— Но они задержали его паспорт.
— Нет, это не так. То есть и ты, и я, и они сами знают, что задержали, но официально он просто утерян.
— Да.
— Но сейчас его поймали на переходе границы, — вздохнул Донехью. — Это преступление в любое время и в любой стране. В стране, где идет война, — это серьезное преступление. А если это переход на сторону противника, то очень серьезное.
— Но он не знал, что переходит границу! — вскричал Дэн.
— Это я тебе так сказал, — поправил Донехью. — Он сказал, что Абдул пригласил его в дом дяди на какой-то большой праздник. Вот они и поехали на север к дяде, а когда почти доехали, то пошли пешком, чтобы срезать. И Рой не очень четко объяснил, почему они вышли из машины: то ли кончился бензин, то ли Абдул угодил в канаву. Согласись, Дэн, все немного надуманно. Твой парень вообще должен быть в университете. А он бросает машину и идет через лес — черт побери, он же не мог не знать, что находится рядом с границей.
— А зачем ему это знать? Держу пари, он там никогда не был, а если за рулем сидел другой, Рой вообще мог заснуть.
— Хорошо, но он быстро прозрел, когда их окружили израильские солдаты. — Донехью склонил голову набок и подумал. — Странно, что их там оказалось так много.
— Думаешь, это ловушка?
— Может быть. Меня бы это не удивило. Во всяком случае, твой парень впервые проявил здравый смысл: остановился и поднял руки вверх. Араб попытался бежать и получил пулю.
— Убит?
— Нет, попали в ногу. Думаю, он им нужен для допроса.
— И конечно, он все свалит на Роя, — горько бросил Дэн.
— Не обязательно. Зачем это ему? Себе он не поможет, да и во всем быстро разберутся. Все это напоминает методы «Шин Бет». Вряд ли они слишком тревожатся за переход границы. Мне кажется, это исходит из Иерусалима, полагаю, они ищут связь со взрывами. А если в них обвинят твоего сына, это будет обвинение в убийстве. Мне жаль, Дэн, но не стоит преуменьшать тяжесть ситуации.
— Да, не стоит, — вяло протянул Дэн.
— Лучше нанять адвоката.
— Ни за что. Ты понимаешь, что это будет значить для Роя, даже если адвокат его вытащит? Араб — герой среди своих, даже евреи это понимают. Но американец, да еще еврей! Как ему жить дальше, представляешь? Нельзя, чтобы он предстал перед судом. Ты должен помочь.
— Не глупи, Дэн. Адвокат…
Стедман молча кивнул.
— Если будет хуже, я найму адвоката. Но сначала… я затем и пришел к тебе.
Донехью встал и налил себе выпить.
— Если это убийство, я ничего не смогу сделать. Даже сам посол не сможет. Нельзя обратиться в правительство суверенной страны и заявить: этот человек убил одного из граждан, но я хочу, чтобы его отпустили.
— Да, ты прав.
— Тогда…
— Слушай, ты можешь узнать, кто этим занимается в Иерусалиме?
— Думаю, смогу, — кивнул Донехью. — А зачем?
— Не знаю. Попробую увидеться с ним и убедить, а что еще?
— Я попробую.
Стедман поднялся и направился к двери.
— Дэн…
Стедман остановился.
— Ты уверен, что он невиновен?
Дэн поколебался.
— Не знаю. Я не хочу об этом думать. — Он повернулся, чтобы идти, затем опять остановился. — Понимаешь, я совсем не знаю своего сына.
Глава 46
Хотя в ежемесячнике «Хаолам» печатались статьи о науке и политике, а также были постоянные рубрики о новинках литературы, искусства и моды, все же он считался иллюстрированным журналом. Фотографии не только сопровождали статьи, они сами по себе были достаточно драматичными, а иногда просто шокировали. И хотя ажиотаж, вызванный взрывом на улице Мазл Тов, уже улегся, обложку очередного номера «Хаолам» украсил снимок Мевамета, лежащего на полу гостиной.
Это было сделано не для того, чтобы вновь поднять интерес к делу; на второй странице в выходных данных поместили всего несколько строк с подписью. Нет, фотографию напечатали, потому что кадр получился уж очень удачный. Мевамет лежал на левом боку в позе эмбриона. Правая рука, протянутая вдоль тела, сжимала бутылку с бренди. Открытые глаза смотрели в пустоту, а с правого виска стекала струйка крови. У фотографии был необычный ракурс — вровень с бутылкой, и человеческая фигура в результате получилась сильно укороченной. В самом низу фотографии дно бутылки отливало радугой, на ней лежал указательный палец убитого, направленный прямо в объектив, а ладонь его сжимала горлышко. Мало того, в центре снимка оказалось запрокинутое лицо мертвеца с открытыми глазами.
— Да, ну и картинка, — заметил Адуми. — Но что-то меня здесь беспокоит.
— И меня, — согласился Иш-Кошер. — Как ее ни поверни — вверх, вниз или вдаль, — палец указывает прямо на тебя, а глаза пронизывают насквозь. Я поговорил с ребятами из фотолаборатории, и они объяснили, что камера была наведена на кончик его пальца. Это и дало такой эффект.
— Интересно, кто снимал.
— Не говорят, — ответил Иш-Кошер. — Это мог быть кто угодно, даже турист, те вечно носят с собой фотоаппараты. Прежде чем мы оцепили место взрыва, на улице Мазл Тов побывало человек пятьдесят или сто, и половина из них делала снимки. У кого-то мог получиться необычный ракурс, и он послал фото прямо в «Хаолам». Там щедро платят за такие вещи. А может, это какой-нибудь репортер одной из ежедневных газет.
— Все понятно, но почему снимок напечатали именно сейчас? Думаешь, они что-то пронюхали?
Иш-Кошер решительно покачал головой.
— Невозможно. Парня арестовали несколько дней назад, а этот выпуск «Хаолама» ушел в печать за пару недель до того.
— Хочешь сказать, обложку не могли сменить в последнюю минуту?
— Вполне возможно, — осторожно заметил Иш-Кошер. — Я не очень разбираюсь в издательском деле, но что им это дает?
— Возможно, они считают, что мы закроем дело, а этот снимок — журналистская сенсация. Не хочется думать, что у нас утечка, Хаим.
— Поверь мне, Авнер, в нашей организации об этом деле знают только те, кому я абсолютно доверяю. Не беспокойся, это просто совпадение.
— Надеюсь.
Стедман увидел снимок в одном из журналов, продававшихся в фойе отеля. Он купил журнал и поднялся к себе, недоумевая, почему напечатали фотографию. Может, это тонкая политика журналистов, чтобы возродить интерес к делу? А может, цель — возбудить негодование публики? Появятся ли статьи о взрыве в ежедневных газетах? Он подумал, что надо будет пойти в редакцию журнала и навести справки. Затем ему пришло в голову, что такой визит может раздуть любопытство и привести к новому расследованию. Но если это часть кампании и ее не собираются прекращать, то…
Дэн решил, что нужно с кем-нибудь поговорить, чтобы не ходить по кругу, — с кем-нибудь, обладающим достаточным здравым смыслом, чтобы взглянуть на ситуацию спокойно и объективно.
Глава 47
Рано утром в пятницу приехала Гиттель, чтобы помочь Мириам приготовить праздничный ужин.
— Право, Гиттель, это очень любезно, но я и сама справлюсь.
— Послушай, Мириам, со мной не надо церемониться. Я не собираюсь вмешиваться. Я знаю много семей, где невестка и свекровь живут вместе, и никто не говорил мне, что кухня слишком тесна для двух хозяек. Я просто посижу и составлю тебе компанию.
Но тут же она принялась давать советы.
— Добавь в суп лука, Мириам. Всегда клади его туда, Ури говорит, что это придает домашний вкус.
Мириам возразила, что Дэвид не любит лук, но Гиттель была непреклонна.
— В луке вся прелесть. Можешь насовсем его не оставлять, но он придаст аромат.
Позже, когда за столом ребе похвалил суп, она поймала взгляд Мириам и кивнула ей: «Я же говорила!»
— Нет, Мириам, рыбу нужно не молоть, а рубить. Я знаю, у вас в Америке женщины прокручивают рыбу, как потроха, потому что так легче. Понятно, у них есть электромясорубки, всего-то надо загрузить и нажать кнопку. Но после этого рыба превращается в пасту и получается совсем не то. — Она поискала по кухне и нашла нож-тесак и большую деревянную миску; ее она пристроила у себя на коленях и принялась ритмично рубить, показывая, как надо это делать. И все время не переставала говорить — о владельце дома, с которым виделась неделю назад и который мило проводил время с ее сестрой; о новом заведующем отделения в госпитале, которого она вряд ли полюбит; о Саре Адуми, которую она навестила в больнице и сразу усомнилась в назначенном лечении. При этом, заговаривая о волнующих ее вещах, она неосознанно ускоряла ритм рубки.
Но больше всего она рассказывала о своем сыне Ури, яростно стуча ножом, чтобы подчеркнуть свое разочарование.
— Парень высокий и красивый, как отец, и так думаю не только я. Увидишь сама. И все девицы по нему с ума сходят. Он мог бы сделать хороший выбор, а выбрал девушку из бедной семьи, родом из Туниса или Марокко, — по мне все едино. Говорят, это разные страны, но я не вижу разницы. Она смуглая, как арабка. А сын вдруг стал религиозным, потому что ее семья очень строго придерживается традиций. Девице по этой причине даже дали освобождение от армии. Ури говорит, она хотела служить, но отец не пустил. Возможно. По крайней мере, она уважает мнение собственных родителей больше, чем Ури — своих. Теперь он даже молится каждое утро и надевает филактерии. Как это могло случиться? Он же воспитывался в просвещенной семье!
— Мой Дэвид молится каждое утро.
— Даже сейчас? Мне казалось, ты говорила…
— Он собирается сменить профессию, но не религию, — сказала Мириам.
— Ну, раввин и должен молиться, это его работа. А сейчас он, наверное, делает это просто по привычке.
Ясно было, что пример ребе для нее не указ.
— А когда сын вернется из армии, он хочет вступить в религиозный киббуц. Понимаешь, что это значит? Каждый год у него будет рождаться ребенок, а сам он всю жизнь проработает на ферме.
— Ты не одобряешь жизнь в киббуце, Гиттель?
— Конечно, нет. Раньше это было полезно для страны, но сейчас времена изменились. — Увидев, что Мириам ничего не поняла, она продолжала: — Я хочу сказать, что теперь, когда страна укрепилась, это больше не нужно. Ури мог стать врачом, инженером или ученым, он такой умница…