В ней было не больше пяти футов росту; копна седых волос казалась неловко пришпиленной на макушке, так что ей постоянно приходилось их поправлять. Она просто излучала энергию. Вот и сейчас, едва прочитав письмо Мириам, тетушка Гиттель потянулась к телефону и принялась названивать в агентства по недвижимости. В ее правилах было не загромождать стол бумагами и записками, а делать все сразу.
— Шимшон? Это Гиттель. — Нет нужды объяснять, какая Гиттель, хотя в Израиле такое имя встречается довольно часто.
— Шалом, Гиттель, — прозвучал спокойный ответ.
Звонки Гиттель обычно означали просьбу подыскать дом для очередного из ее небогатых клиентов, значит, снова придется ограничить свой процент…
— Шимшон, у меня очень важное дело, и я обратилась к тебе как к лучшему…
— Что, меблированная квартира в это время года, Гиттель? И только на три месяца? Посмотрю, конечно, но не уверен. Прямо сейчас ответить не могу.
Она позвонила Меиру, потом Итамару, потом Шмуэлю, и каждому сказала, что обращается в первую очередь к нему. Последней стала Хайя[9] — к женщине требовался другой подход и тон.
— Хайя, я к тебе с проблемой, и понять ее может только женщина. Понимаешь, дочь моей сестры…
Именно Хайя назвала вслух те трудности, на которые другие только намекали.
— Послушай, Гиттель, смотри на вещи здраво. Найти квартиру нелегко в любое время года, но сейчас практически невозможно. А тебе нужны районы Талбие или Рехавия. Те университетские профессора и доктора, кто приезжает преподавать или что-то исследовать, заранее все заказали. Обратись ты ко мне в августе, я бы дала полдюжины адресов, но твои приезжают в январе… Кто же сейчас сдает квартиры? Я сдала одну на той неделе, но это на год. Да и деньги ты предлагаешь просто смешные. Советую поискать место в каком-нибудь приюте Старого города или монастыре, принимающем постояльцев. Конечно, если я что-то узнаю…
Гиттель и сама знала, что Талбие и Рехавия — самые популярные районы и самые дорогие, но ей казалось, что только они подходили идеально. Она никогда не видела племянницы, разве что на фотографиях, которые присылала сестра, а ребе Смолла знала вообще лишь по свадебному снимку; и все-таки Гиттель была уверена, что твердо знает, что им надо. Она знала сестру и ее мужа, а значит, знала, какова их дочь и какого мужа она выбрала.
Крутнувшись на вращающемся стуле, она закрыла глаза, погрузилась в размышления — и тут же вспомнила мадам Клопчук, которую навещала только накануне. Через несколько минут она уже направлялась на автостоянку. «Рено» десятилетней давности можно было стронуть с места только молитвами и угрозами, и то если залить бак. Но на этот раз машина завелась без проблем, и это было хорошим знаком. Впрочем, если машина не заводилась, это тоже было хорошим знаком: когда Гиттель шла к цели, дурных предзнаменований для нее не существовало.
Через четверть часа она сидела с мадам Клопчук за чашкой кофе, без которого не обходился ни один визит в Израиле.
— Я все обдумываю вашу проблему и начинаю сомневаться в успехе вашей идеи, — впрочем, идея была ее собственной, — сдать свободную комнату студентке. Деньги, что она заплатит…
— Они не так важны, мадам Шлоссберг, — запротестовала женщина. — Я говорила, что хочу сдать комнату с пансионом ради общения и помощи по хозяйству.
— Меня беспокоит не это, — продолжала Гиттель. — Какое общение можете вы ожидать от студентки? И какую помощь вы получите? Кончится тем, что вы станете на нее работать. В один вечер у нее будет свидание, в другой надо готовиться к экзамену или писать работу, и вы скажете: «Ладно, я помою посуду, ты занимайся». Потом окажется, что она никудышная хозяйка, — и что, вы ее тут же выселите? Держу пари, что нет.
— Так что мне делать? Я не могу себе позволить нанять прислугу.
— А ваша сестра в Иерусалиме?
Мадам Клопчук упрямо покачала головой.
— А почему бы нет? — настаивала Гиттель. — Она ваша сестра, вам нужна помощь, тогда в чем дело?
— Моя сестра, благослови ее Господь, звонит мне каждый Новый год. Когда мой муж умер, а ее был жив, я часто ездила к ним на Пасху. И это все, что нас с ней связывает.
— Вы обе стареете, — сухо заметила Гиттель. — Знаю эти семейные ссоры. Кто-то что-то сказал, а другой ответил, и обе надулись. Потом уже никто не помнит, кто первый начал. Или у вас такая большая семья, что вы можете себе позволить не общаться с сестрой?
Мадам Клопчук снова покачала головой.
— А как бы все славно устроилось, — не отставала Гиттель. — Свою квартиру в Иерусалиме она могла бы сдать, а здесь бы разделила расходы с вами… У вас так много общего…Хотя бы возраст…
— Она старше.
— Так и что? Если когда-то она себя плохо почувствует, вы ей поможете. Вы можете заботиться друг о друге…
— Я лучше вырву себе язык, чем попрошу ее об этом.
— Давайте я все устрою, и она приедет вас навестить — пусть хотя бы на несколько месяцев.
— Говорю вам, она не приедет и никому не сдаст квартиру. Она так религиозна, что никому не доверит смешать ее мясную посуду с молочной…
— А если я уговорю ее сдать квартиру абсолютно надежному человеку? Например, раввину…
Глава 9
«Сердечно приглашаем вас познакомиться с ребе Дойчем и миссис Хьюго Дойч, а также пожелать доброго пути ребе Смоллу и миссис Дэвид Смолл, которые отправляются в Святую Землю. Сбор в синагоге в понедельник, 28 декабря, с 4 до 6 часов вечера».
Так гласило приглашение, разосланное всем членам общины. Его составление, печать и рассылку поручили Малкольму Слотнику, который работал в рекламном бизнесе и слыл экспертом по таким делам.
Разумеется, когда он представил свой проект на совете, возникли возражения.
Берт Рэймонд сказал:
— Боже, Мэл, я имел в виду что-то типа «Сердечно приглашаем вас на прием в честь…» Ну, более формально.
— Ты с луны свалился, Берт? Это какое-то средневековье. Сейчас все проще и неформальнее. Пошли такое приглашение, и люди придут в смокингах и черных платьях.
— Может, ты и прав, Мэл, — заметил Марти Дрекслер, — но ты не сообщаешь, кто такой ребе Дойч. То есть сначала следует сказать что-то вроде… «та-та, та-та, та-та познакомиться с нашим новым ребе и т. д. и т. п.»
— Ну да, но тогда все подумают, что ребе Смолл уезжает навсегда.
— И что? — Марти улыбнулся и взглянул на Берта.
— И то, что будет куча вопросов, а нам придется отвечать. Возьми Эла Беккера — самого верного защитника ребе. Я только начал заниматься его «линкольном»…
— Я понимаю, о чем ты, — поспешил перебить Рэймонд. — По правде говоря, я тоже только начал заниматься завещанием Меира Паффа и не знаю, как он на это посмотрит…
Стэнли Агранат предложил написать «нашему любимому ребе».
— С каких пор он твой любимый ребе?
— Но так всегда говорят.
— Только на похоронах.
Два раввина и их жены стояли в углу, ожидая гостей. Было еще рано, и члены общины суетились с последними приготовлениями: расставляли чашки и блюдца, несли тарелки с печеньем и кексами, спорили из-за цветов и украшений. Женщины то и дело обращались к женам раввинов за советом или поддержкой — подчеркивали их авторитет или просто искали повод поговорить с новой раввиншей.
Немногочисленные члены попечительского совета держались в стороне от суеты, временами косясь на раввинов, которых оставили вдвоем, считая, что им надо переговорить о деле. Нельзя было не заметить разницу. Если ребе Смолл был среднего роста, худым и бледным, ребе Дойч отличался высоким ростом, осанкой, румяными щеками и широкими плечами. Он был по-настоящему красив: высокий лоб, грива седых волос, казавшихся просто белоснежными по контрасту с черной шелковой ермолкой, у него был орлиный нос и чувственный рот, обрамленный седоватыми усами и эспаньолкой. Когда он говорил, звонкий баритон звучал, как у профессионального оратора, совсем не так, как голос ребе Смолла, который даже проповедь читал ровным будничным тоном. Никто из членов совета не высказался вслух, но все стало ясно, когда Берт Рэймонд заметил:
— Он в самом деле хорош.
И все согласились с Марти Дрекслером:
— Вот как должен выглядеть раввин.
Женщины были так же очарованы миссис Дойч, как мужчины — ее мужем. Она тоже была рослой, стройной, седые волосы зачесаны назад и скреплены на затылке гребнем. Получалась почти корона, придававшая ее облику едва не королевское величие. Когда глава женской общины представила ей активисток, она заметила:
— Знаете, девочки, я никогда не скажу Хьюго, но факт, что здесь общиной правят женщины.
Все были очарованы.
Они любили Мириам Смолл, но так, как любят соседку-студентку в коротких носках и мокасинах, которая иногда может посидеть с детьми. Рядом с Бетти Дойч она казалась не просто молодой, но и незрелой.
Когда к ней подошли с вопросом, куда поставить семисвечники, Мириам ответила:
— О, я бы поставила их ближе к середине, чтобы не мешали наливать.
А Бетти Дойч отошла подальше для лучшего обзора, потом подошла, передвинула подсвечники в конец стола, отошла опять и только потом сказала:
— Теперь они достаточно далеко, чтобы не мешать разливать вино, да и стол кажется длиннее. Не так ли, девочки?
Горячее одобрение «девочек» показало, что миссис Дойч добилась безоговорочного признания. Заметив это, она продела руку под локоть Мириам и повела ее к мужьям, шепнув по дороге:
— Когда вопрос не так уж важен, я всегда соглашаюсь с мнением сестер и побуждаю их делать то, что им и так хотелось.
— Сколько собирается на службу в канун Субботы, ребе? — спрашивал ребе Дойч.
— Обычно от пятидесяти до семидесяти пяти человек.
Ребе Дойч поджал губы.
— При том, что в общине почти четыреста человек? Гм… Вы даете объявления?
— Только в газете.
— Ну, помимо этого мы обычно рассылали по пятницам открытки. Я нахожу это довольно эффективным. И еще я стараюсь подобрать интересное название для службы — что-нибудь актуальное. Это помогает…