Утром Маркел, как только проснулся, сразу пошёл к слону, проведать. Слон лежал на своём месте, возле мачты, и мелко дрожал. Маркел спросил у гребцов, которые сидели рядом, как слон ночевал. Гребцы ответили, что ночевал он смирно, вот только громко храпел.
– А чего теперь дрожит? – спросил Маркел.
– Так непривычен к морю, вот и оробел, – сказали.
Маркел спросил, чем кормили. Гребцы ответили, что персиянской брюквой, и ему она в привычку – жрёт и жрёт.
– А как пьёт? – спросил Маркел.
На что ответили, что ничего пока не пьёт, не просит. Маркел осмотрелся. Вдалеке по левую руку был виден берег, но едва-едва. А тут вышел из своего чердака Кирюхин, посмотрел на солнце и сказал, что они прошли вёрст пятьдесят, не меньше, и скоро можно будет приставать. Маркел спросил, чей это берег. Кирюхин ответил, что гилянский. Маркел спросил, не будет ли от них чего. На что Кирюхин только отмахнулся и прошёл вперёд, на кичку, и там долго стоял, смотрел то на берег, то на солнце, а потом велел причаливать.
Причаливали они долго – может, с час, потом ещё искали место, где можно было высадить слона, чтобы потом опять всадить, нашли и помогли ему сойти. В воде, на мелкоте, слону очень понравилось, он начал скакать, набирать в хобот воды и обливать всех. Маркел его чуть унял, то есть взялся за Анируддхину верёвку и повёл слона на берег. Там было пусто и сухо, а дальше росли кусты, валялись камни. Слон подошёл к кустам и стал их обдирать, обгладывать. Маркел не мешал слону, просто держал верёвку. Так они всё дальше и дальше отходили от берега, Маркел уже начал подумывать, что пора возвращаться…
Как слон вдруг остановился и принюхался, потом поднял хобот и встал на дыбы…
А потом как заревёт! Да как запрыгает козлом! А после вдруг как кинется вперёд, к большим камням! И оттуда побежали люди! С копьями, с пищалями, кто с чем! Они бежали молча, а слон трубил неистово! Они убегали в лес, а он их быстро нагонял! Они вбежали в лес, а он остановился перед лесом и начал рыть ногами землю и реветь, хлопать ушами, взвизгивать, вертеть хвостом!..
А после развернулся и пошёл обратно. Шёл, весело похрюкивал и пританцовывал. Подошёл к Маркелу и остановился, опять начал обгладывать ветки, жевать их и щуриться от удовольствия. Маркел стоял смирно и старался понапрасну туда-сюда не толочься, но при этом то и дело поглядывал, не крадётся ли кто от леса. От леса не крались. Так продолжалось, может, с час, после чего слон развернулся и пошёл обратно к морю.
И вот уже только там, в воде, он опять стал смирный и послушный, дал завести себя на глубину по брюхо, а там встал на камень, потом перешёл на второй, потом заступил на кичку, когда все стояли на корме, а потом прошёл к мачте и лёг. Маркел громко сказал:
– Слава Богу! – и перекрестился. А за ним перекрестились все остальные.
И они поплыли дальше. В полдень, в самую жару, Маркел велел накрыть слона мокрым парусом. Слону это понравилось, он хрюкал.
Ночью они опять пристали к берегу, Маркел выводил слона пройтись немного, попастись. Потом они долго плыли, жарились, пристали к берегу, на берегу была рыбацкая деревня, они зашли в неё, но никого там не застали, хотя во многих избах, правильнее – в саклях, стояли ещё тёплые чувалы. Это здешние слона увидели, все говорили. Маркел выгулял слона, люди набрали питьевой воды, Кирюхин замерил тень от солнца и сказал, что уже завтра они будут на Куре-реке. А там, подумал Маркел, их ждёт Аллага, который поведёт их дальше, потому что всё уже заплачено, а это значит, дело пойдёт быстро и через две недели, ну, две с половиной, они вернутся в Терский городок, на Русь. Вот как Маркелу это тогда виделось.
А получилось вот что. На следующий день, двадцать девятого июля, с самого утра, небо было тёмное, в тучах, вдалеке, на окоёме, сверкали молнии и погромыхивал гром, и они, так велел Кирюхин, гребли изо всех сил. Берег быстро приближался, а вода за бортом была уже почти что совсем пресная. Это Кура, все говорили, радовались. Один только слон грыз брюкву и помалкивал. А Кирюхин ходил взад-вперёд и покрикивал, стрельцы гребли дружно, буса шла быстро, на берегу было пусто. Но всё равно, когда они подошли к берегу саженей на сто, Кирюхин велел табанить и изготовиться к стрельбе. И бросить два якоря. Бросили. Место оказалось совсем мелкое, на полсажени. Кирюхин вышел на кичку и стал размахивать платком. Аллага не отзывался.
Тогда Кирюхин спрыгнул в воду, пошёл к берегу. Маркел велел взжечь фитили. Взожгли. Кирюхин шёл по воде. На берегу никого видно не было, только камни да трава. Кирюхин вышел из воды, отряхнулся. Из-за ближайшего камня вышел Аллага, одетый, как обычно, по-татарски. Они сошлись и, как можно было догадаться, поздоровались. Потом Кирюхин что-то спросил, на что Аллага кратко ответил. Кирюхин опять спросил, Аллага опять ответил, но уже пространнее. Кирюхин мотнул головой. Аллага опять заговорил, и говорил очень сердито. Потом Кирюхин спрашивал, а Аллага так же сердито отвечал. Вдруг Кирюхин развернулся и пошёл обратно. Аллага стоял на месте. Но потом Аллага что-то крикнул вслед Кирюхину и сам пошёл было за ним…
Но тут из-за камней бабахнул выстрел, Аллага упал, и голова его была в кровище. Кирюхин обернулся, увидел убитого Аллагу – и сразу побежал к воде. Теперь, опять из-за камней, стали стрелять по Кирюхину. Тогда и Маркел тоже приказал стрелять, и наши стали отвечать, точнее – били по камням, на устрашение. А Кирюхин уже бежал по воде. А у нас уже выбирали якоря. Кирюхин поднял руку, за неё схватились, потянули на себя, Кирюхин перевалился через борт и упал внутрь бусы. Слон затрубил. Маркел велел выворачивать в море. Одни стрельцы сели к вёслам, а другие продолжали стрелять по камням. Потом и другие сели к вёслам. На берегу, было видно, лежал Аллага, никто к нему не подходил. Да и никто уже и не стрелял оттуда, и никого там нигде видно не было. Кирюхин приподнялся, сел, начал откашливаться от воды. Маркел спросил, что у них там приключилось.
– Да ничего такого, – ответил Кирюхин. – Я вышел к нему и сказал, чтобы шёл к нам на бусу. А он вдруг говорит, что больше нас не поведёт. Потому что ему так сказали, сказал он. И что он теперь пойдёт домой, ему так тоже было сказано. И что ничего хорошего ему там не будет. Ну так и не ходи туда, сказал я, иди к нам на бусу, мы тебя не выдадим. А он на это засмеялся и сказал, что, если он не вернётся домой, шамхал велит перебить всех его родичей, а их у него четыре брата, две жены, три сына и пять дочерей, и ещё есть старый отец, и брат отца, и ещё много других родичей. Тогда я развернулся и пошёл обратно. А он закричал мне вслед, что здесь мы уже ни за что не пройдём и что нам нужно идти к Илитирь-камню, или по-туркменски это называется Бек-Даш. И тут все начали стрелять, да так часто, что больше я ничего не расслышал.
Маркел подумал и сказал:
– Хороший человек был Аллага. Мог нас продать, а не продал.
– Да, это так, – сказал Кирюхин и прибавил: – И умер легко и быстро.
– А до Бек-Даша далеко? – спросил Маркел.
– Далековато, – ответил Кирюхин. – Это же уже на той стороне моря, на туркменской, а мы ещё пока что на шамхальской.
Ну вот, подумал Маркел, дохитрились, сразу можно было так идти, а теперь пойдём обратно, потому что больше всё равно никак не получается.
Но это он так только думал, а вслух спросил:
– И теперь мы что, пойдём прямо через море? И приставать к берегу уже не будем?
– Нет, не будем, – ответил Кирюхин. И оживившись, продолжил: – Ну и что? Хвалынское море, оно же простое, как огурец: сверху Астрахань, снизу Гилянь, а посерёдке с одного бока Кура, а с другого Бек-Даш, и это самое узкое место, и вот по нему…
– Знаем, знаем! – перебил его Маркел. – И это восемь дней пути. А сколько у нас питьевой воды?
– Её как раз на восемь дней, – сказал Кирюхин.
– А со слоном? – спросил Маркел.
– Н-ну-у, – потянул Кирюхин. – Это смотря какой будет ветер. Если хорошо задует, пройдём за неделю, и тогда всем воды хватит.
– А если будет дуть нехорошо, тогда что?
На что Кирюхин, тяжело вздохнув, ответил:
– Слонов я через море не возил.
И ещё сердито осмотрелся. Все молчали. Маркел заложил руки за спину и начал раскачиваться на высоких персиянских каблуках. И подумал: а чего кричать? А вот никак по-другому нельзя! А так, может, как-нибудь да выплывем. А не выплывем, никто и не узнает. Вот и славно! Маркел хмыкнул, посмотрел на берег, после на слона, а после на Кирюхина, после ещё раз хмыкнул и сказал:
– Ладно, пускай будет по-твоему. Валяй.
Кирюхин осмотрелся, пожевал губами, выставил вперёд руку, одни пальцы прижал, другие выставил, долго водил рукой, смотрел на солнце, примерялся, а после велел взять левее.
Взяли. Потом брали ещё левее, а потом правее, ставили мачту и ловили ветер. Слону мачта очень не понравилась, он сразу подскочил и начал опираться на неё. Мачта трещала, слон не отходил, стоял, хитро поглядывал. И как ты его от мачты отгонишь? Что делать? Тогда, по совету Григория, дали слону мочало, вымоченное в водке, и только всю водку на него испортили, а он понюхал и отвернулся. Не стал жевать! Полдня туда-сюда от борта к борту шарахался.
Потом стемнело, и слон лёг. Все думали, что он наконец унялся. А он повернул голову набок, засунул хобот в воду и стал поливать себя, повизгивать. То есть ему было очень хорошо, а им всем теперь воду вычерпывай. И не поучишь же его, все говорили, потому что он кто, он дурная скотина, и его не тронь, он же царёв подарок. И что было ещё противнее, никто Маркелу в глаза не смотрел! То есть это он как будто один во всём виноват, это он это придумал – возить по морю слонов! Маркел сидел возле слона, слон утомился, лёг на бок, привалился к мачте и заснул, и ненароком прищемил Маркела. Маркелу было очень неудобно, он весь скрючился, а слон знай себе похрапывал, а если начинал во сне ворочаться, то он мог и насмерть задавить, а как же! Вот какова была тогда та ночь. И такой же после был денёк, а после опять такая ночь… И так прошли первых три дня. А после ветер поменялся на попутный, крепкий, и слон уже не упирался в мачту, потому что ему было очень боязно, когда хлопал парус, а парус хлопал всё громче и чаще, и бусу гнало очень быстро. Кирюхин разрумянился и говорил, что так они могут за каких-нибудь пять дней управиться, если только сама буса выдержит. И она пока держалась. И питьевой воды, как прибавлял Кирюхин, у них тоже достаточно. Если, конечно, ветер не убавится.