— Вы — мираж, профессор Успенский!
Тот улыбнулся.
— Дотроньтесь до меня. Я настоящий.
Дюрелл так и сделал. Под серебристым скафандром прощупывалась плоть.
— Зачем вы со мной это проделываете?
— Чтобы кое-что вам доказать, — ответил Успенский.
— Насчет Тани?
— Естественно.
— Послушайте, но где же космодром? Я помню, мы были в пустыне…
— Это было на прошлой неделе.
— На прошлой неделе?
— Не надо волноваться. Мы благополучно вернемся на Землю. А иначе… — Профессор кисло улыбнулся сквозь пластиковое окошко гермошлема. — А иначе я вряд ли согласился бы на такое путешествие, верно?
— Но согласно космической программе все должно происходить совсем не так…
— Вам еще многое нужно узнать о советской космической науке.
— Вы сопровождали Таню в полете? Она говорила, что вы были с ней.
— Я был рядом с ней, как с вами сейчас. И я должен попросить вас некоторое время не вмешиваться в мою работу. Мне многое предстоит сделать.
Дюрелл занялся подсчетом заклепок на обшивке отсека. Затем пересчитал приборы и прочел на них надписи на русском языке. Он уделил внимание пакетикам с едой в специальных прорезях, емкостям с кислородом, очистителю воздуха, утилизатору отходов. Успенский продолжал невнятно бормотать в микрофон свои отчеты и выслушивать сухие, лишенные всяких эмоций данные, передаваемые с Земли. Дюрелл вдруг стал отстегивать ремни, которые удерживали его на сиденье.
— Что вы делаете? — спросил профессор.
— Ухожу отсюда.
— Вы сошли с ума? Мы в невесомости…
— Это иллюзия, — возразил Дюрелл.
— Невесомость! — крикнул Успенский. — Осторожно!..
Дюрелл слетел со своего мягкого кресла, сильно ударился о панель приборов, отскочил, перевернувшись вверх тормашками, снова попал в кресло и постарался вернуть ноги в прежнее положение. Он был ошеломлен и потрясен до глубины души.
— Вот, примите одну, — предложил Успенский.
— Что это?
— Таблетка, разве не видите? Она поможет.
Дюрелл проглотил таблетку, ему удалось пристегнуть себя к сиденью. Затем он долго с тревогой наблюдал за медленно меняющимися показаниями приборов и за уплывающим земным шаром. Нет, он не мог усомниться в истинности своих ощущений.
Он заснул, проснулся, съел жидкую пищу, выдавливая ее в рот, будто беспомощный ребенок. Успенский на малопонятном техническом жаргоне объяснил их обязанности. Русский профессор, похоже, знал, что делает. Дюрелл начал потеть. Сильно билось сердце. Было неуютно от длинных и непонятных технических терминов, несущихся по космическому радио. Хорошо, подумал Дюрелл, впадая в дрему, — вот это прогресс. Можно вылететь в космос, за пределы атмосферы, быстрее, чем проехать на такси через Манхэттен. Прогресс дарит автомобили, которые отравляют воздух, давку в переполненных автобусах, горы туалетного мыла и оскорбительную рекламу, разрывающий нервы грохот и аэропорт, куда вы не успеваете на свой реактивный самолет, поскольку в полумиле оттуда попали в пробку и наслаждались отравленным воздухом. Может, здесь наверху все-таки лучше? Размышляя об этом, он опять погрузился в сон.
Трущобы, канализация, смог, супермаркеты, сверхзвуковые скорости; расползающиеся во все стороны унылые, безликие пригороды; компьютеры, бетон и общественное мнение; моральное старение и бурный рост; консервы, народонаселение, демографический взрыв и ЛСД.
«Янки, убирайся домой!» Как бы ему этого хотелось!
Во сне он увидел себя в маленьком герметичном пластиковом куполе, окруженного жужжащими, стрекочущими, гудящими и мигающими механизмами. Успенский манипулировал ручками и пристально глядел на шкалы приборов. Дюрелл сел и выглянул наружу. Там расстилался лунный ландшафт.
Он увидел длинную унылую вереницу уродливых скал и горных гряд, которая тянулась к зубчатому горизонту. Небо было чернее черного, а звезды светили как фары и были величиной с кулак Дюрелла. Проплывавший над горизонтом огромный расплывчатый сине-зеленый земной шар, нежный и лучезарный, окаймленный золотом, представлял собой самое прекрасное зрелище.
— Как я сюда попал? — шепотом спросил он.
— Мне пришлось погрузить вас в медитацию. Состояние ваших умственных способностей внушало опасения.
— Оно и сейчас внушает. Что вы со мной делали?
— Вы выполняли мои указания. Не волнуйтесь. Вы голодны? У нас есть все, что нужно на неделю.
— Это тот самый купол, которым вы с Таней пользовались в первом полете?
— Да. В некоторых отношениях он напоминает научные базы, выстроенные разными странами в антарктических льдах. Мы здесь занимались исследованиями. Как видите, тут есть все необходимые системы жизнеобеспечения. Мы в абсолютной безопасности. Я должен провести ряд простых экспериментов, а вы можете наблюдать. Наша ракета осталась на орбите. Там, — русский профессор указал наружу, — стоит наш «лунный модуль».
Прямо на небольшой возвышенности посреди пыльной равнины расположилась маленькая капсула, напоминавшая жирного паука. Дюрелл долго и пристально глядел на нее. Потом он попытался окинуть взглядом горизонт, а Успенский тем временем вернулся к своим техническим проблемам. Дюрелл не сомневался в реальности происходящего. Он проверил баллоны с кислородом и газоочистители, легонько постучал по пластиковой стенке купола — что заставило Успенского снисходительно улыбнуться — и спросил:
— Что я должен делать?
— Ничего особенного. Я сейчас введу вас в курс дела. Расслабьтесь. Мы друзья. Вы больше не будете насмехаться над тем, что происходит?
— Все это бессмысленно. Где был космодром? Как я туда попал? В последний раз мы с вами виделись на каспийском побережье.
— Все получит объяснение.
— Так почему бы не начать прямо сейчас?
— Потому что сейчас у нас есть задачи поважнее. Вы умеете обращаться с простым компьютером? Да? Вот данные, которые нужно завести в него для полета домой. В 17 часов мы должны попытаться выйти на телевизионную связь с Москвой. Еще многое нужно успеть сделать. Мы действительно в безопасности, но наша безопасность зависит от упорной работы. У меня останется слишком мало времени для отдыха и сна.
Дюрелл махнул рукой в сторону лунного ландшафта.
— Можно мне пойти туда прогуляться?
— Нет. Хоть мы и в скафандрах, наши ресурсы, как вы должны понимать, ограничены. Жаль, конечно. Пока лунную базу не расширят и не укомплектуют постоянным персоналом, досужие осмотры достопримечательностей исключаются. — Успенский холодно взглянул на Дюрелла. — Что это вы на меня так смотрите, Сэм?
— Почему вы взяли меня с собой в этот полет?
— Чтобы убедить в правоте Тани. Я предлагал и более легкие способы, но этот сочли наилучшим.
— Но при этом приходится следить, чтобы я вас не укокошил и не взял командование на себя, так? — спросил Дюрелл.
Успенский засмеялся.
— Это стало бы самоубийством. Разве вы знаете, что нужно делать, чтобы остаться в живых?
— Нет. Но я не верю, что все это — реальность, — не сдавался Дюрелл.
— Ущипните себя. Это достаточно реально.
Время то внезапно останавливалось, то возобновляло свой бег. Интересно, были ли наркотики в пище, которую выдал ему Успенский? Но русский профессор ел из таких же тюбиков, пил ту же воду. Иногда Дюреллу казалось, будто он спал намного меньше, чем показывал хронометр. А в другой раз, очарованный наружным пейзажем, он долго глядел на то, что здесь можно было назвать днем — вид изменялся медленно; тени, черные как ночь, удлинялись, постоянно спускаясь вниз по склону вулкана, и скользили по валунам, которые были разбросаны по равнине. В такие моменты, посмотрев на хронометр, он выяснял, что прошли лишь минуты. Дюрелл не мог понять себя. Все ощущения были неверными. Однажды им вдруг овладела безумная идея, он стал изучать переходной шлюз их крошечного купола — тот, казалось, уменьшался с каждым «днем» — и задумываться, сможет ли он его открыть внезапным стремительным броском, так, чтобы захватить Успенского врасплох. Чем больше Дюрелл об этом думал, тем заманчивей это казалось. Он должен выбраться из пузыря. Он должен шагнуть на эту бесплодную, враждебную равнину, которая простиралась до чернильно-черного горизонта. Это было важно. Он не смог бы объяснить, почему это важно, но он должен был избавить себя от беспрерывной, бездумной работы, которую поручал Успенский, от бесконечного верещания радиоканала Земля-Луна, от гула компьютеров. С помощью лопат, щипцов, пинцетов и совков, выступающих из купола, они получали образцы почвы и камней. Они наблюдали звезды, следили за Землей, измеряли интенсивность света в разных плоскостях и наползавших на них теней, составляли и вычерчивали карты, строили графики и диаграммы, делали бесконечные фотографии, анализировали поверхностную пыль, ели, пили и спали.
Он должен был выйти отсюда.
Несмотря на предупреждение профессора Успенского, ему не приходило в голову, что открыть шлюз равносильно самоубийству. Он проявлял безрассудство, дарованное самой Луной. Ждал, когда Успенский отвлечется. И наконец решился.
Но в тот миг, когда он подскочил к панели управления, Успенский поднял глаза и пронзительно закричал:
— Нет, Сэм!
Пальцы Дюрелла ухватились за кронштейн, скреплявший металлический каркас пластикового купола. Успенский чем-то запустил в него, снова закричал, затем послышался свист, внезапными спазмами свело ноздри и горло и острой болью обожгло легкие. Казалось, он слепнет. Все постепенно исчезало, уносясь в безвоздушное небытие.
Собрав последние силы, он открыл шлюз и вывалился наружу.
Открыв глаза, он сразу вспомнил, что совершил далекое и стремительное путешествие. Солнечный свет ослепил его. Все тело болело, словно его безжалостно измолотили. Дюрелл почувствовал под собой жесткую поверхность и чем-то знакомый смердящий запах, ударивший в ноздри. Он медленно повернул голову, чтобы палящее солнце не било в глаза. Солнце стояло высоко, но Дюрелл смотрел на него сквозь какую-то большую круглую дыру, напоминавшую окуляр гигантского телескопа. Поначалу он было решил, что находится все еще с Успенским, возможно в космическом корабле. Потом осознал, что это не так. Под ним бы