Когда Набоков делает средоточием романа сексуальность, он склонен выбирать отклонение от типичной репродуктивной потребности человека и представлять такую версию плотской страсти, которая исключает даже возможность появления потомства. Таким образом физиологическое сексуальное влечение особенно резко оторвано от выживания биологического вида. Несмотря на свое открытое неприятие гомосексуальности, Набоков наверняка знал, что она представляет собой явление, необъяснимое с точки зрения дарвинизма. Хотя гомосексуальность и появляется мимолетом в нескольких произведениях Набокова (возможно, из-за того, что среди его близких родственников было по меньшей мере двое гомосексуалов), основной темой она становится только в «Бледном огне»[137]. Сексуальность Кинбота существенно преувеличена, но особенно интересно в романе то, как разнообразно в нем обыграны понятия фертильности, оплодотворения, зачатия и рождения, представленные, с одной стороны, на фоне жизни Джона Шейда в Вордсмитском колледже, с другой – на фоне шаловливых стерильных похождений «Карла Ксаверия Кинбота».
Сексуальное влечение занимает в дарвиновской теории особое место как сила, способствующая размножению и сохранению многих видов[138]. Опираясь на этот основополагающий биологический факт, Фрейд и его последователи объясняли различные сексуальные «перверсии» как механические последствия детских протосексуальных травм или «эдиповых» нарушений – объяснения, которые Набоков в основном отвергал[139]. Возможно, Набокову было ближе по духу считать нерепродуктивные сексуальные влечения скорее врожденными, чем обусловленными причинной и психологической мотивацией. Необузданная сексуальность в жизни Кинбота, лишенная какой-либо цели помимо плотского удовольствия, отчетливо показывает человеческий культ чувственности, сексуального желания в полной изоляции от любых репродуктивных побуждений[140]. То, что нечто настолько основополагающее, как сексуальное влечение, может быть полностью оторвано от функции продолжения рода и эволюции, должно быть, поражало зоолога Набокова – специалиста по гениталиям бабочек! – особенно сильно[141]. На эту загадку он дает интригующий творческий ответ: вместо того чтобы показать эволюционную бессмысленность подобного варианта, Набоков пользуется случаем смоделировать переход из природы в сознание, когда «вдруг глаза у нас раскрываются» [ВДД], как выражается Годунов-Чердынцев-старший (подробно о ВДД см. главу 1).
В историях о Зембле, своем утраченном королевстве, Кинбот щеголяет и даже похваляется собственной сексуальностью. Мы понятия не имеем, в какой степени его фантазия соотносится с любой возможной реальностью; нам не дано знать, есть ли у его земблянских гомосексуальных похождений и формального брака с королевой Дизой хоть какая-то основа в «реальной» биографии персонажа, в противоположность его измышлениям. Насколько мы понимаем, Кинбот действительно ведет активную, хотя и мучительно сложную гомосексуальную половую жизнь во время пребывания в доме судьи Голдсворта. Приняв гомосексуальность Кинбота за диегетическую «реальность», так же как и его случайное знакомство с соседом-поэтом Джоном Шейдом, мы наблюдаем, как разворачивается очень странная история, в которой секс и сексуальность только сбивают с толку. Творение Кинбота – история Зембли и побега из нее короля Карла – во многих отношениях представляет собой tour deforce. Если на миг оставить в стороне сложную взаимосвязь между его историей, развивающейся в комментарии, и поэмой Шейда «Бледный огонь», мы сможем оценить драматичность, юмор, напряжение и пафос повествования Кинбота. Тем не менее само по себе оно вряд ли наделено признаками великого романа или длинной современной поэмы. Эта история не по-настоящему автобиографична (поскольку во внешней реальности романа Карл Ксаверий не существует как таковой), однако она создает то, что Шейд называет «блестящей выдумкой», которая занимает место «серого и несчастного прошлого» Боткина-Кинбота [БО: 225].
Кинбот пересказывает историю жизни Карла Ксаверия: первое осложнение в ней возникает, когда молодой принц становится королем и от него ждут женитьбы и рождения наследника. Женщины Карлу сексуально противны, и, несмотря на красоту своей жены Дизы и некоторые добросовестно предпринимаемые им самим усилия, он не в состоянии выполнить свою биологическую роль в продолжении династии. Исследователи возводят имя Дизы к названию орхидеи Disa uniflora, то есть «цветка богов», который король Карл приносит жене, навещая ее на Ривьере [Бойд 2015; ССАП 4: 670]. Как выяснил Д. Циммер, род Disa состоит в основном из орхидей, которые лишь изредка опыляются необходимыми для оплодотворения насекомыми, и поэтому многие особи в каждом новом поколении погибают, так и не дав потомства [Zimmer 2001: 147–148][142]. Таким образом, бесплодие Дизы помещено в биологический контекст, который на свой лад подкрепляет тему эволюционного отклонения: какой, собственно, цели выживания может служить неспособность привлекать оплодотворителей, и, следовательно, размножаться?[143] Положение Дизы тем более тягостно, что красота и, насколько мы знаем, фертильность (вдобавок подчеркнутые ее высоким социальным статусом) должны были повысить ее шансы передать свои гены будущим поколениям. Понятно, что нормальное функционирование особей в эволюционном механизме каким-то образом нарушилось. Альфа-самец отрекся от своего дарвинистского трона[144].
Дочь Шейда, Хэйзель, также обречена на фактическое бесплодие, но по другим причинам: шанса найти партнера ее лишает внешность. Однако она наделена высоким интеллектом, что создает дарвинистский парадокс. (Разве более высокий интеллект не должен помочь ей преодолеть внешние препятствия? Если интеллект Homo Sapiens — это селективная адаптация, то разве интеллект сам по себе не должен быть чертой, которая повышает выживаемость и шансы на потомство?) Более того, если оставить в стороне земные тяготы, Хэйзель была причастна к потустороннему общению с тетушкой Мод и, судя по всему, к явлениям полтергейста в доме. Подобное сочетание предлагает еще один эволюционный ребус: если повышенные способности (умственные и, возможно, паранормальные) сочетаются с ослаблением фертильности, то какой эволюционной цели это служит? Ясно, что, с дарвинистской точки зрения, никакой. Среднестатистический сторонник адаптации ответил бы, что эти психические мутации, если они настоящие, встречаются редко и с той же вероятностью могут проявиться у физически привлекательной особи, что и у непривлекательной. Однако этот ответ сбрасывает со счета ценность подобных личностей как самоцели[145], и в то же время не без оснований отметает недоказуемую гипотезу, согласно которой сознание, возможно, представляет собой особую фазу эволюции, своеобразный мостик к неведомым состояниям бытия. Но если ее отмести, без ответа остаются некоторые важные вопросы – по крайней мере, важные для Набокова. То, что происходит в уме человека с «усиленным» сознанием, может быть как-то связано со сторонами реальности, которые для большинства обычных людей непроницаемы. В воображаемом мире, где причинность и борьба за выживание вызывают только насмешку, подобные одаренные личности вносят в жизнь людей особый вклад, не связанный с продолжением рода. По мысли Набокова, это может быть вклад художественный, научный или духовный. Именно такой вклад он выдвигает на первый план как указатель направления, в котором может далее двинуться жизнь, ведомая сознанием.
В конечном итоге «Бледный огонь» прорастает из бесплодия, из биологических тупиков[146]. Ведь даже Джон Шейд и его жена Сибилла, счастливо женатые и фертильные, не сумели передать свои гены в будущее. Их одаренная дочь тонет в озере, провалившись сквозь подтаявший лед, и гибнет как Офелия. Однако, согласно анализу Б. Бойда, воздействие Хэйзель на мир «Бледного огня» не прекращается с ее физической кончиной. Рассматривая ее влияние на земблянскую историю Кинбота, нам даже не нужно принимать сугубо оккультную точку зрения. Даже без паранормальных толкований Хэйзель, словно призрак, незримо витает в поэме Шейда, так же как и в повествовании Кинбота о последних событиях в жизни Шейда. Если, как утверждает Кинбот, его с Хэйзель (которую он никогда не встречал) объединяет странное родство, то уже одной этой связи может быть достаточно, чтобы оправдать всевозможные апелляции к Хэйзель, которые мы находим в земблянской линии повествования. И все же именно это слияние Джона Шейда, Хэйзель и Кинбота порождает «Бледный огонь», роман невероятно сложный, с множеством переплетенных смысловых нитей. Куда этот плод художественного воображения может привести сознание читателей – вопрос, который побивает проблемы наследственности и биологической приспособленности. Набоков считает, что он ведет в Земблю (последний пункт в алфавитном указателе), ко всем сокровищам воображения и искусства.
Интеллект, творческое начало и пределы эволюции
Если бы у нас были хоть малейшие сомнения, что сквозь творчество Набокова красной нитью проходит тема биологии в разных вариантах, то роман «Ада» рассеял бы эти сомнения. Написанный вскоре после «Бледного огня», этот роман представляет собой вершину набоковских произведений с эротическим уклоном (последовательность написания которых нарушил только «Пнин»). Игра с контрэволюционной сексуальностью приводится здесь к драматичной развязке. Уже исследовав педофилию и гомосексуальность, Набоков в этом романе, пронизанном наиболее откровенной страстью, сочетает инцест и биологическое бесплодие. Ван и Ада, чья взаимная страсть зарождается, когда ему четырнадцать лет, а ей двенадцать, быстро узнают, что они биологические брат и сестра (хотя по закону они двоюродные). Повзрослевший Ван с восторгом узнает, что совершенно бесплоден. Эта ситуация разрешает очевидную проблему кон