Десять ангелов-хранителей стирки, посланниц свежести и чистоты, посетили наш дом, и у нас появился стиральный порошок десяти марок: «Поле», «Пустыня», «Река», «Водопад», «Дождь», «Град», «Роса»… И каждой из них я дал слово чести.
Ежедневно по десять раз я умываюсь всеми сортами мыла, десятью видами пасты чищу зубы, а несчастная нанэ стирает наше белье в порошках десяти торговых марок.
Отчего же таким сухим стало у меня лицо, отчего потрескались руки, отчего кровоточат и ноют десны, а передние зубы некрасиво выступили вперёд?.. Не могу понять, почему, стоит нанэ только что купленную рубашку постирать в порошке, за который было дано слово чести, и новая рубашка превращается в ветхую, сопревшую тряпицу. Аллах свидетель, рубашки, что прежде служили мне полгода, едва дотягивают до второй стирки.
То ли все эти мыла, стиральные порошки и зубные пасты не уживаются друг с другом и я оказался жертвой их несовместимости, то ли, наоборот, сговорившись, они совместными усилиями порешили сокрушить меня…
О Аллах! Откуда мне это знать!
Помешанный
В тот день в нашем городе состоялось открытие медицинского семинара на тему «Психические расстройства и их диагностика». Семинар проходил в конференц-зале одного из тех заведений, которые именуются психоневрологическими клиниками и которые вернее было бы назвать домами несчастных. Было намечено, что семинар продлится неделю.
С восьми утра психиатры и невропатологи, доктора и профессора — специалисты по душевным болезням — в сопровождении студентов, их будущих коллег, заполнили зал.
Заседание началось в половине девятого. На трибуну поднялся доктор господин Диванэшенас[106], досконально изучивший душевные болезни в Институте психоведения нашей страны, пополнивший свои знания в одном из крупных университетов штата Калифорния (США) и после этого с блеском защитивший диссертацию на тему «Как отличить помешанного от нормального человека». Да, чуть не забыл: в течение четырёх лет доктор Диванэшенас работал в Парижском университете на кафедре психических расстройств.
Господин Диванэшенас несколько, раз передвинул с места на место микрофон, поосновательнее утвердил на своём орлином носу очки с толстыми стёклами, отхлебнул воды из стоящего на трибуне стакана и начал:
— Дорогие коллеги! Уважаемые гости!
Присутствующие затаив дыхание уставились в рот докладчику.
— Одним из симптомов душевного заболевания,— продолжал доктор Диванэшенас,— является комплекс неполноценности, поражающий индивид.
Слушатели согласно закивали головами.
— …Мне довелось учиться и преподавать в клиниках различных университетов, передо мной прошли тысячи невротиков и душевнобольных. Обобщив собранный за многие годы материал, я пришёл к выводу, что девяносто восемь процентов нервнобольных составляют люди, страдающие комплексом неполноценности.
Многие рождаются некрасивыми — потому ли, что родители их были лишены внешней привлекательности, или по каким-то иным причинам — и это так или иначе становится причиной комплекса неполноценности.
Такой субъект часто уходит в мечту, выдумывает себе очаровательную возлюбленную, ухаживает за ней — и все это в воображении, потому что в реальной жизни на него не обращает внимания ни одна девушка. Со временем ему начинает казаться, что некогда и сам он был красавцем и пользовался успехом у женщин, пока однажды соперник в драке не плеснул ему в лицо серной кислотой, чтобы навек обезобразить. В конце концов он замыкается в себе, на всех и вся смотрит с подозрением, впадает в депрессию и сходит с ума.
Другие хороши собой, но страдают оттого, что судьба не одарила их богатством и знатностью. Эти мысленно переносят себя в мир аристократии, полный роскоши. Воображение их настолько живо, что они сами начинают верить своей грёзе. Им кажется, будто когда-то у них была земля, поместье, дом, машина, но некто из сильных мира сего отнял все это. Они впадают в депрессию, и дело кончается умопомрачением…
Со всех сторон послышались одобрительные возгласы: «Так! Верно! Правильно!»
Доктор Диванэшенас, окрылённый поддержкой коллег, разделивших его взгляды, победоносно улыбнулся. Признательно поклонившись аудитории, он продолжил:
— Таков результат моего многолетнего опыта и наблюдений за душевнобольными. А чтобы продемонстрировать достопочтенным коллегам неопровержимые доказательства этих выводов, я покажу вам больного, который вот уже четыре года содержится в данной клинике. Он утверждает, что некогда был владельцем поместья, но враги якобы лишили его всего состояния. Выслушайте его, и вам станет ясна причина душевного заболевания моего пациента. Кстати, несколько дней назад этот молодой человек написал премьер-министру и, изложив свою историю, просил рассмотреть его дело и вернуть ему свободу. Письмо это, естественно, не попало в почтовый ящик и оказалось у нас в руках… А теперь я попрошу своего уважаемого коллегу, доктора господина Диванэпарвара[107], занять место рядом с кафедрой и, когда мы приведём сюда больного, выдать себя за главного инспектора, присланного премьер-министром, чтобы выслушать историю юноши и помочь ему.
Через несколько минут служители ввели высокого, но тщедушного молодого человека в длинной белой рубахе, бледного, с запавшими щеками, наголо обритого. Лицо у него было спокойное, но взор настороженный. По знаку доктора молодой человек сел на стул возле господина Диванэпарвара лицом к публике. Он внимательно оглядел зал, задержался взглядом на сидящем рядом докторе и опустил глаза.
Доктор Диванэшенас произнёс короткое вступление, в котором излагались сведения о больном.
— Дорогие коллеги! Прежде всего разрешите представить вам нашего молодого друга. Его зовут Хамдолла[108], но он сам именует себя Сиахбахтом[109]. Ему двадцать пять лет. В каждом, кого он встречает, он видит инспектора или прокурора, принимается жаловаться им на свою судьбу, просит вернуть ему имущество и свободу.
Саркастические улыбки появились на лицах присутствующих. До кафедры долетали обрывки фраз:
— Несчастный… Ну ясно — комплекс неполноценности… Бедняга! Так он считает…
— Ну, сынок,— обратился в это время доктор Диванэшенас к Хамдолле,— господин, сидящий рядом с тобой,— главный инспектор премьер-министра. Твоё письмо передано прямо в руки господину премьер-министру, который и прислал этого человека, чтобы ускорить рассмотрение твоего дела. Господа же, присутствующие в зале, пришли, чтобы выслушать твою историю, засвидетельствовать твою полноценность и освободить тебя. Ну, а теперь рассказывай!
Искра надежды промелькнула в глазах Хамдоллы.
— Значит, моё письмо дошло до премьер-министра? — глядя в лицо доктору Диванэпарвару, радостно спросил юноша.
— Да, сынок! И мне поручено рассмотреть ваше дело. Рассказывайте же!
По кивку доктора Диванэшенаса молодой человек поднялся на кафедру.
— Господа, клянусь Аллахом, все, что я говорю,— правда… я вообще не умею лгать. Я не сумасшедший, но уже четыре года никто не верит моим словам. Заклинаю вас вашей честью, во имя пророка и всех святых, поверьте мне и помогите. Мне ничего не надо, только освободите меня.
Краем рукава Хамдолла смахнул слезу, скатившуюся на его худую щеку.
— Уважаемые господа! Всего несколько лет назад в родной деревне Ранджабаде меня называли Хамдоллой, но теперь я не Хамдолла, теперь я называю себя Сиахбахтом.
Доктор Диванэшенас многозначительно улыбнулся публике, и каждый из присутствующих обменялся с соседом понимающей улыбкой.
— Мой отец был мелким помещиком в Ранджабаде, владел землёй, имел свой колодец, четыре-пять десятков овец и коз, двух быков, трёх коров. На быках отец пахал землю, коровы давали молоко, из которого мать готовила простоквашу, масло и сливки на продажу бакалейщику Хаджи Галамрезе.
— Смотри, оказывается, он имел и отца,— сказал один из присутствующих на семинаре психиатров, толкнув локтем в бок своего соседа.
— Да, да… А у отца даже и коровы были.
— Забавно. И мать, оказывается, доила коров и готовила простоквашу и масло.
Звонкий, дрожащий от волнения голос Хамдоллы прервал эту учёную беседу:
…Жизнь наша текла мирно и тихо. Я был у отца единственным ребёнком. По рассказам матери, у меня было шестеро братьев и сестёр, но двое умерли от оспы, а остальные — не известно от чего. Словом, я остался один, поэтому отец очень любил меня. Несколько лет я ходил в деревенскую школу, обучался чтению Корана и письму у сельского муллы. Когда мне исполнилось восемнадцать, мой отец — благослови его Аллах — сосватал за меня Голяндам — дочь Хаджи Моджтаба, хозяина нашей деревенской кофейни. Он, конечно, не совершал паломничества в Мекку, просто он родился в курбан-байрам[110], и поэтому его назвали Хаджи. Было решено, что мы с Голяндам поженимся, как только кончится моя военная служба. Через год после обручения мой отец отошёл в лучший мир.
— Да благословит его Аллах! — бросил один из психиатров.— Пусть продлится твоя собственная жизнь.
Подобное проявление сострадания ещё больше обнадёжило Хамдоллу. Он бросил на психиатра признательный взгляд.
— Да, я остановился на том, что через год после моего обручения отец скончался. На седьмой день после его смерти жители деревни устроили поминки, да такие, каких, поверьте, не удостоился даже наш главный мулла Кербелаи Рамазан. У отцовской могилы в тот день было настоящее столпотворение… Но не стану докучать вам. С тех пор как умер отец, наша жизнь разладилась. И хотя после его смерти я остался единственным кормильцем в семье и по закону не должен был служить в армии, меня насильно взяли в солдаты. Позже я узнал, что эти козни были делом рук Хасана — начальника караульной службы Ранджабада. Меня отправили в гарнизон, а через шесть месяцев наш батальон перевели в отдалённый город. Я посылал письмо за письмом Хаджи Моджтабе, отцу Голяндам,— да нашлёт на него Аллах те же горести, что выпали на мою долю! Сначала, месяца три-четыре, он отвечал мне, а потом, сколько я ни писал, ответа не было.