Грибоедову был предложен выбор – отправиться в Калифорнию, заняв место чиновника русской миссии в США, или получить назначение на должность секретаря при царском поверенном в делах Персии. Он выбрал Персию…
Судьба посланника Грибоедова
11 февраля 1829 года в столице Персии Тегеране во время беспорядков, вызванных последствиями подписания с Российской империей Туркманчайского договора, был убит русский посланник Александр Грибоедов.
Туркманчайский договор был подписан годом раньше, после завершения русско-персидской войны 1826–1828 гг. По этому поводу снова состоялся обмен дарами, и сейчас в военном музее Афиф Абад в Ширазе можно увидеть у парадной лестницы две бронзовые пушки и прочесть надпись: «Пушка сия подарена уполномоченному от Персидского двора при заключении мира в Туркманче 1828 года наследнику престола Аббасу Мирзе от Российского Императора Николая I в знак дружбы».
«Роковая для дальнейшей судьбы поэта забота о пленных поглощала его еще задолго до трагедии в Тегеране. Он приехал в Персию с наказами многих грузин и армян, просивших разыскать в этой стране своих родных и близких… и никакие опасности не останавливали этого порыва. «Пленные здесь меня с ума свели. Одних не выдают, другие сами не хотят возвратиться», – переживал тогда поэт…»
Среди условий мира была выплата Персией контрибуции в 20 миллионов рублей серебром. Именно внесения очередного платежа и должен был добиться от персидского шаха посланник Грибоедов.
«Важной в договоре была и статья о пленных, которые, согласно версии договора на русском языке, должны были быть возвращены в течение трех месяцев после заключения договора, а беглецы и преступники могли вернуться только по их желанию. Однако благодаря хитростям перевода в персидском тексте было сказано: «Как пленные, так и беглецы возвращаются по их желанию»… Это недоразумение привело к тому, что данная статья фактически не работала и вопрос о пленных по-настоящему стал решаться только после Туркманчайского договора, и в этой работе деятельное участие принял Грибоедов», – пишет Сергей Дмитриев в своем фундаментальном исследовании «Последний год Грибоедова. Триумф. Любовь. Гибель».
Ситуация изначально была сложной. «Роковая для дальнейшей судьбы поэта забота о пленных поглощала его еще задолго до трагедии в Тегеране. Он приехал в Персию с наказами многих грузин и армян, просивших разыскать в этой стране своих родных и близких… и никакие опасности не останавливали этого порыва. «Пленные здесь меня с ума свели. Одних не выдают, другие сами не хотят возвратиться», – переживал тогда поэт». И эту взрыво опасную проблему приходилось решать под пристальным вниманием английских агентов. Британия была весьма обеспокоена усилением российского влияния в Центральной Азии вообще и Персии в частности.
Удивительное совпадение: в момент рокового возмущения, стоившего жизни Грибоедову и почти всем сотрудникам русской миссии, в Тегеране не было никого из английских представителей. Одним из первых на это обратил внимание генерал Паскевич, который писал тогда: «Странно, что в кровавый день убийства Грибоедова в Тегеране не было ни одного англичанина, тогда как в другое время они шаг за шагом следили за русскими». Дмитриев предполагает, что «самые активные участники заговора с английской стороны, а ими были – по степени убывания их возможного участия в этой провокации – Макнил, Уиллок и Кемпбелл, по-видимому, находились в тот период где-нибудь в Казвине или совсем неподалеку от столицы Персии, например в городе Кередже, ставшем сейчас фактически пригородом Тегерана. И оттуда они могли появляться инкогнито в столице, где, несмотря на все эти ухищрения, само помещение английского посольства функционировало в обычном режиме…».
«Странно, что в кровавый день убийства Грибоедова в Тегеране не было ни одного англичанина, тогда как в другое время они шаг за шагом следили за русскими».
Существует немало документальных свидетельств современников о том, что предшествовало трагическому разгрому русской миссии в Тегеране 11 февраля 1829 года, и как особенности характера А. С. Грибоедова могли повлиять на развития событий.
Так, Ф. В. Булгарин в своих «Воспоминаниях о незабвенном Александре Сергеевиче Грибоедове», которые были впервые напечатаны в январской книжке журнала «Сын Отечества» за 1830 год (№ 1, том IX, стр. 3–42), писал: «В Персии он стал обучаться по-персидски и в скором времени не только объяснялся свободно на сем языке, но и понимал персидских авторов. Поведением своим и характером он снискал себе уважение целой английской миссии в Таврисе и приобрел особую благосклонность наследника престола, принца Аббаса-Мирзы, который истинно любил Грибоедова и находил удовольствие в его беседе. Все отличнейшие сановники персидские также уважали Грибоедова; он много способствовал к поддержанию доброго согласия между Аббас-Мирзою и правлением нашим в Грузии. Во время пребывания своего в Персии Грибоедов убедил множество русских, поселившихся в Персии и вступивших в военную службу, возвратиться на лоно отечества. Ему поручено было проводить этот отряд в российские пределы, и Грибоедов неоднократно подвергался опасности лишиться жизни в сем походе от озлобленных персиян, которым неприятно было возвращение сих переселенцев. Однако ж это дело нимало не ослабило благосклонности Аббаса-Мирзы, который даже упросил шаха, родителя своего, пожаловать Грибоедову персидский орден Льва и Солнца 2-й степени…»
«В Персии он стал обучаться по-персидски и в скором времени не только объяснялся свободно на сем языке, но и понимал персидских авторов. Поведением своим и характером он снискал себе уважение целой английской миссии в Таврисе и приобрел особую благосклонность наследника престола, принца Аббаса-Мирзы, который истинно любил Грибоедова и находил удовольствие в его беседе. Все отличнейшие сановники персидские также уважали Грибоедова…»
Впоследствии, по словам того же мемуариста, Грибоедов не только способствовал заключению мирного договора с Персией, но и был тем, кто преподнес трактат о мире русскому императору, получив «чин статского советника, орден Св. Анны 2-й степени с алмазами, медаль за Персидскую войну и 4.000 червонных. В апреле сего же 1828 г. мудрый монарх наш благоволил назначить его полномочным министром при дворе персидском».
Граф Иван Симонич, преемник Грибоедова в качестве русского полномочного министра при персидском дворе, в очерке «Убийство русского посланника» свидетельствовал, что решение разместить в посольстве беглого придворного евнуха Мирзу Якуба было весьма опрометчивым: «Но спросят, может быть, мог ли министр русский нарушить свой долг, отказывая в убежище подданному своего государя? Разумеется, нет, ежели б человек этот пришел внезапно, желая самопроизвольно стать под его покровительство; но тут ведь были предварительные интриги, переговоры… Грибоедов имел время сообразить, какое унижение он готовил шаху, ободряя предприятия этого человека… Он должен был бы предложить евнуху Мирзе Якубу отложить на некоторое время свое предположение побега, тем более что неизвестно, имел ли он право считаться в числе русских подданных…»
Дезертиры
Проблема пленных, равно как и беглецов-дезертиров, носила застарелый характер. Как писал в воспоминаниях русский офицер капитан Лев Альбранд, командированный в Персию, в частности, и для решения этой проблемы, дезертиры искали убежища в Персии на протяжении нескольких десятков лет подряд. Причем небезуспешно. «Принц Абас-мирза сформировал из них батальон, который в 1829 году состоял из 1400 человек. После холеры в 1880 году и в особенности после смерти Абас-мирзы численность батальона значительно уменьшилась; но еще в 1838 году, когда я прибыл в Тегеран, в нем считалось до 500 человек. Легкая служба, хорошее содержание увлекали наших солдат в Персию. Многие подвиги храбрости в делах против Туркменцев и Авганцев приобрели им большое уважение в Персии. Батальон пользовался славой, которая делала его грозным в глазах Персиан и их врагов на Востоке. Он носил название Гренадерского (Багадерон) и у Фет-Али-шаха и его преемника, Магомета, содержал Дворцовый караул».
Именно эти части оказались опорой Мухаммед-шаха в его противостоянии с Зели-султаном. Но поскольку такая ситуация, по мнению российских властей, дурно влияла на некоторые пограничные части, то император Николай I потребовал дезертиров вернуть. Хотя при этом сам объявил им прощение. С этой миссией и был отправлен в Персию капитан Альбранд. «Генеральный консул Кодинец, опасаясь чтобы дезертиры, узнав прежде времени требование о выдаче их, не разбежались, предъявил шахские дестхаты лишь по моем прибытии. В этих дестхатах было сказано: отдать нам только тех дезертиров и жен их (между дезертирами нашими было более 260 человек, женатых на Армянках, несторианках, Персианках и Туркменках), которые пожелают идти в Россию, отнюдь не употребляя насилия; а детей их, как персидских подданных, не отдавать». Но, как вскоре выяснили представители русской миссии, ни сам правитель не стремился возвращать беглецов, ни они сами, невзирая на государево прощение, не желали покидать своих близких. «Я расспрашивал дезертиров, поступивших в мое ведение, почему они упорствовали возвратиться в Россию. Они объясняли, что не столько выгоды, которые предлагали им Персиане, не столько страх вновь служить в России, их колебали, сколько горе расстаться с семействами, которые они должны покинуть в Персии…» (Текст воспроизведен по изданию: Командировка капитана Альбранта в Персию в 1838 году, рассказанная им самим // Русский вестник, № 3. 1867). Лев Львович Альбранд проявил во время исполнения этой миссии немалые дипломатические способности, сумев поладить как с самими «возвращенцами», так и с персидской стороной. По завершении командировки он в знак признания заслуг был сразу произведен в звание полковника.