я. — А иначе мы представим все как несчастный случай. Нам нетрудно сделать так, будто ты утонул в реке. И любые отметины на твоем теле сочтут последствиями того, что тебя слишком долго тащила разыгравшаяся река. Никто ничего не узнает. Да никому, собственно, и дела-то до тебя не будет. Ведь ты здесь далеко не самая популярная личность. Никто тебя даже не станет искать.
И с этими словами Карим повернулся и вышел, заперев за собой дверь. Я снова остался в темноте.
Он, конечно, пытался меня запугать. Это было мне совершенно ясно. Но знаешь, отец, я его не боюсь. Карим не убийца. Он, может, и организовал то ночное нападение на меня, но ведь убивать меня все-таки никто не собирался. Однако…
И никто ничего не узнает. Да никому, собственно, и дела-то до тебя не будет. Никто тебя даже не станет искать. И это чистая правда, отец мой. Даже если я навсегда исчезну, вряд ли кто-то станет по-настоящему грустить обо мне.
Примерно через час дверь темницы снова приоткрылась, и я вскочил на ноги: я был совершенно уверен, что сейчас передо мной предстанут Карим и его приятели. Но в дверь бочком протиснулась какая-то женщина, закутанная в черное покрывало, и тихо сказала:
— Если вы попытаетесь выйти отсюда, я закричу.
Ее голос был мне незнаком, но женщины, что носят никаб, вообще редко с кем-нибудь говорят (разве что друг с другом); вряд ли я кого-то из них смог бы узнать по голосу. Однако я сразу понял, что эта женщина явно молода: по-французски она говорила почти без акцента.
Я мрачно на нее посмотрел:
— Что вам нужно?
И тут я заметил у нее в руках картонную коробку.
— Я принесла вам воду и еду, — сказала она. — Я все это тут, у порога, оставлю. И если вы потом спрячете коробку и мусор, то Карим со своими дружками ничего не узнают.
— Значит, Кариму неизвестно, что вы здесь?
Она покачала головой.
— Я подумала, что вы, должно быть, есть хотите.
— Ну так выпустите меня отсюда! — взмолился я. — Пожалуйста! Я клянусь вам…
— Простите, — сказала она, — но я пришла только для того, чтобы дать вам поесть.
В принесенной коробке я обнаружил суп в пластиковом стакане, хлеб, оливки и сушеные фиги, завернутые в кусок вощеной бумаги, а также пластиковую бутылку с водой и печенье. Как только женщина исчезла за дверью, я моментально все съел и выпил, а бумагу, стакан и бутылку сунул в картонную коробку и спрятал в одной из пустых клетей.
Я должен отсюда выбраться, думал я, и желательно до того, как вернется Карим с подручными. Эта женщина в черном, что принесла мне поесть… а что, если это Соня? Вполне возможно. Но Соню я бы узнал. Да и знает ли Соня, что меня заперли в этом подвале? Если да, то, по-моему, она должна чувствовать себя виноватой. Так, возможно, именно поэтому она и пришла? Что ж, в следующий раз я…
А будет ли следующий раз? Может, это последняя трапеза в моей жизни. Последняя трапеза приговоренного. Только бы Майя вернулась…
Боже мой, неужели я совсем пал духом? Однако надежда у меня оставалась только на Майю — последняя тоненькая ниточка, связывающая меня с жизнью, находится в руках пятилетнего ребенка. Вспомнит ли Майя о своем обещании? Может, она давно уже позабыла об игре в джинна и исполнение желаний?
Глава одиннадцатая
Пятница, 27 августа
Миновала еще одна ночь — но я так и не получила ни одного ответа на свои вопросы. И материны карты не помогли. Я сварила детям шоколад со сливками, очень густой и сладкий, и себе тоже налила — в старую чашку Арманды. Ах, если б Арманда была здесь! Я почти слышу, как она говорит, пробуя мой шоколад: «Если рай хотя бы наполовину столь же хорош, как это, я завтра же перестаю грешить». Дорогая Арманда! Как бы она смеялась, увидев, как сильно я тревожусь из-за Франсиса Рейно.
«Он прекрасно может сам о себе позаботиться, — сказала бы она. — Пусть побродит. Ему это только на пользу». И все же все мои инстинкты буквально вопят: Рейно в беде! Раньше мне казалось, что спасать нужно Инес Беншарки, но я ошибалась. Спасать надо было Рейно! Причем с самого начала.
Как там говорилось в письме Арманды? «В Ланскне ты вновь понадобишься. Однако я никак не могу рассчитывать на то, что наш упрямый кюре сообщит тебе, когда это случится».
Да уж, такие люди, как Рейно, никогда никого ни о чем не просят и никогда ни на кого не полагаются. Неужели он сам пытался помочь Инес? Неужели этот проклятый скорпион все-таки его укусил?
Отец Анри сообщил в полицию об исчезновении Рейно, но от полицейских пока что никакого толку. Ничто не указывало на то, что месье кюре стал жертвой чьих-то происков; и потом, отец Анри сам же и предположил, что Рейно просто взял отпуск. Что же касается сплетен, что Рейно сбежал из города из-за новых свидетельств, касающихся пожара в бывшей chocolaterie, то они, похоже, не нашли ни малейшего подтверждения — к величайшему разочарованию Каро.
Я заглянула в церковь. Там было пусто, только штабеля новых стульев; впрочем, перед исповедальней сидели двое прихожан, я узнала Шарля Леви и Генриетту Муассон. Похоже, они тоже искали нашего пропавшего кюре.
— Он никак не мог уйти насовсем, — сказал Шарль, когда я спросила его об этом. — Он никогда бы нас не оставил. Да и куда ему идти? И потом, кто будет ухаживать за его садом?
Генриетта Муассон была с ним согласна:
— Месье кюре не мог бросить тех, кто хочет перед ним исповедаться! Он и так уже сто лет в исповедальню не приходил. А с этим новым — с этим извращенцем, который у нас в церкви прячется! — я ни за что не стану разговаривать. Скользкий он какой-то, изворотливый.
— Его зовут отец Анри Леметр, — сказал Шарль.
— Я знаю, как его зовут! — с достоинством ответила Генриетта.
Шарль только вздохнул, заметил мне:
— Она совсем расстроена. Лучше я отведу ее домой. — И он с улыбкой повернулся к Генриетте: — Идемте, мадам Муассон. Нам с вами пора домой. Вас Тати заждался.
Жозефина тоже не могла сообщить мне ничего нового. Забежав в кафе, я обнаружила там Поля-Мари, бледного и небритого; вид у него был одновременно растерзанный и странно победоносный.
— Ура! В бой ринулась наша кавалерия! Что, явилась навести порядок? Исцелить больных и страждущих? Излечить хромых? Постой-ка… — он безрадостно улыбнулся, — сегодня твоим особым силам небось найдется немало применения, поскольку мир наш, по-моему, прямо-таки переполнился дерьмом.
— Я никогда не утверждала, что обладаю какими-то особыми силами, — сказала я.
Он хрипло засмеялся, словно зарычал.
— То есть некоторые вещи тебе не под силу? Хотя, если верить словам суки, на которой я женат, ты способна практически ходить по воде «аки посуху». А что касается ее выродка…
— Мальчика зовут Пилу.
— В общем, по его словам, ты что-то среднее между Мэри Поппинс и волшебной феей, которая дарит подарки. Волшебные шоколадки, невидимые любимцы — у тебя в доме все это есть, верно? Ну и что ты еще придумаешь? Лекарство от СПИДа? Я бы, например, вполне удовлетворился парочкой нормальных ног… да, пожалуй, и от минета бы не отказался…
— У Пилу богатое воображение, — прервала я его. — Видимо, они втроем — он, Майя и Розетт — придумали себе какую-то игру.
Поль-Мари состроил кислую рожу.
— Значит, вот как ты это называешь? Богатое воображение? Играет целыми днями у реки с двумя малолетними соплюшками… Нет, ты, конечно, можешь называть это «богатым воображением», а на мой взгляд, ему давно пора найти нормальных друзей! Мальчишек! Настоящих французских мальчишек, а не эту шваль из Маро…
Но меня на такую наживку не поймаешь. Поль Мюска вообще любит провоцировать. Как ни в чем не бывало, я спросила:
— А где Жозефина?
Он пожал плечами.
— Взяла утром машину и куда-то поехала — может, судно свое искать. Ну что ж, удачи ей! Говорят, судно речные цыгане угнали, а может, «магрибцы» эти. Только не понимаю, с чего ей так волноваться. А ты понимаешь? Она ведь этим суденышком и не пользуется вовсе — во всяком случае, с тех пор, как этот ее рыжий уехал.
Этот ее рыжий. Я хотела сказать, что он ошибается, но тайна Жозефины — не моя тайна, и я не имела права просто так ее раскрывать.
— Ладно, скажи, что я заходила, — сказала я.
Он насмешливо хмыкнул:
— Ну, если ты считаешь, что у меня только и дел, что выполнять твои поручения…
— А еще скажи, что я зайду завтра, — прибавила я, не обращая внимания на его тон.
— С нетерпением буду ждать, — усмехнулся Поль-Мари.
Глава двенадцатая
Пятница, 27 августа
Вернувшись к домику Арманды, я увидела, что возле него меня поджидает Алиса. В черной абайе со спрятанными под хиджаб волосами, она выглядела сейчас совсем непривычно, и я чуть не приняла ее за кого-то другого.
— Я хотела поблагодарить вас, прежде чем уйду, — сказала она.
— Значит, ты возвращаешься домой?
Она кивнула.
— Джиддо все знает. Он говорит, что это не мой зина. А еще он говорит, что Карим не тот, за кого себя выдает, а мой отец — человек хороший, но, видно, слишком падкий на лесть. А про мою мать он сказал… в общем, для нее важнее всего внешний вид. — Алиса коротко и очень печально улыбнулась. — Мой джиддо, может, и стар, но в людях он разбирается отлично.
— И он расскажет твоим родителям, что с тобой случилось?
Она покачала головой.
— А ты?
Она пожала плечами.
— Джиддо считает, что, если им рассказать, будет только хуже. Все равно назад ничего не вернешь. Мы можем только молиться, чтобы Аллах нас простил, и стараться как-то жить дальше.
Неужели это возможно? — подумала я. Может, и да. Алиса, во всяком случае, считает именно так; со свойственным юности оптимизмом она надеется, что можно стереть прошлое из памяти. Но прошлое упрямо и жестоко, оно оставляет на наших душах тем больше отметин, чем чаще мы пытаемся сами на него воздействовать. Сможет ли Алиса быть счастлива и довольна, живя в своем, таком отличном от нашего, мире?