Она коснулась моей щеки, и на этот раз я не отстранился.
– Сперва отдохни. Что толку от тебя твоим друзьям, пока ты не исцелишься?
И как только она это сказала, я осознал, насколько я устал.
– А ты… ты не злая колдунья, а?
Она жеманно улыбнулась.
– С чего ты взял?
– Ну, я как-то раз встречался с Цирцеей, ее остров тоже был довольно приятный. Если не считать того, что она любила превращать мужчин в морских свинок.
Калипсо снова рассмеялась этим своим сдержанным смехом.
– В морскую свинку я тебя превращать не стану, честное слово.
– А во что-нибудь другое?
– Я не злая колдунья, – ответила Калипсо. – И я тебе не враг, мой отважный. Теперь отдыхай. Вон, у тебя глаза сами закрываются.
Она была права. Колени у меня подогнулись, и я бы рухнул носом на камни, если бы Калипсо не подхватила меня. Волосы у нее пахли корицей. Она была очень сильная – а может, это я был такой слабый и тощий. Она отвела меня к мягкой скамье у фонтана и уложила на нее.
– Отдыхай! – велела она. И я уснул под журчанье фонтанов, среди аромата корицы и можжевельника.
Когда я проснулся в следующий раз, была ночь, но я не был уверен, та ли эта ночь или другая, много ночей спустя. Я лежал в кровати в пещере, но я встал, закутался в одежду и пошлепал наружу. Ярко сияли звезды – тысячи звезд, как бывает только далеко за городом. Я узнал все созвездия, которые показывала мне Аннабет: и Козерога, и Пегаса, и Стрельца… А вон там, близ южного горизонта, сияло новое созвездие: Охотницы, в память нашей подруги, что погибла прошлой зимой.
– Перси, что ты там увидел?
Я перевел взгляд на землю. Как ни восхитительны были звезды, Калипсо была вдвое ярче. Ну, в смысле, я встречался с самой богиней любви, Афродитой, и никогда не сказал бы этого вслух, а не то она меня испепелит, но, на мой вкус, Калипсо была куда красивее, потому что она выглядела совершенно естественно, словно вообще не старалась быть красивой и даже не думала об этом. Она просто… была. Со своей золотистой косой, в белом платье, она как будто сияла в лунном свете. В руках она держала крохотное растеньице с хрупкими серебристыми цветочками.
– Я просто смотрел на…
Я поймал себя на том, что пялюсь на ее лицо.
– Э-э… забыл.
Она негромко рассмеялась.
– Ну, раз уж ты встал, помоги мне их посадить.
Она протянула мне растеньице – внизу у него был комок земли, переплетенной корешками. Цветочки слабо светились у меня в руках. Калипсо взяла лопатку, повела меня на край цветника и принялась копать.
– Оно называется «Лунное кружево», – объяснила Калипсо. – Его можно сажать только ночью.
Я смотрел на лепестки, перемигивающиеся серебристым светом.
– А для чего оно?
– Для чего? – переспросила Калипсо и задумалась. – Да ни для чего, наверное. Оно живет, оно светится, оно красивое. Что еще от него требуется?
– Наверное, ничего, – сказал я.
Она взяла растеньице, и наши руки встретились. Пальцы у нее были теплые. Она посадила лунное кружево и отступила назад, любуясь своей работой.
– Люблю я свой садик!
– Да, сад офигенный, – согласился я. Ну, в смысле, я вообще-то садоводством не особо увлекаюсь, но у Калипсо были беседки, увитые розами шести разных цветов, и решетки, оплетенные жимолостью, и ряды виноградных лоз, увешанных красными и пурпурными гроздьями, при виде которых Дионис обзавидовался бы.
– Там, дома, – произнес я, – мама всегда мечтала о саде.
– Отчего же она его не посадила?
– Ну, мы же на Манхеттене живем. В квартире.
– На Манхеттене? В квартире?
Я уставился на нее.
– Ты не понимаешь, о чем я говорю, да?
– Боюсь, что нет. Я не покидала Огигии уже… очень давно.
– Ну, на Манхеттене большой город, там сады разводить негде.
Калипсо нахмурилась.
– Как жаль! Гермес меня навещает время от времени. Он мне рассказывает, что мир вовне сильно изменился. Но я как-то не думала, что он изменился настолько сильно, что уже и сада не разведешь.
– А почему ты не покидала своего острова?
Она потупилась.
– Это мне в наказание.
– За что? Что ты такого натворила?
– Я? Ничего. Но зато, боюсь, мой отец много всего натворил. Его зовут Атлас.
От этого имени по спине у меня пробежала дрожь. Прошлой зимой я встречался с титаном Атласом, и встреча эта была не очень-то приятной. Он пытался убить почти всех, кто мне дорог.
– Ну, все равно, – неуверенно сказал я, – нечестно же наказывать тебя за то, что сделал твой отец. Я знал другую дочь Атласа. Ее звали Зоя. Она была одна из самых храбрых людей, кого я встречал в своей жизни.
Калипсо долго смотрела на меня. Взгляд у нее был печальный.
– В чем дело? – спросил я.
– Ты… ты уже исцелился, мой отважный? Как ты думаешь, скоро ли ты сможешь меня покинуть?
– Чего? – переспросил я. – Не знаю…
Я подвигал ногами. Они по-прежнему плохо слушались. И голова у меня уже кружилась оттого, что я столько времени провел на ногах.
– А ты хочешь, чтобы я ушел?
– Я… – она осеклась. – Утром увидимся. Спокойной ночи.
И убежала в сторону пляжа. Я так растерялся, что ничего не сделал: просто стоял и смотрел ей вслед, пока она не исчезла во тьме.
Не скажу точно, сколько времени прошло. Как и говорила Калипсо, у нее на острове было трудно следить за временем. Я знал, что мне надо уходить. В лучшем случае друзья обо мне тревожатся. А в худшем им может грозить серьезная опасность. Я даже не знал, выбралась Аннабет из вулкана или нет. Я несколько раз пытался воспользоваться эмпатической связью с Гроувером, но не мог установить контакт. Очень противно было не знать, все ли с ними в порядке.
С другой стороны, я на самом деле был очень слаб. Я не мог проводить на ногах больше нескольких часов подряд. Что бы я ни сделал там, в горе Сент-Хеленс, это высосало меня, как никогда в жизни.
Я не чувствовал себя каким-то узником или пленником. Я помнил гостиницу-казино «Лотос» в Лас-Вегасе, где меня до того затянуло в дивный мир игр, что я едва не забыл обо всем, что было мне дорого. Но остров Огигия был совсем не такой. Я все время думал об Аннабет, о Гроувере, о Тайсоне. Я отлично помнил, почему мне надо уходить. Я просто… просто не мог уйти. И потом, там была сама Калипсо.
Она почти никогда не говорила о себе, но от этого мне только сильнее хотелось узнать о ней побольше. Я сидел на лужайке, попивая нектар, и старался смотреть на цветы, на облака, на отражения в озере, но на самом деле я смотрел на Калипсо: как она работает в саду, как она зачесывает волосы через плечо, и на ту прядку, которая падала ей на лицо каждый раз, как она опускалась на колени, возясь на грядках. Иногда она протягивала руку, и из леса вылетали птицы и садились на нее: попугаи, голуби, горлинки. Она здоровалась с ними, расспрашивала, как дела в гнезде, они что-то щебетали в ответ и весело улетали прочь. Глаза у Калипсо сияли. Она смотрела на меня, и мы улыбались друг другу, но она почти сразу снова делалась печальной и отводила взгляд. Я не понимал, что ее беспокоит.
Однажды вечером мы вместе ужинали на берегу. Незримые слуги накрыли стол с тушеной говядиной и яблочным сидром. Может, звучит не так круто, но это потому, что вы этого не пробовали. Поначалу, когда я только попал на остров, я даже не замечал ее невидимых слуг, но мало-помалу я обнаружил, что постели заправляются сами собой, еда готовится сама по себе, и чьи-то незримые руки стирают и развешивают одежду.
Ну так вот, мы с Калипсо сидели за ужином. Она выглядела очень красивой в свете свечей. Я ей рассказывал про Нью-Йорк, про Лагерь полукровок, а потом рассказал ей, как однажды Гроувер слопал яблоко, которым мы играли в сокс. Она хохотала, улыбалась своей чудесной улыбкой, и наконец наши глаза встретились. Она тут же опустила взгляд.
– Ну вот, опять, – сказал я.
– Что – опять?
– Ты все время отстраняешься, как будто стараешься не допустить, чтобы тебе было хорошо.
Она не отрывала глаз от своего стакана с сидром.
– Я же тебе говорила, Перси: я наказана. Можно сказать – проклята.
– Как это? Объясни. Я хочу тебе помочь.
– Не говори так. Пожалуйста, не надо.
– Объясни, в чем состоит наказание.
Она накрыла недоеденное мясо салфеткой, и незримый слуга тут же унес тарелку прочь.
– Перси, этот остров, Огигия, – мой дом, моя родина. И в то же время – моя тюрьма. Я тут… наверно, можно сказать «под домашним арестом». Я никогда не увижу этого твоего Манхеттена. Или других мест. Я тут одна.
– Потому что твой отец – Атлас.
Она кивнула.
– Боги не доверяют своим врагам. И правильно делают. Мне не на что жаловаться. Многие тюрьмы куда хуже моей.
– Но это же нечестно! – сказал я. – Если вы родня – это еще не значит, что ты на его стороне. Вот его другая дочь, которую я знал – Зоя Ночная Тень, – она сражалась против него. И она не сидела в тюрьме.
– Видишь ли, Перси, – мягко проговорила Калипсо, – я ведь была на его стороне в первой войне. Он – мой отец.
– Что-о? Но ведь титаны – плохие!
– В самом деле? Что, все? Всегда-всегда? – Она поджала губы. – Вот скажи мне, Перси. Я не хочу с тобой спорить. Но скажи: ты на стороне богов потому, что они хорошие, или потому, что они тебе родня?
Я не ответил. Она была права. Прошлой зимой, после того, как мы с Аннабет спасли Олимп, боги устроили диспут, убить нас или нет. Это было не очень-то хорошо с их стороны. Но я все равно был на их стороне, потому что Посейдон – мой папа.
– Может быть, я была не права тогда, во время войны, – сказала Калипсо. – И, честно говоря, боги поступили со мной не так уж плохо. Они навещают меня время от времени. Приносят мне весточки о большом мире. Но они могут уйти отсюда. А я нет.
– И друзей у тебя нет? – спросил я. – Ну, то есть… почему бы кому-нибудь еще не поселиться здесь, с тобой? Тут ведь очень славно.
По щеке у нее поползла слезинка.
– Я… я обещала себе, что не стану об этом говорить. Но…