Определена была и дорога следования: «От Серпуховской заставы к Серпуховским воротам по Полянке через Каменный мост; здесь поворотит оный направо вдоль Москвы реки до Москворецкого моста; тут поднимется кортеж налево к Лобному месту и мимо монумента Князя Пожарского через Воскресенские ворота… У Серпуховских ворот, против монумента Минина и Пожарского у Сенатской стены, на Тверской против дома Московского военного генерал-губернатора, а равно у Тверских ворот будет поставлено войско для отдания Принцу чести при проезде его».
Земля перед крыльцом усадьбы Разумовских была устлана красным сукном, а в «передней комнате» дома принца встречали представители знатного московского купечества с хлебом-солью, фруктами и цветами.
Находясь в Первопрестольной, принц Хозрев-Мирза посетил Кремлевский дворец и Оружейную палату, Московский университет, кадетский корпус, архив Коллегии иностранных дел. Также он совершил визит к матери погибшего посланника Анастасии Федоровне, о чем сохранились отчеты уполномоченных III отделения: «Свидание их было, как сказывают, очень чувствительно и интересно, разумеется, она как мать не могла быть равнодушною, увидя единоземцев народа, который лишил ее сына. Принц со слезами у нее просил за них прощения ее, чтоб она сказала ему, в чем он может ей быть полезен, жал ей долго руку и в это время слезы катились по лицу Его…». Также в честь принца князем Юсуповым был дан парадный обед в имении Архангельское.
Дальнейший путь персидского посольства лежал в Санкт-Петербург, причем по дороге Хозрев-Мирза по особому приглашению императора Николая посетил закрытые военные поселения под Новгородом Великим.
В российской столице, куда посольство прибыло 4 августа 1829 года, принца и его приближенных разместили в Таврическом дворце. 10 августа состоялась торжественная аудиенция в Зимнем дворце. Хозрев-Мирза вручил Николаю I послание шаха и произнес речь, в которой были такие слова: «Покой и радость, воцарившиеся в Иране, и подлинный союз, явившийся результатом мира между его величеством шахиншахом Ирана, моим повелителем и уважаемым дедом, и вашим императорским величеством, побудили ревностную звезду, которая по своей злости ввела в заблуждение разъяренную толпу, повлекла за собой инцидент, при котором погибли уполномоченные лица России. Это трагическое событие окутало трауром и горем великую семью шаха и всех его слуг. Могучее государство его величества шахиншаха Ирана глубоко потрясено одной мыслью о том, что рукой интриги и провокации горсть злоумышленников может разрушить мирные отношения и союз, восстановленный с великим русским царем… С надеждой, что мой искренний голос у благосклонного императора найдет отклик, жду, что мои слова послужат сохранению истинной дружбы, которая будет способствовать союзу двух великих государств и двух сил мира».
«Могучее государство его величества шахиншаха Ирана глубоко потрясено одной мыслью о том, что рукой интриги и провокации горсть злоумышленников может разрушить мирные отношения и союз, восстановленный с великим русским царем…»
Ответ русского императора история сохранила в максимально лаконичной форме: «Я предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие». Хотя на самом деле переводчик Шанбург произнес от имени Николая I речь, не менее торжественную и прочувствованную: «Его императорское величество, мой великий государь, уполномочил меня заверить вас, великого набоба, в том, что горестное соболезнование, выраженное вами от имени вашего падишаха, было принято с верой, заключившей в себе полную удовлетворенность. Его величество бесконечно огорчен событием, возникшим по воле злоумышленников, желающих снова поссорить два соседних государства… Великий набоб, сообщив его величеству шаху о наших намерениях, пусть заверит его в воле императорского величества сохранить мир и укрепить дружбу и добрососедские отношения, которые были в высшей степени достигнуты Туркманчайским договором».
Среди даров, преподнесенных тогда персидским принцем, кроме уже упоминавшегося алмаза «Шах», были драгоценные украшения для императрицы и великих княжон, сабля для цесаревича Александра, уникальные старинные манускрипты и великолепные ковры. Ответные российские дары для шаха включали 12 новейших пушек. Вдобавок император Николай I уменьшил сумму контрибуции, предусмотренной Туркманчайским мирным договором, на 2 миллиона рублей (то есть на 1 курур – 500 тысяч туманов), а срок выплаты оставшихся 2 миллионов рублей увеличил на 5 лет.
Во время своего визита в Россию принц часто бывал в обществе, посещал театры. Известный актер и драматург Петр Каратыгин вспоминал: «Хозров-Мирза был юноша лет шестнадцати или семнадцати, очень красивый собою; он сделал большой эффект в петербургских обществах; особенно дамы были от него в восхищении и не давали ему проходу на гуляниях».
«В продолжение двух дней в качестве чрезвычайного посла он принимал всех, кто имеет на это право. Он первым разослал свои визитные карточки послам. На Елагином острове мы видели его гарцующим на коне, и это ему очень к лицу. В театре, где в его честь дали концерт, он заинтересованно, с удовольствием слушал музыку».
Графиня Долли Фикельмон, хозяйка знаменитого литературного салона, так описывала высокородного персидского гостя: «У него прелестнейшее лицо, точно у персонажа из арабской сказки или поэмы, роста он небольшого, но довольно гибкий, с грациозными движениями. Очень красивая голова, бархатные глаза, мягкий, меланхоличный взгляд, очаровательная улыбка, изящная и одухотворенная физиономия. На голове небольшая черная шапочка, и он носит шальвары. Свита у него довольно многочисленная. Среди них встречаются красивые лица, серьезные, разумные, но у всех немного дикие глаза. В продолжение двух дней в качестве чрезвычайного посла он принимал всех, кто имеет на это право. Он первым разослал свои визитные карточки послам. На Елагином острове мы видели его гарцующим на коне, и это ему очень к лицу. В театре, где в его честь дали концерт, он заинтересованно, с удовольствием слушал музыку».
Визит принца был настолько заметным событием, что он дважды упоминается в произведениях Николая Гоголя, прежде всего в повести «Нос», где говорится: «Потом пронесся слух, что не на Невском проспекте, а в Таврическом саду прогуливается нос майора Ковалева, что будто бы он давно уже там; что когда еще проживал там Хозрев-Мирза, то очень удивлялся этой странной игре природы».
Наблюдения барона Корфа
Барон Федор Федорович Корф, отечественный прозаик, драматург и журналист, родственник М. А. Корфа, лицейского товарища А. С. Пушкина, до 1833 года служил в Преображенском лейб-гвардии полку. В 1834–1835 годах занимал пост второго секретаря в русской миссии в Тегеране и написал «Воспоминания о Персии 1834–1835», в которых приводил множество своих наблюдений, зарисовок и услышанных им рассказов. Например такой: «В царствование Фетх-Али-Шаха жил был в Тегеране некто, не знаю, как по имени, положим, Гусейн-Бек. Этот Гусейн был великий мастер на всякие штуки. Он поправлял часы, чинил замки и т. д. Шах получил в подарок от какого-то кафира прехитрый калейдоскоп, в котором по мере поворачивания являлись портреты разных известных лиц. Шах восхищался затейливой игрушкой и до того употреблял ее, что механизм расстроился. Средоточие вселенной изволил сильно разгневаться и не знал, как пособить делу.
В Тегеране только и речей было, что об испорченном калейдоскопе, никто не мог придумать средства исправить его; умы надседались по-пустому. Весть о злосчастном приключении доходит до ушей Гусейн-Бека. Он является к Шахскому Хаззнодару (хранителю сокровищ) и объявляет ему, что, услышав о несчастном приключении, постигшем Фетх-Али-Шаха, он явился предложить свои услуги и исправить испорченную игрушку. Хазнодар доложил Шаху. Калейдоскоп выдан Гусейн-Беку. Тегеранский искусник, разглядев, в чем дело, вздумал не только исправить, но даже пополнить Шахскую забаву. К находившимся в калейдоскопе портретам прибавил он изображение Фехт-Али-Шаха и отнес к Хазнодару. Шах долго любовался выдумкою своего подданного и в вознаграждение трудов его сказал: «Барикелла, барикелла!» (браво, браво.) Гуссейн-Бек считал себя крайне обиженным, тем более что иностранец, вручивший Шаху калейдоскоп, был осыпан его щедротами. Механик отправился снова к Хазнодару и просил одолжить ему еще на время калейдоскоп под предлогом некоторых исправлений, которые он хотел в нем сделать. Хазнодар на этот раз не затруднился выдачею. Проходят три, четыре дня, неделя – Гусейн-Бек не является. Посылают к нему на квартиру, находят двери запертыми, спрашивают соседей, они говорят, что не видали его уже давно. Наконец выламывают дверь, входят в комнату: она пуста, только на полу лежит что-то завернутое в бумагу и письмо. Развертывают пакет и находят в нем калейдоскоп, разбитый в мелкие куски. Письмо было писано рукою Гусейн-Бека. Он объявлял в нем, что, видя труды свои ничем не вознагражденными, он очень рад возможности, представившейся ему, отплатить за нанесенную ему обиду, и что если угодно иметь о нем известие, то можно адресоваться к Имаму Маскатскому, к которому он отправляется».
«Шах получил в подарок от какого-то кафира прехитрый калейдоскоп, в котором, по мере поворачивания, являлись портреты разных известных лиц.
Шах восхищался затейливой игрушкой и до того употреблял ее, что механизм расстроился. Средоточие вселенной изволил сильно разгневаться и не знал, как пособить делу…»
«Одна из дворцовых зал имеет престранную мебель: весь ее пол уставлен фарфоровыми и стеклянными вещами, которые были подарены Европейцами; чайники, чашки, умывальники, стаканы, рюмки, блюда, молочники, кофейники, соусники стоят на полу в беспорядке; оставлены только пустые места для прохода и небольшая площадка, где Фетх-Али-Шах садился при приеме гостей».