— Но если мать приняла веру…
— Но только они решают, правильно она это сделала или нет, — торжествующе закончила Гиттель.
Ребе откинулся в кресле.
— Не существует совершенного закона. Всегда бывают случаи, когда суд несправедлив к отдельным личностям, но общество терпимо относится к этому. Вот если исключений становится много и они превращаются в правило, тогда меняется закон или создаются поправки. Так случилось со смешанными браками. Но если бы не существовало группы фанатиков, которые ратуют за строгое исполнение закона о еврейском гражданстве, скажите, сколько бы времени Израиль оставался еврейским государством? И как скоро он бы стал космополитичным? И на каком основании это была бы независимая страна?
Джонатан отчаянно зевнул, и все внимание немедленно переключилось на него.
— Бедный ребенок, — сказала Гиттель, — мы его утомили своим разговором.
— Ему давно пора спать, — вмешалась Мириам. — Ну-ка, Джонатан, поцелуй папу, тетю Гиттель и Ури и скажи всем спокойной ночи.
Джонатан послушно выполнил просьбу и остановился перед Ури.
— Ты вечером уедешь? — печально спросил он.
— Ури переночует здесь, — сказала Мириам, — и если ты сейчас же пойдешь спать, то сможешь рано встать и пойти с ним в синагогу.
Позднее, когда взрослые решили удалиться на покой, Гиттель объявила, что ляжет на диване, чтобы Ури мог спать в комнате Джонатана. Он запротестовал, но мать настояла на своем. Мириам она объяснила:
— Пусть хоть одну ночь поспит с комфортом, да и Джонатану будет приятно утром увидеть его рядом.
Помогая Мириам стелить на диване, она спросила:
— Ваш друг Стедман уже вернулся в Америку?
— Нет, я уверена, что нет. Полагаю, перед отъездом он позвонит и попрощается.
— А что, его сын в опасности?
— Не знаю, — вздохнула Мириам. — Мы о нем беспокоимся. А от Дэна не было вестей с того вечера в «Царе Давиде». Наверное, он в Тель-Авиве, хлопочет в посольстве.
— Жаль, он хороший человек.
— Возможно, он зайдет к нам завтра для киддуша. Обычно он так делает.
— Тогда я, может, увижусь с ним и смогу помочь. Я многих здесь знаю.
Глава 48
Субботним утром Марти Дрекслер и Берт Рэймонд не случайно завернули в гости к Дойчам: они знали, что ребе в синагоге, и хотели повидать его жену.
Та вышла открыть дверь.
— О, мистер Рэймонд и мистер Дрекслер! Ребе сейчас в синагоге.
— Да, мы так и думали. — Рэймонд выглядел разочарованным, но не уходил.
Наступила неловкая пауза, и чтобы ее заполнить, миссис Дойч спросила:
— Не хотите зайти? Что-то важное? — Она посторонилась. — Я как раз пью кофе, хотите присоединиться?
— Будем очень рады, миссис Дойч, — ответил Марти.
Она пригласила к столу и принесла чашки. Гости уселись и стали пить кофе и болтать, но от второй чашки отказались. Марти объяснил:
— Хороший кофе, но мне хватит одной чашки. Мы хотели увидеть ребе и спросить, согласен ли он на наше предложение. Он вам рассказывал?
— Да, упоминал, — спокойно ответила она.
— Думаю, вы заинтересованы не меньше него. Хотите остаться здесь, миссис Дойч? — спросил Рэймонд.
— Решение принимает Хьюго. — Она убрала чашки. — Вы ведь понимаете, мистер Рэймонд?
— Конечно, — кивнул Марти, — у нас в доме я принимаю решения, но жена дает мне советы. Думаю, так во всех семьях. И у вас, должно быть, ребе слушает и решает согласно вашим словам.
— Ну, в общем, да…
— То есть если вам эта идея не нравится и вы думаете, что ребе слишком стар, чтобы браться за новую работу, или же просто хотите вернуться во Флориду, тогда мы ломимся в открытую дверь, и чем раньше это станет ясно, тем быстрее можно будет строить новые планы.
— Лично мне здесь нравится, и Хьюго тоже. А слишком ли он стар — это решать вам и вашему совету. Я знаю, муж не считает себя старым, и я тоже его таким не считаю. Что до возвращения во Флориду, об этом он думает в последнюю очередь.
— Вот если бы вы сыграли на нашей стороне…
— Но я скажу вам, что его беспокоит, — продолжала она. — В самом ли деле здесь есть работа?
— Понимаю, — горячо согласился Рэймонд, — я объяснял ребе, что мы просим его остаться, так как работа есть.
— Послушайте, миссис Дойч, — порывисто вмешался Марти. — Позвольте, я все объясню. Когда ребе Смолл взял отпуск — именно взял, потому что его никто не предлагал, — работа буквально валялась на дороге. Если бы это произошло у меня в конторе, я бы нашел замену, прежде чем такой человек успел достать бутылку виски из стола. И я не считаю это жестоким: я поступаю справедливо. Я не против предоставить другому человеку возможность работы, так же как делаю это для себя. Но мои коллеги из правления считают, что с раввинами все иначе. Поэтому мы нанимаем временную замену, а именно — вашего мужа, а Смолл пока три месяца отдыхает. Но за это время от него не пришло ни весточки, ни слова, ни даже строчки: «Скоро увидимся». Я уж не говорю о том, что он мог бы прислать письмо с просьбой рассказать, что здесь творится. И теперь я начинаю думать о других людях, которые могли бы выполнять его работу.
— Вы ему написали?
— Нет, и если бы кто в правлении предложил это сделать, я бы встал во весь рост и закричал, что считаю унизительным для нас писать ему и умолять рассказать о своих планах.
— И вдобавок, миссис Дойч, — вставил Рэймонд, — пара наших людей была в Израиле, они встречались с ребе Смоллом и поняли так, что — хочу быть справедливым, — он не собирается возвращаться и даже хочет сменить профессию.
— Должна сказать, нам тоже кажется странным, что ребе Смолл нам не написал, — заметила миссис Дойч.
— А мне все ясно! — воскликнул Марти. — Лично я считаю, что ребе Смолл определенно сошел с дистанции.
— Ну, Марти… — урезонил его Рэймонд.
— Слушай, Берт, это не только мое мнение. Я опросил ребят из правления, и большая часть признались, что если выбирать между ребе Смоллом и ребе Дойчем, то выбрали бы ребе Дойча, даже если пришлось бы за это повоевать. Он тот, кто нам нужен. Он нужен синагоге. И я скажу вам, миссис Дойч: Берт думает так же, но он юрист и не может ничего сказать без всяких «по причине того, что» и «принимая во внимание». Короче говоря, место вакантно, и ваш муж может его получить, если захочет; но он не должен просто сидеть и ждать, когда оно на него свалится. Надо действовать.
— Боюсь, что не понимаю.
— Прекрасно понимаете. Он должен показать, что хочет это место. Идеально чистых сделок не бывает, всегда есть какие-то мелкие хитрости. Такова жизнь. В данном случае я не вижу особых проблем. Но ребе Дойч должен действовать, иначе, когда ребе Смолл вернется, найдутся люди, которые скажут: «Нам больше нравится ребе Дойч, однако ребе Смолл человек молодой, у него семья, и все такое прочее». И пожалуйста — вот вам война, ваш муж получит свою порцию грязи.
Миссис Дойч кивнула.
— Да, я понимаю.
— Так мы договорились, миссис Дойч?
— Ну, как я сказала, решение за Хьюго, но попробую с ним поговорить.
— Это то, чего мы хотим, — Марти поднялся, коллега последовал его примеру. — Если я встречу ребе Дойча, то не скажу, что мы были здесь.
— Да, это правильно, — кивнула она. — Я ему тоже ничего не скажу.
— Пусть думает, что это исходит от вас.
Она улыбнулась.
— Так будет лучше.
Когда они сели в машину, Берт спросил:
— Думаешь, у нее получится?
— Дело в шляпе, — хихикнул Марти. — Я не философ и не психолог, но в своей работе часто использовал мнение супруга или супруги, когда приходили за кредитом, и всегда мог определить, кто держит поводья. Поверь мне, в этой семье поводья у миссис Дойч.
Глава 49
Ури отправился к своей девушке; Джонатан уже сменил парадный костюмчик, в котором ходил в синагогу, на обычные джинсы и свитер и играл во дворе с Шаули; а Смоллы и Гиттель болтали за бокалом вина и ореховым кексом, когда появился Дэн Стедман. Он принес экземпляр «Хаолам» и сунул ребе.
— Видите, машина пропаганды уже заработала. В ближайшие дни статей будет еще больше, а когда начнется суд, приговор уже появится в прессе. — Он выглядел измученным, под глазами темные круги.
Ребе взглянул на обложку и пролистал весь журнал.
— Этот ежемесячник пошел в печать уже давно. К тому же это иллюстрированный журнал типа нашего «Лайф», они печатают любые интересные снимки. Например, на странице тридцать два: снимок с воздуха, сделанный, должно быть, во время Шестидневной войны. Фотография Мевамета их интересует просто как удачный кадр.
— Возможно, — устало отмахнулся Дэн. — Я так расстроен, что не соображаю. Похоже, становлюсь параноиком. И не с кем обсудить…
— А что случилось? — спросила Мириам.
— Я… — Он нерешительно замолчал и перевел взгляд с одной женщины на другую.
— Если не хотите говорить при мне, — сказала Гиттель, — я пойду на кухню.
— Нет, не надо. Все равно через несколько дней все узнают. — Он нервно хохотнул. — Можете, кстати, выслушать сначала мою версию.
Он заговорил, и его голос стал спокойнее, скоро он уже рассказывал будничным тоном. Иногда он прерывал рассказ комментариями типа «Понятно, почему полиция пришла к такому выводу» или «Это очень глупо со стороны Роя». Обе женщины не сводили с него глаз, а ребе смотрел на обложку журнала, лежавшего на столе. Закончил Дэн словами:
— Не могу поверить, что Рой совершил такой кошмар, — и добавил: — Уверен, у них нет доказательств для настоящего суда.
Слушая, Гиттель испытывала противоречивые чувства. С одной стороны, на молодого человека падало подозрение в связях с террористами и соучастии во взрыве, где погиб человек. С другой стороны, ей было жалко славного человека, не верилось, что его сын замешан в преступлении.
— Почему бы не нанять адвоката? — спросила она. — По крайней мере, он сможет добиться свидания с сыном.
Стедман покачал головой, объясняя то же, что Донехыо.