ветрового стекла? Не забыл ли я запереть дверцу, а то ведь, чего доброго, портфель украдут! А если какая-нибудь машина мою стукнет — куда обращаться? И сколько, интересно, возьмут за ремонт?» Одним словом, я был так занят этими мыслями, что не заметил, когда герой появился на экране, что у них там было с героиней и откуда вдруг взялся ребёнок…
Но вот фильм кончился, и я, вскочив раньше всех, стремглав бросился к машине. Слава богу, колпаки и щётки на месте, дверцы заперты, портфель цел. Но зато к ветровому стеклу прилеплен розовый листок — уведомление о штрафе за стоянку в недозволенном месте. Всю ночь до петухов я думал о машине и о штрафе.
На следующий вечер мы с одним приятелем пошли в кафе, машину поставили перед входом. Так же как накануне, когда я ничего не понял в фильме, в кафе до меня не доходило, о чем идёт разговор, что я ем. Но зато, когда мы вышли, я увидел, что у меня свистнули три колпака, только четвёртый, сирота, остался: не успели снять. Уплатив два крана сторожу за присмотр, я сел за руль. Сперва думал, без колпаков машина не пойдёт, но потом выяснилось, что и без них ездить можно! Тогда я снял последний колпак и отнёс его домой. Ночью меня преследовали кошмары о колпаках и вчерашнем штрафе. Утром я взглянул в зеркало и не узнал себя — под глазами мешки, лицо осунулось, один нос торчит.
Следующие три-четыре дня, слава богу, все было спокойно. Но вот — то ли на седьмой, то ли на восьмой день — о мою машину, как выражаются шофёры, «потёрся» огромный грузовик, «Потёрся» так, что снёс заднее крыло и половину переднего. Пока мы ругались с водителем грузовика, появился автоинспектор и разъяснил, что виноваты мы оба и поэтому каждый из нас должен заплатить другому по сто пятьдесят туманов! Мы расцеловались, простили друг друга, и я кое-как поехал прочь.
Машина стояла на ремонте, когда подошёл срок уплаты первых шестисот туманов. С трудом я раздобыл эти деньги и успел со взносом вовремя. Но после ремонта на следующий же день мне выдавили ветровое стекло, украли портфель и транзистор! А расходы на бензин! Каждое утро я наливаю на двадцать туманов бензина, а к вечеру бак пуст. После работы по крайней мере четверо-пятеро моих приятелей ждут, чтобы я развёз их по домам в разные концы города. Если я этого не делаю, говорят: «Заважничал, гордый стал!» Не поверишь, трое обиделись и перестали со мной разговаривать! А в прошлую пятницу, когда мы возвращались из Караджа, вышла из строя рулевая тяга, и нам здорово повезло, что машина не перевернулась. А по правде говоря, лучше бы она перевернулась!
Когда я уплатил второй взнос, вдруг начал дымить двигатель— стало гореть масло. Но тут умер дядя моего двоюродного брата, и нужно было везти покойника в Кум[131]. Приехали в Кум, моя двоюродная сестра почувствовала себя плохо. И пришлось нам ночью везти её обратно в Тегеран к доктору. По пути я «поцеловался» с «фольксвагеном» и заплатил пятьдесят туманов штрафа…
…Я слушал жалобы моего друга, но смысл слов уже не доходил до меня. Я чувствовал, что с каждой его фразой теряю пятьдесят граммов веса. Он, как заезженная пластинка, все повторял и повторял одно и то же. Где у него лопнула шина, сколько он заплатил за покрышку, как сломал два амортизатора, при каких обстоятельствах его оштрафовали, каким образом у него украли фары, когда…
Кошмар какой-то! У меня больше не было сил слушать, и я перебил его:
— А куда ты сейчас направляешься?
— Да, понимаешь, сдал машину в ремонт, и надо занять у кого-нибудь двести — триста туманов, чтобы оплатить его… Кстати, ты не выручишь меня?
Застенчивый
По природе своей я застенчив и совестлив, и это очень осложняет мне жизнь.
Несколько лет назад накануне Ноуруза переехали мы на новое место жительства. Дом — на окраине города, при доме — участок в триста квадратных метров с бассейном и четырьмя цветниками.
Мы, иранцы, любим, когда вокруг нас цветут цветы и заливаются певчие птицы. Даже в пустыне стараемся разбить цветник или посадить хотя бы несколько деревьев. Не зря же нашу страну называют страной роз и соловьёв.
Короче говоря, я нанял подёнщика, чтобы он вскопал землю для посадки деревьев и цветов.
— Участок у вас неплохой,— сказал он, закончив работу,— но пока что неухоженный. Если хотите, чтобы все у вас хорошо росло, надо бы раздобыть несколько вьюков верблюжьего или овечьего навоза и удобрить землю.
Я с ним согласился. Ведь жизнь наша коротка, и потому следует по возможности украшать её. Как приятно просыпаться поутру от весёлого щебетания птиц за окном среди цветов и зелени деревьев!..
— Но где взять это удобрение?
— Да вернее всего будет купить его у проходящих мимо вас погонщиков верблюжьих караванов.
Подёнщик ушёл, а я поручил детишкам следить за улицей и сказать мне, когда поблизости появится караван верблюдов.
Через два дня дети примчались с радостной вестью: караван прибыл и на спине каждого верблюда огромные вьюки как раз этого самого нужного нам удобрения. Я обрадовался, выбежал на улицу и, не зная государственных цен на навоз, стал расспрашивать погонщика о весе и стоимости одного вьюка. Погонщик пустился расхваливать свой товар: это, дескать, чудо, а не навоз, одного мискаля его достаточно, чтобы яблоки и груши у меня уродились размером с шарифабадский[132] арбуз, а цветы и трава зеленели и цвели всем на диво. Короче говоря, он всучил мне, простофиле, никогда не видевшему и не покупавшему удобрений, четыре вьюка верблюжьего навоза по шесть с половиной туманов за вьюк.
Я удобрил землю на участке, купил несколько саженцев вишен, черешен, яблонь, айвы, абрикосов и слив и посадил их, предаваясь мечтам о том, как летом, сидя в прохладной тени, буду вкушать плоды с деревьев собственного сада.
Через два дня с улицы снова донёсся звон колокольчиков верблюжьего каравана. Дети радостно сообщили мне, что погонщик привёз навоз.
— Но мы только позавчера купили, больше нам не нужно,— объяснил я им. — Мы же не собираемся торговать удобрением.
Пока я разговаривал с детьми, в дверь позвонили. Отперев, я увидел давешнего погонщика, который уложил верблюдов перед нашим домом и ожидал меня. Он поклонился мне и сказал:
— Честное слово, ага, я сразу понял, с кем имею дело. Вы разбираетесь во всех тонкостях садоводства. Поэтому вот вам отличный навоз — настоящий каинский[133] шафран, рыхлый, выдержанный, во всей стране такого не найти. Я гонял за ним верблюдов за восемь фарсахов только ради вас.
Я взглянул на его усталое, обветренное лицо и подумал, что неудобно отказать бедняге, который ради меня проделал столь далёкий путь, мучил себя и своих верблюдов. Мне было неловко и совестно.
— Стоило ли так утруждать себя,— сказал я. — Что, разве позавчерашнее удобрение недостаточно хорошее?
— Да нет, и оно хорошее, но этот навоз — совсем другое дело. Мне было бы жаль отдать его кому-нибудь другому. Пока я его вёз, человек сто уговаривали меня продать им хоть немного. Ведь это овечий навоз! Причём не какой-нибудь, а с горных пастбищ Демавенда[134] и реки Хен! Вы себе не представляете, ага, до чего он хорош и какую силу даёт корням саженцев! Клянусь вашей честью, такого нигде не сыщешь!
— А почём вьюк? — улыбнувшись в знак признательности, спросил я.
— Вам я уступлю по семь с половиной туманов.
Мне показалось, что это дороговато, я хотел было поторговаться, но погонщик, видимо, прочитал мои мысли и опередил меня.
— Клянусь пророком! — патетически воскликнул он, тыча указательным пальцем мне в грудь. — Клянусь вашей жизнью! По дороге мне и восемь с половиной туманов давали, да я не согласился. Вы мне понравились с первого взгляда, и я придержал этот навоз специально для вас.
Я подумал, что видимся мы второй раз в жизни, у нас нет никаких счетов, не будет же он понапрасну клясться. Очевидно, просто почувствовал ко мне симпатию, захотел услужить порядочному человеку.
— Давай сваливай сюда,— сказал я.
Он свалил в углу участка четыре вьюка овечьего навоза с горных пастбищ Демавенда и реки Хен. Я предложил ему чаю, расплатился. Уходя, он спросил:
— А что вы посадили на своём участке?
— Абрикосы, вишни, черешни, сливы, яблони. А что? Он улыбнулся и ничего не сказал.
На следующий день в два часа дня, когда я переодевался, вернувшись со службы, у дверей зазвенел звонок. Дети бросились открывать и вернулись с радостным известием:
— Папочка, погонщик привёз навоз.
— Какой ещё погонщик? Мы же не просили больше никакого навоза!
— Какой-то другой погонщик, не вчерашний!
Я пошёл узнать, в чем дело. На улице перед нашим домом лежало восемь верблюдов, на пороге стоял незнакомый погонщик.
Он поздоровался, я ответил на его приветствие.
— Где сгрузить навоз? — спросил он.
— Какой навоз? Я не просил никакого навоза.
— Навоз, который заказал ага Шаабун, погонщик.
— Кто это, Шаабун-погонщик?
— Да тот самый, что привозил вам верблюжий и овечий навоз! Он велел вам кланяться и передать, что саженцы черешни в вашем саду не будут плодоносить, пока вы не удобрите землю навозом рогатой козы. Вот я вам его и привёз!
— А где же он?
— Навоз?
— Да нет, ага Шаабун.
— Он занят, прислал меня.
— Очень благодарен вам,— сказал я. — Но скажите, куда мне столько навоза?
— Ей-богу, я тут ни при чем,— отвечал погонщик. — Ага Шаабун мне сказал — я сделал. Ради него и ради вас. Весь этот навоз рогатой козы я собирал поштучно в пригородах Дареке и Овин. Ага Шаабун так вас хвалил, так хвалил…
Какой любезный человек, подумал я. За всеми своими делами не забыл обо мне и моих черешневых саженцах, приятеля своего заставил потрудиться. Неужели я отпущу его, усталого, с пустыми руками? И я улыбнулся погонщику и спросил: