Забавно также, что, если истец (я имею в виду отца, мать или брата, сестру, жену или ребёнка убитого) даёт согласие на отмену приговора, казнь отменяют. Интересно, если кто-то должен вам деньги, разве ваш брат или, например, жена скажут должнику: «Можешь оставить себе эти деньги. Мы тебе их прощаем!» Но ведь жизнь человека ценнее денег!
По-моему, закон должен обязывать убийцу перед совершением преступления любым доступным ему способом — деньгами, мольбами, стенаниями — испрашивать у жертвы прощения; в противном случае милосердие истцов не принимать в расчёт.
Существует, правда, другая категория истцов: обезумев от жажды мести, они упорно добиваются казни обвиняемого, полагая, что казнь — это более сильное наказание, чем пожизненное заключение. Будь я на месте судьи, я отдал бы приказ отправлять в тюрьму таких истцов хоть на месяц или ещё лучше на год, чтобы они могли объективно оценить меру такого наказания.
Самая смехотворная ситуация складывается, когда приговорённый к смерти находит способ покончить с собой сам, например, приняв яд. Это надо видеть! Начинается настоящая паника. Тюремная больница объявляется на чрезвычайном положении. Весь персонал сверху донизу начинает так бегать и суетиться, что можно подумать, хотят спасти самого дорогого им человека. Несчастному впихивают в глотку толстенные трубы, вёдрами заливают в него марганцовку, вызывая рвоту, пока не выведут яд из организма.
И для чего все это? Чтобы вернуть его с порога того света и почти сразу снова, но уже «законным образом» отправить туда же. Все эти страдания — ради всего лишь одной какой-то печати и нескольких подписей. И не найдётся человека, который сказал бы: «Оставьте беднягу, пусть умрёт спокойно. Ведь в этом случае его смерть будет добровольной, и грех за неё не падёт на вас!»
Самая омерзительная часть церемонии казни — это когда осуждённого заставляют стоять около виселицы или около стены и читают ему приговор — весь, от начала до конца.
Есть ли польза от этой процедуры — один бог знает. Может быть, когда-то, в старые времена, когда осуждённого казнили на главной площади города, на глазах его любопытных и испуганных сограждан, возможно, этот акт имел какой-то смысл. Но сейчас, когда казнь совершают в тюрьмах, где, кроме законных представителей власти, никого нет,— к чему все это?
Сам осуждённый знает, что он сделал, блюстители закона тоже знают это, для кого же тогда читают приговор?
Кроме того, осуждённый уже однажды выслушал это длинное и утомительное произведение на суде. Самый захватывающий детективный роман и то не заслуживает того, чтобы его читали дважды, что уж тогда говорить об акте обвинения, конец которого известен осуждённому К тому же утрачиваются интерес и свежесть восприятия, свойственные первому прочтению.
Ещё одна забавная деталь в церемонии казни — это завязывание глаз осуждённому Как будто, если он увидит своих палачей, он затаит в своём сердце зло на них и помыслит о мести. А может, это нужно, чтобы осуждённый не догадался, в какой момент его настигнет смерть? Но ведь, кроме мучительного ожидания, ничего в этом нет. Толку-то никакого.
О, если бы кто-нибудь предложил закрывать осуждённому не глаза, а рот. Ведь бывают такие, кто незнаком с правилами приличия, и они в последний момент высказывают все, что у них накопилось в душе, нарушая тем самым серьёзность и торжественность официальной процедуры. А этого, естественно, ни в коем случае допускать нельзя!
После всех прочих наступает очередь тюремного священнослужителя. Ведь осуждённый чувствует, что по отношению к нему допускают несправедливость и духовное лицо присутствует при совершении этой несправедливости, чтобы своим духовным
авторитетом оправдать её и даже представить как воплощение божественной милости. Но и это, как вообще все в церемонии казни, лишено здравого смысла: ошибки людей с их земными слабостями и недальновидностью осуждённого не удивляют, он готов простить их, но допустить, что тот, кто связан с провидением и высоким полётом божественной мысли, ошибается, а тем более простить его ошибку, весьма трудно.
И бессмысленно и жестоко желание тюремного священнослужителя заставить осуждённого прочитать какую-нибудь молитву, обратиться к богу. Это все равно, как если бы вы направлялись к кредитору, чтобы расплатиться с долгами, а в это время какой-нибудь назойливый человек, схватив вас за шиворот, стал настаивать, чтобы вы отправили часть вашего долга по почте.
Неплохо было бы вместе с каждым осуждённым казнить и тюремного священнослужителя. Возможно, осуждённый предпочёл бы вместо них адвоката или судью. Во всяком случае, тогда осуждённый, возможно, не чувствовал бы себя таким одиноким и заброшенным, терпя обиды и несправедливость.
Нередко человек, которого убивают, знает своего убийцу и уверен, или по крайней мере надеется, что будет отомщён
Тот, кого казнят, лишён даже такого минимального удовлетворения. Он не знает, кого считать своим убийцей среди огромного числа лиц, которые шаг за шагом планомерно вели его к смерти.
Ни один из них не считает себя убийцей, ни один из них даже не желает ему смерти. Они лишь исполняют свой долг. В этом холодном, тёмном, скользком коридоре, ведущем к чёрной яме небытия, каждый подталкивает его вперёд пинком только ради исполнения долга.
Как ни ряди, никакой пользы казнь не приносит никому — ни мёртвым, ни живым. Разве случалось когда-нибудь, чтобы потенциальный убийца, уже настигший или подстерёгший свою жертву, вдруг убрал в ножны кинжал или отбросил пистолет со словами: «Ах, да! Совсем забыл! Если я тебя убью, меня схватят, осудят и казнят по такому-то пункту такого-то параграфа уголовного кодекса. Так лучше я воздержусь и не убью тебя».
У казни и проституции есть одно общее, от чего бросает в дрожь и трепет. Это их противоестественность.
Если вы станете случайным свидетелем мучений людей в наполненном газом помещении, вы, естественно, немедленно откроете дверь и разобьёте окна. Если вы увидите тонущего, вы броситесь спасать его, не раздумывая, кто он и чего больше заслуживает— жизни или смерти. Словом, когда вы видите человека в опасности, у вас возникает естественное желание помочь ему.
А во время казни вы сначала завязываете осуждённому человеку руки, глаза, затем набрасываете ему на шею верёвку или крепко привязываете его к стулу, а потом открываете газовый кран или включаете электрический рубильник!
Бросать своего собрата со связанными руками и ногами в объятия смерти противоестественно. Такое сообщничество со смертью позорно, грязно, оно терзает совесть человека, если совесть не анестезирована. Эта противоестественность имеет место и при пытках. В драке оба противника испытывают чувства ненависти, гнева, которые и определяют их поведение. Но палач совершенно хладнокровно предлагает своей жертве снять туфли, лечь на топчан. (Подобно врачу, предлагающему больному прилечь для обследования.) Противоестественно само это спокойствие, которое не может не задевать самое бесчувственное сердце, Поэтому-то палач и ищет искусственный предлог для своей злобы. Он оскорбляет и бранит свою жертву. Любой ответ истязаемого — повод для гнева и жестокости палача. Повод, оправдывающий бесчеловечность.
До сих пор ничем так не злоупотребляли, как наказанием смертью. Любое наше правительство, считающее себя справедливым, а каждое правительство, естественно, считает себя таковым, бросает своих противников в тюрьмы, а самых упорных казнит.
Через некоторое время колесо истории поворачивается, другое справедливое правительство берет бразды правления, открывает двери тюрем и освобождает заключённых Часто вчерашние узники оказываются сегодняшними правителями. Но казнённые не возвращаются к жизни. Правительство может реабилитировать их, признать невинно осуждёнными и вернуть им честь, доброе имя, но никакие законы не возвратят им жизни. В этом и заключена причина злоупотреблений, так как во имя «защиты общества» занимаются просто местью.
И последнее звено в этой трагической цепи — лишение осуждённого права выбора, каким образом уйти из жизни.
Один хотел бы умереть во сне. Другой боится петли и желал бы быть расстрелянным. Ведь смерть — это смерть. Задача представителя закона — убить осуждённого, ему в принципе безразлично, как умрёт осуждённый — так или эдак. Но и в этом ему отказывают.
Казнь — это простейший и самый дешёвый способ избавления общества от одной из своих поражённых болезнью клеток, хотя сама болезнь не искореняется.
Казнь — это тампон, который общество засовывает в уши, чтобы не слышать укоров совести.
Кроме всего прочего, каждый осуждённый имеет право в своём последнем слове воскликнуть: «Жизнь — это дар, преподнесённый мне не вами, и не вам отнимать его у меня. Одновременно мне даровано счастье не знать срока моей жизни. Вы не имеете права лишать меня и этой привилегии. Своими «гуманными церемониями» вы доставляете мне нечеловеческие страдания. Если уж вам так необходимо убить меня, убейте по крайней мере неожиданно, чтобы я не подозревал об этом, ну хотя бы во сне. Среди всех ваших антигуманных поступков этот будет самым гуманным».
Одиночество господина Техрани
После девяти месяцев одиночества господин Техрани был близок к помешательству. Любой пустяк выводил его из себя. Он злился на все. Но так как жил он один и злость свою сорвать ему было не на ком, злился он на самого себя. Погрузившись в бессвязные, мучительные размышления, он бесцельно слонялся по дому, из одной комнаты в другую. Иногда задевал угол стола или стула, спотыкался. Тогда, раздражаясь, громко и непристойно ругался:
— Господин Техрани! Ваша светлость господин Техрани! Ты что, ослеп? Не видишь ничего перед собой? Открой же свои проклятые глаза!
Он называл себя «господин Техрани», когда злился на себя, в более-менее хорошем расположении духа именовал себя «ваша светлость господин Техрани».