— Такого имени я не слышал. Кто он такой и где живёт?
— Живёт недалеко от Шираза. Говорят, с давних пор деревня перешла к потомкам Аль-Мофассала, ещё когда он двинул в эти края свои войска.
Пурдженаб понял, что староста имеет в виду Аль-Мозаффара[24], и, улыбнувшись, продолжил разговор:
— Почему же он не благоустраивает своё владение?
— Да разве владение того стоит!
— Небось ещё и претензии к вам имеет?
— Да нет, дай Аллах ему здоровья, он нас не трогает. Ему, видно, достаточно просто называться хозяином поместья. Вообще он не вредный человек. Да не оставит его Аллах своей милостью.
— Небось, как и все жестокие помещики, он просто волк и овечьей шкуре?
— Да нет, Аллах свидетель, про его жестокость нам ничего не известно. Никакого зла мы от него не видели.
— Какое же ещё зло может быть хуже вашей жизни?
— Может, он просто не знает про это?
— Поглядишь тут на вас, будто на другой планете живёте…
— Аллах с вами, жили бы мы на другой планете, давно уже с ума сошли бы.
— Да вы тут, можно сказать, заживо погребённые…
— Как хотите, так и говорите, воля ваша. Мы все ваши покорные слуги и верные рабы…
Через четверть часа приезжие уже сидели под тенью полуразрушенного глиняного забора на собственном паласе, разостланном для них Ядоллой, и насыщались едой, вынутой из дорожных сумок. В десяти шагах от них понуро стоял староста, а несколько поодаль — остальные жители деревни, мужчины, женщины, старики и дети, глазея на незваных гостей.
Первым не выдержал Заминийа.
— Мы, братцы, едим, а эти умирающие смотрят на нас — просто некрасиво! Кусок не лезет в горло. Я свою долю уступаю им.
— Мне тоже стыдно,— промолвил Гамхар,— поперёк горла все застревает.
— Ну-ка, собери скатерть,— обратился Пурдженаб к Ядолле.— Свою порцию отложи, остальное раздай людям. Пусть полакомятся!
И тут началось нечто невероятное. Несчастные впервые увидели пищу, запах которой им даже не снился. В одно мгновение на скатерти не осталось и крошки. Люди работали челюстями и молились. Потом староста подошёл поближе и произнёс:
— Дай вам всевышний долгой жизни! Да вознаградит он вас за вашу доброту, как в этом, так и в потустороннем мире…
— Довольно церемоний,— перебил его Пурдженаб.— Ты бы лучше принёс нам немного воды, а то мы умираем от жажды.
— Аллах свидетель, у нас подходящей для питья воды нет,— промолвил смущённый староста.
— А какую же воду вы сами пьёте?
— В давние времена вблизи деревни проходил подземный канал, который теперь почти разрушен и никто его не чистит. Со дна этого канала с превеликим трудом мы достаём солёную воду. Другой воды у нас нет. Вместе с песком и глиной мы воду разливаем по кувшинам, а как только она отстоится и станет менее солёной, пьём её и вспоминаем томящихся от жажды в пустыне Кербела мучеников за веру и проклинаем Язида[25].
— А чем же вы тогда поливаете свои посевы?
— Откуда же у нас посевы?
— Какая же это деревня без посевов?
— Раньше деревня была куда благоустроенней, а что теперь— сами изволите видеть.
— Почему вы не собираете дождевую воду?
— Откуда в этих краях дождю-то быть? Если он когда и случается, то, конечно, воду собираем и всевышнего славим за чудо…
— Так это же не жизнь! — не выдержав, вскричал Пурдженаб.
— Жизнь и смерть в руках Аллаха.
— Почему вы не уходите отсюда?
— А куда нам идти?
— Куда бы ни пошли, повсюду будет лучше, чем в этом аду.
— Поблизости деревень никаких, ни мулов, ни ишаков у нас нет, так что грузить наш скарб не на кого. И куда нам идти, чтобы лучше было, чем здесь, и откуда бы нас не выгнали? Да и как мы через пустыню пройдём, когда полно в ней демонов, злых духов и оборотней. Человек живым из пустыни не может выбраться.
Приезжие рассмеялись.
— Ну, седобородый, позабавил ты нас! Что за чепуху мелешь?— сказал Пурдженаб.
— Как чепуху? Про это все знают. Сто раз я сам попадался и еле ноги уносил. Демоны пустыни, как увидят путника, начинают звать его по имени, с дороги сбивать, потом кидаются на него, из пяток кровь высасывают, а затем уж пожирают. А вот оборотни, те больше больными странниками прикидываются, стоят у арыка и плачут, умоляют путника перенести их на плечах на другую сторону. Только дойдёт путник до середины, а оборотень ногами его душить начинает…
— Слушай, старик, так пора вам что-нибудь сделать.
— Все, что делается,— по воле Аллаха!
Когда приезжие разговаривали между собой, жители деревни услышали имя доктора Заминийа и решили, что это врач. Они окружили его плотным кольцом и начали молить о помощи, выпрашивать лекарства. Все оказались больными и немощными,— ни одного здорового человека… Как бедняга доктор ни уверял, что он не врач и лечить не имеет права, никто не хотел его слушать. В конце концов пришлось раздать все имевшиеся у приезжих лекарства. Пурдженаб отдал даже нюхательный табак, но и этого оказалось недостаточным… Хорошо, что вмешался Ядолла и помог доктору вырваться из рук живых покойников.
— Ну, и порядки у тебя тут, Кербелаи Абдолла! — грозным голосом сказал Пурдженаб старосте.— Покажи-ка нам теперь свою деревню.
— Ваша светлость, она вся как есть перед вами.
— Кроме закопчённых дыр, я здесь ничего не вижу. Это же пещеры животных, а не человеческое жилье…
— Вот все, что у нас есть. Здесь мы рождаемся и умираем, здесь нас и хоронят.
— А где же у вас кладбище?
— Какое ещё кладбище! За деревней есть яма, туда мы и бросаем покойников; сверху насыпаем немного земли, камней, чтобы животные не разрывали яму, затем читаем молитву по усопшему.
— А как у вас обстоит дело с баней?
— Слово такое я слышал. Но у нас этой самой бани не имеется. Мы обтираемся песком или землёй…
Наступила ночь. Приезжим ничего не оставалось, как расположиться на ночлег у того же забора на улице. Староста, попрощавшись, ушёл. Крестьяне тоже расползлись по своим норам. Шум и крики быстро утихли, дети угомонились, и казалось, вокруг нет ни единой живой души.
Лёжа под открытым небом, приятели погрузились в мир грёз и фантазий. Над головой раскинулось величественное и нестерпимо яркое, точно живое, небо, подобного которому они не видали никогда. Небо этих краёв, над пустыней юго-восточного Ирана, славилось всегда и всюду. Чёрное покрывало ночи стыдливо укутывало израненное тело земли. Миллионы звёзд зажглись в бескрайних просторах ночного неба. Мелкие и тусклые в других краях, здесь они были огромными, яркими и такими близкими, что казалось, протяни руку и поймаешь их. От каждой звезды к земле тянулись золотые нити, точно огненные шелковинки, и хотелось ухватиться за одну из них и вскарабкаться на небо, к самой звезде. И звезды все время мигали и трепетали, подобно сердцу раненой птицы. Это трепетное биение было настолько ощутимым, что казалось, его можно услышать.
— О Господи, ведь это настоящий рай,— сказал доктор.— Я, к примеру, под таким небом спать не в состоянии.
— Да, в такую ночь спать просто грешно,— ответил Гамхар.
— Я не писатель и не художник,— вступил в разговор Пурдженаб,— но в одном рассказе Джамаль-заде мне запомнилось описание такой ночи и такого неба: «Звезды трепетали, как пульс человечества, и в небе была настоящая иллюминация…»
Впрочем, несмотря на то, что красота неба и не поддавалась описанию, сон взял своё, и наши друзья вскоре крепко уснули. Однако через несколько часов их разбудил страшный холод, обычный для пустыни по ночам. Высоко в небе светила луна, своим ослепительным сиянием преображая до неузнаваемости эту пустыню, казавшуюся ещё вчера такой суровой и унылой. На землю лился молочно-белый свет, словно стремительный поток летящего снега, и бескрайняя пустыня, как зимнее море, была бледно-голубой.
Сначала друзья пытались ещё заснуть, теснее прижимаясь друг к другу, чтобы хоть как-нибудь согреться, но вскоре вынуждены были отказаться от сна. Они смотрели на небо и молчали. Вот взошла первая утренняя звезда, которую называют: «Караван, в путь!» — ибо она предвещает рассвет и с её появлением каравану надлежит отправляться в дорогу. Как она была похожа, эта звезда, на новенькую медаль почёта, приколотую к груди неба.
А вскоре небо начало постепенно бледнеть, а потом уже розоветь. В половине пятого стало совсем светло, а ровно в четыре часа пятьдесят пять минут солнце, подобно огненному тазу, появилось над горизонтом. Это жестокое, кровожадное светило подало сигнал к подъёму, и приятели встали со своих постелей.
В десяти шагах стоял староста, скрестив руки на груди и ожидая приказаний. Поскольку пригодной для чая воды не оказалось, пришлось ограничиться куском чёрствого хлеба и несколькими бисквитами, ещё оставшимися в дорожной сумке. Умывание и утренний туалет были отложены до лучших времён.
Подошло наконец время приступить к осуществлению основной цели командировки. В подробной печатной программе, вручённой делегации в канцелярии Общества борцов, значился параграф тринадцатый, предусматривающий чтение лекций. После длительных переговоров и препирательств было решено первое слово предоставить доктору Заминийа. По приказу Пурдженаба староста собрал всех жителей деревни неподалёку от пресловутого кладбища. Там был открыт первый шурабадский лекторий, и доктор Заминийа разложил на гладком камне листочки с заранее подготовленным текстом доклада.
Бедные слушатели с измученными лицами никак не могли взять в толк, что происходит и чего от них хотят приезжие господа. Мужчины, недоуменно разинув рты, яростно скребли нагое тело ногтями. Женщины, обнажив свои обвислые дряблые груди, засовывали их в рот орущим младенцам. Дети постарше, с огромными, распухшими животами, лежали на песке и с любопытством ждали, что же последует дальше.
Мирза Пурдженаб, подойдя к камню, торжественно открыл собрание. Кратко изложив цель приезда делегации, он предоставил слово докладчику. Доктор Заминийа, как известно, являлся специалистом в области «аграрной психологии». Будучи ярым сторонником американского принципа узкой специализации, он любил повторять слова Низами о том, что «лучше отлично шить вьючные седла, чем быть плохим шапочником». Свой доклад «Связь психологии с земледелием» доктор начал с краткого вступления на тему о наследственных и приобретённых признаках. После вступления он стал рассказывать о клетках, семенах, хромосомах, генах, их слиянии и разделении, мутации и размножении, приводя в доказательство высказывания крупнейших биологов, психологов и других апостолов науки.