Махнув зонтиком, она подозвала носильщика и, ткнув зонтом в тротуар, велела ждать на этом месте, пока она не пригонит машину со стоянки. Ребе хотел предложить свою помощь, если машина опять не заведется, но не успел. На этот раз аккумулятор явно вел себя прилично, раз ждать пришлось недолго. Машина появилась на дороге, отчаянно сигналя, чтобы никто не смел занять выбранное место, затем резко остановилась. Гиттель достала из багажника моток веревки, сунула его носильщику и стала наблюдать, как тот привязывает чемоданы к багажнику на крыше.
Ребе спросил шепотом:
— Сколько я ему должен?
— Я заплачу, — твердо заявила тетушка, — а вы мне потом вернете. Вас он обманет.
Пока носильщик возился с багажом, ребе ждал на тротуаре. Молодой человек в наряде ортодоксального еврея — длинном сюртуке и черной широкополой шляпе, с густой бородой и пейсами, спросил на идише:
— Вы из Америки?
— Да.
— Это ваш первый визит в Израиль?
— Первый.
— Тогда я уверен, что вы захотите совершить на Святой Земле акт милосердия. Я собираю на нужды ешивы[11].
Гиттель уже расплатилась с носильщиком; услышав их разговор, она закричала на иврите:
— Как вам не стыдно! Человек приезжает в страну, и не успел он приземлиться, как вы, shnorrers[12], на него набрасываетесь! Что он о нас подумает? — Она втолкнула ребе в машину и села за руль. — К тому же, — продолжала она в окно, — это очень известный раввин из Америки. — И, заводя машину, выпустила последний залп: — Он сам этим занимается.
Когда они тронулись, ребе запротестовал:
— Я вовсе не занимаюсь сбором средств. Да и большинство раввинов в Америке этого не делают.
Она обернулась и потрепала его по плечу, чуть не столкнувшись с другой машиной.
— Знаю, знаю, но этих типов ничем другим не убедишь.
По дороге тетушка комментировала проносящийся мимо пейзаж.
— Вон тот лесок — десять лет назад здесь были лишь скалы и песок… А там, за домом, — раньше его там не было, — арабы поймали одного моего друга и хладнокровно застрелили… Эта дорога ведет в поселок. В сорок восьмом его атаковали, и трое людей с автоматами сдерживали целую роту, пока всех детей не вывезли в безопасное место… Мы выращиваем цветы на экспорт… В прошлом году агрономы испробовали новое удобрение, и это удвоило урожай — фантастика!.. Это поля арабов. Мы научили их защищать всходы пленкой, и это учетверило урожай… А вон там сзади — арабская деревня. Какой примитив! Не представляете, сколько грязи и болезней… Трахома и гастроэнтерит были обычным явлением, зимой дети мерли как мухи, пока мы не открыли там клинику. Сначала они нам не доверяли, приходилось лечить на глазах у всей семьи, а когда мы давали таблетки, они начинали меняться друг с другом: «Я дам тебе две белых за одну красную», и так далее. Но потом они научились лечиться, и дети больше не умирали. Теперь молодежь пользуется помощью государства и после свадьбы строит новые дома, а не пристраивает комнаты к отцовскому дому… Цементный завод. Работает круглосуточно, в три смены.
— Шатер, — воскликнул Джонатан, — и козы!
— Бедуины, — объяснила тетушка. — Они гонят стада на свободное место, разбивают палатку и остаются на месте пару дней или неделю, пока животные не съедят всю зелень, а затем движутся дальше. Бедуинские козы — главная причина истощения земли: съедают все до корней… А это танки, арабские танки и броневики. Мы оставили их здесь как напоминание. Мы были готовы к их появлению и расстреляли, а потом столкнули с дороги и оставили на обочине. В киббуце[13], там, за поворотом, полно этих танков, все разного цвета. В них играют дети.
Окрестный пейзаж, за исключением одиноких пальм и кактусов, напоминавших про субтропики, не впечатлял: широкая равнина с возделанными полями — и только. Но вскоре дорога завилась серпантином, и пейзаж резко изменился: они приближались к Иерусалиму. Вокруг высились скалистые древние горы, громоздясь одна на другую, кое-где виднелись полоски зелени: оттуда добывали камни и строили из них террасы.
— Сами камни выглядят древними и много пережившими, — воскликнул ребе.
— Здесь все выглядит старым и… безжизненным, — заметила Мириам.
— Когда-то эта земля сочилась молоком и медом, — мрачно сказала Гиттель, — и скоро снова станет такой.
Они ожидали, что увидят городские стены неожиданно и сразу — как на картинках в путеводителе, но дорога шла вдоль хаотичного нагромождения домов — арабских, которые лепились друг к другу, как в поселениях индейцев, и современных еврейских, с отдельными квартирами; постепенно дома все сближались, пока не слились в ряд, и Смоллы без комментариев Гиттель поняли, что въехали в город.
Они проезжали по узким улочкам с обшарпанными магазинчиками, мимо скоплений крошечных европейских машин, мимо тротуаров, переполненных людьми. Первое впечатление от города их разочаровало, и они жадно вглядывались в прохожих, делясь впечатлениями обо всем необычном: случайный хасид[14] в широкополой шляпе и длинном сюртуке, в брюках, заправленных в носки; солдаты с автоматами через плечо, араб в бело-черном головном платке, перевязанном черным шнуром. Затем они свернули за угол и выбрались на широкую улицу. Дома стояли только с одной стороны, а с другой простиралась долина, в конце которой высились старые городские стены, на этот раз как на картинке.
Гиттель притормозила.
— Это Старый Город. Любуйтесь.
— Он прекрасен, — сказала Мириам.
Ребе не сказал ничего, но глаза его сияли.
— Мы будем жить далеко отсюда? — спросила Мириам.
— Прямо за углом. Будете это видеть каждый день и не устанете.
Глава 12
Отец и сын пожали друг другу руки, похлопали друг друга по спине и разошлись на шаг, чтобы получше видеть. Дэн Стедман и в самом деле собирался поужинать в «Гриле», где можно было показать сыну важных людей — жену британского консула, первого секретаря американского посольства. Он не был снобом, но очень хотел, чтобы сын хорошо о нем думал. Но потом Дэн передумал: знакомые могли вмешаться в разговор, а он хотел этим вечером побыть с сыном наедине.
Увидев, как одет Рой, он страшно обрадовался, что не заказал в «Гриле» столик заранее: метрдотель Аврам обязательно бы стал возражать. Поэтому Дэн предложил пойти в «Артист Клаб» — и не пожалел: несколько молодых посетителей были одеты так же, как его сын.
Дэн рассказал Рою новости о матери, дяде Хьюго и тете Бетти, описал ситуацию в Штатах, погоду («Самая жуткая зима за несколько лет. Как хорошо, что ты оттуда уехал») и свои планы.
— Хочу побыть в Иерусалиме, потом поеду в другие города: Хайфу, Тель-Авив и прочие помельче, может, даже в киббуцы. Но есть проблемы. Понимаешь, покупка новой машины займет несколько месяцев, а аренда оставит меня без гроша.
— Почему не взять подержанную?
— Ну, знаешь, можно на такую нарваться… А если взять с собой специалиста, кто знает, вдруг он в сговоре с продавцом…
— Есть один тип по фамилии Мевамет, — его рекламируют в иерусалимской «Пост», может, и в других газетах, я их не читаю, — так вот он дилер, продает и покупает машины. А ситуация сейчас такая, что, если продаешь машину, можно получить за нее больше, чем заплатил.
— Мевамет? — повторил Дэн. — Странное имя.
— Ну да, «из смерти», так? Мой иврит не так хорош, но это я знаю.
— Точно, — кивнул отец. — Можно заглянуть к нему. Я уже искал, правда, не здесь, а в Тель-Авиве, и нашел лишь кучу драндулетов.
— Правда? Давно ты здесь, пап?
Дэн покраснел и беззаботно соврал:
— Ну, пару дней. Я хотел повидать кое-кого в Тель-Авиве, а потом приехать в Иерусалим и встретиться с тобой. Понимаешь?
— Конечно. — Рой ничего не понял, ко не захотел признаться. Ему пришло в голову, что «кое-кто» мог оказаться женщиной.
— Мать говорила, тебе здесь не нравится, — сменил тему Дэн.
— Ты знаешь, как это бывает, — вздохнул Рой, потягивая кофе. — Ребята, да и девушки здесь строят из себя героев. Знаешь, типа техасцев в Штатах. Ну а здесь — еврейские техасцы. Можно подумать, каждый из них лично выиграл Шестидневную войну. Вечно спрашивают, как тебе понравился Израиль, а если пустишься рассказывать, как он прекрасен, либо глупо ухмыльнутся, как будто удивляясь, либо примут такой вид, будто ты попал в точку, — хотя, по-моему, просто удивятся, что такой болван может что-то понять. Но если, упаси Господь, скажешь слово критики — например, что люди вывешивают на крыльце свою постель и выбивают коврики на главной улице, или про повсеместных попрошаек, — они взвиваются на дыбы и начинают объяснять, что так положено по Библии. Опять же про попрошаек: я сказал, что кто-то все время пытается выманить у тебя деньги, а эти парни говорят — в Библии сказано проявлять щедрость, и нищие помогают нам быть щедрыми. Они как бы вынуждают тебя просить благословения.
Отец рассмеялся.
— Ну, новая страна…
— Ага, но она не одна на свете, и мир не создан только для того, чтобы ей помогать. И вечно они нарываются. Почему американцы вторглись во Вьетнам? Почему мы притесняем негров? Почему не помогаем бедным? Почему позволяем загрязнять реки и озера? Все время приходится защищаться.
Дэн вопросительно взглянул на него.
— А ты разве не жаловался на то же самое?
Рой вспыхнул.
— Да, но они так это спрашивают, что если ты с ними согласен, то как бы их надуваешь. И вечно все преувеличивают: если пытаешься объяснить все как есть, то скоро приходится защищать все американское, даже то, против чего ты всегда выступал. А какие замкнутые! С трудом допросишься, который час. Особенно девчонки. Пытаешься назначить свидание, а они вечно на ланче.
— А другие американские студенты?
— Они не из тех, с кем бы я общался в Штатах, вот что я скажу, — ответил Рой. — Все в одинаковом положении, как девочки на танцах, что у стены пытаются развлечь друг друга. А ребята здесь ведут себя так, как будто делают девушкам одолжение, если те с ними здороваются. Что до меня, я в основном общаюсь с арабскими студентами.