и только потом оглохла после тяжелой болезни. Отец же родился глухим, и у него не было шанса на овладение обычным английским языком, как овладевают им слабослышащие дети через остаточный слух и подражание. Из-за этого в среде слышащих ему становилось некомфортно.
Мама мягко заговорила со мной — ее голос сильно отличался от привычных нам голосов, ведь она сама уже давно не слышала собственного голоса. Она повторяла свои слова жестами для отца, чтобы он не чувствовал себя исключенным из разговора.
— Да, Дженнифер. Твой отец прав. Ты должна позвонить. А потом приходи и расскажи, что тебе ответят, и мы обсудим, что делать дальше.
В Британской Колумбии время отставало от нашего на три часа, так что можно было сделать звонок миссис Ариес сразу же, не откладывая. Я вернулась к себе в спальню и набрала номер.
Мне ответил мужской голос, он звучал вежливо и официально:
— Дом миссис Ариес.
Я сообщила, что я Дженнифер Блейк из Коннектикута, и попросила позвать миссис Ариес.
Мужчина ответил:
— Не вешайте трубку, мэм. Я посмотрю, дома ли миссис Ариес.
Похоже, что это дворецкий. Значит, она богата?
Спустя пару минут трубку взяла Коринтея Ариес, и я впервые услышала ее уверенный аристократичный тон. Ее голос звучал деловито и властно, и это успокаивало. Это был голос немолодой женщины с четкой и внятной дикцией.
— Я уже говорила сотрудникам Центра розыска: шансы не велики, — сообщила она мне. — Но я хотела переговорить с вами как можно скорее. Несколько дней назад я наткнулась на статью в одном американском журнале. И фотография вашей дочери показалась мне похожей на десятилетнюю девочку, которая живет сейчас в моем доме. Конечно, между тремя и десятью годами разница очень большая, но я испытала странное чувство узнавания, когда впервые увидела это фото. Оно было настолько сильным, что я решила связаться с вами. Жаль, что вы живете так далеко.
В то же мгновение я приняла решение — Ларри всегда предупреждал меня против подобных шагов.
— Я приеду к вам, — сказала я. — Я не хочу упустить ни малейшего шанса.
Я никогда не сомневалась, что тотчас бы узнала Дебби, если бы снова ее увидела. Сколько бы лет ни прошло, и как бы сильно она ни изменилась.
— Не надо так торопиться, миссис Блейк. — Голос Коринтеи Ариес звучал сухо и чуть неодобрительно. — Не стоит принимать решение так скоро. Вы ничего обо мне не знаете. Я попрошу адвоката переслать вам всю необходимую информацию. Письмо будет выслано, как только вы сообщите мне ваш адрес. Потом как следует все обдумайте и дайте мне знать, если решите приехать.
Ее благоразумный подход успокаивал, но тем сильнее мне хотелось увидеть ее девочку. Я подозревала, что миссис Ариес вообще не склонна поступать импульсивно, и согласилась подождать.
— Не могли бы вы рассказать мне побольше? — попросила я. — Почему у вас возникли сомнения насчет этой девочки?
— Боюсь, я не могу объяснить этого по телефону, — ответила миссис Ариес. — Ситуация слишком сложна, и вам лучше встретиться с людьми, которые имеют к ней отношение, прежде чем вы начнете что-то понимать.
Ее слова звучали таинственно, но я не успела ничего спросить, потому что она продолжила.
— Я хочу предупредить, я надеюсь, что девочка не окажется вашей. В моих интересах, миссис Блейк, чтобы она не оказалась. Но я хочу исключить эту возможность. Если вы все же решитесь прилететь, я была бы благодарна, если бы вы остались хоть на несколько дней. Вы остановитесь в моем доме. Я не стану никому рассказывать о цели вашего пребывания — по крайней мере, сначала. Вы будете просто дочерью моей давней подруги. Я не хочу "баламутить воду", как частенько говорил мой внук. Лучше действовать тихо. Я надеюсь на быстрое решение проблемы, хотя и не уверена, что ваш приезд этому поможет. У вас не будет сложностей с отъездом?
Я не сомневалась, что школа предоставит мне отпуск. У меня были отличные отношения с директором, она была понимающей женщиной и очень мне сочувствовала. Я получила шанс на решительные действия, и меня, по крайней мере, перестало трясти. Я продиктовала миссис Ариес свой домашний адрес, попрощалась с ней и повесила трубку. Слова о взбаламученной воде звучали как-то зловеще, но мне пришлось отложить эту загадку в сторону, до поездки в Викторию.
В верхнем ящике моего стола лежала фотография — последняя фотография Дебби, сделанная в ее день рождения, когда ей исполнялось три года. Именно она была напечатана в журнале и привлекла внимание миссис Ариес. Вначале я каждый день смотрела на улыбающееся личико дочери, стараясь как бы приблизить ее к себе, защитить, уберечь, где бы она ни была. И часто молилась за нее. Иногда я разговаривала с фотографией, рассказывала ей о себе и просила не забывать меня. Ее клетчатая ленточка, уже износившаяся из-за частых прикосновений, лежала в том же ящике. Я взяла ее в руки, чего в последние несколько лет старалась избегать, не хотела лишний раз мучить себя. Мне было больно, рана открылась и кровоточила.
На фотографии волосы Дебби были завязаны в два хвостика, а лоб закрывала челка. К сожалению, у нее не было каких-то отличительных особенностей, ничего, что помогло бы мне ее опознать. Она мало чем отличалась от других девочек своего возраста и не слишком походила на меня, — или кого-то другого из родных. Однако миссис Ариес испытала "вспышку узнавания", и это могло что-то значить.
Я вернулась в гостиную. Отец протянул ко мне руку, и я села рядом, ощущая, какой он большой и надежный. Контрастом с ним, мама казалась маленькой и изящной, однако ее всегда наполняли свет и надежда, что бы ни происходило. Мне говорили, что я на нее похожа, но даже если я когда-то и лучилась светом, то потеряла эту способность много лет назад. Мои родители — сильные люди, каждый по-своему.
Пересказывая жестами свой разговор, я наблюдала за их лицами. Уяснив все, какое-то время они сидели неподвижно. Потом мама взяла отца за руку и, обхватив его ладонь, стала "чертить" на ней по буквам слова, которые я не могла видеть. Я вспомнила, как однажды она рассказала мне, что они с отцом лежат в темноте и таким образом "шепчутся", и не нужен им ни свет, ни слух.
Я сидела и ждала, сдерживая свое нетерпение и желание действовать. Я думала о них и о том, каким невероятным образом они оказались вместе.
Мартину Торну было двадцать два, когда он стал работать садовником у родителей моей матери. А девятнадцатилетняя Бетти в то время боролась с собственной недавней потерей слуха и нашла утешение в этом сильном красивом юноше, который сразу же терял всю свою уверенность, стоило ему войти в дом. Она училась читать по губам — ей это давалось легче, чем людям, которые родились глухими, поскольку она знала, как выглядят произнесенные слова. Но кроме того, она училась и языку жестов, желая овладеть всеми способами общения.
Глухота Мартина была врожденной, но он был сиротой и с раннего детства воспитывался в детском доме, где его болезнь не сразу заметили. Около года с ним общались на очень примитивном уровне, считая умственно отсталым. Так продолжалось до тех пор, пока внимательная нянечка не осознала, что он не слышит ее, и тогда его отправили в государственную школу для глухих. Там его научили языку жестов. Мама убедила его помочь ей научиться амеслану, и тогда он впервые в жизни смог дать что-то другому человеку.
Открыв, что он фантастически хорошо ладит с растениями, она убедила его совершенствоваться в магии, которую его руки так умело творили. У отца был талант скульптора, который явно проявлялся в том, как он оформлял живую изгородь и фигурно остригал кустарники. Мама помогла ему раскрыться и подарила свою любовь. Вероятно, впервые в его жизни.
Они сбежали и тайно поженились, спасаясь от неодобрения и шока маминых родителей. И именно мама превратила отца в хорошо оплачиваемого ландшафтного дизайнера. Для чудес, которые он создавал, слова ему были почти не нужны. Цветы и растения, казалось, расцветали от одного его прикосновения, и когда он работал в саду, все его расстройство от собственной глухоты куда-то исчезало. Мама стала его деловым партнером, пользуясь своим умением говорить и читать по губам — умением, доступным не каждому глухому.
Бабушка и дедушка, сначала погоревав, нашли в себе достаточно доброты и храбрости. Они сумели понять моих родителей и в конце концов полюбили Мартина как сына. Мы не часто с ними виделись, но поддерживали связь через письма и телефонные звонки.
Я была единственным ребенком и не уставала благодарить судьбу, что мама жила в мире речи, книг и письма и понимала все тонкости словесности. Амеслан — не совсем привычный язык. Он красивый, изящный, визуальный, и учиться ему не проще, чем учиться любому иностранному языку. Кроме того, он еще и впечатляющий сам по себе. Я училась ему у обоих своих родителей, и в результате стала очень хорошей преподавательницей.
Однако годам к восемнадцати я все сильнее испытывала желание стать частью внешнего мира, которому принадлежали все мои друзья. Родители меня не удерживали, они помнили свой собственный побег, и я с головой окунулась в любовь.
Много ли было шансов, что моим мужем станет человек, чья главная страсть в жизни — это горы? Восхождения приводили меня в ужас. И все же у нас было несколько приятных лет. Ларри по-своему любил меня и обожал Дебби. Так было, пока он не упал с какой-то горы в Вермонте — совсем не высокой! Для меня это было не так просто, как могло бы показаться. Долгое время в душе у меня жил гнев, что Ларри так бессмысленно рисковал своей жизнью и в конце концов потерял ее. Он бредил горами, и я никогда этого не понимала. Наверное, этот гнев помог мне удержаться на плаву, пока боль от потери не стала ослабевать.
Дебби была самой большой ценностью моего брака, моей наградой. Сейчас уже мне казалось, что Ларри гораздо больше ее принадлежит прошлому. Она где-то была жива, и мне тяжелее всего было не давать волю своему воображению. Не думать о том, что она могла оказаться в руках растлителя малолетних, что ее кто-то мучает — физически и морально. Жить с этими мыслями было очень тяжело, и время от времени мне требовалась помощь психолога.