— Я свободна сегодня. Можем встретиться. В шесть около Сергеича — как, договорились?
— Кто такой Сергеич? — спросил Черешников.
— Вы в каком городе живете, лунатик? Школьнику известно, что самое лучшее место московских свиданий — это возле Пушкина, отца которого звали Сергеем. Там и кафе очень много. Есть куда деться. Лады?
— Гм-м… лады, — ответил ученый.
Капал осенний дождик. Хельга была с красно-фиолетовым зонтиком, в красном плаще и фиолетовых брюках. Сумка через плечо, алые губы, веки оттенены серебристо-зеленоватой краской. Вениамин Алексеевич подарил ей букетик роз, купленный у торговки за пять рублей. Хельга зарделась, трепетно опустив нафабренные ресницы:
— Очень тронута. Мне давно не преподносили цветов. — Она раздвинула кончиком носа округлые лепестки. — Пахнут волшебно. Спасибо, Вениамин.
— Рад, что они вам понравились.
Он смотрел на нее восторженно. Вся его внешность, добрые морщинки, белые, давно не стриженные вихры, торчащие в разные стороны из-под берета, детские губы, немодное пестрое кашне и курчавая борода, которая росла прямо из шеи, — все это говорило о том, что человек он приятный, хотя и чудаковатый, до обидного непосредственный, склонный к сомнениям и рефлексии, но имеющий в жизни цель, ради которой способен жертвовать многим. Люди такого типа нравились Хельге. Она сказала:
— Что ж мы стоим? Действуйте, славный рыцарь! Дама проголодалась, у нее зябнут пальчики. Дайте ей тепла и немножко пищи. Клянусь, она тогда навек будет вашей!
Приободренный дерзкими словами, Вениамин Алексеевич подхватил даму под руку и зашагал с нею в бар, в котором раньше губила время веселая местная молодежь, а после указа от 1 июня собирались одни только передовики производства, отличники боевой и политической подготовки, а также именные стипендиаты технических институтов. В зале было полутемно. Тихо играли Саймона. Тихие посетители тихо тянули из трубочек безалкогольный коктейль. Все располагало к невинности и возвышенным мыслям.
Ученый заказал курицу, поджаренную на гриле, кофе, коктейль и пирожные. Курица была мягкой. Хельга облизывала сальные пальчики, громко смеялась, явно кокетничала со своим спутником.
— Расскажите мне о себе, — попросил Вениамин Алексеевич.
Промокая губы салфеткой, женщина закатила глаза:
— О-о. рассказывать о себе — это гиблое дело. Стану говорить об удачах, получится — хвастаюсь. Если же о несчастьях — вроде на сострадание набиваюсь. Никому не приятно — ни мне, ни вам.
— Нет, ну, а все ж таки? Мне хотелось бы знать — кто вы, что вы, откуда?..
— Зачем? Странные русские: пункты анкеты для вас важнее того, что видят глаза и чувствует сердце… Впрочем, и мы порой страдаем от бюрократов… Ну, ладно. Мой папа — специалист сельского хозяйства.
Мама — специалист хозяйства домашнего. Они живут в своем домике на берегу тихой речки. Папа выращивает левкои. Мама все думает: как там живет в Москве славная девочка Хельгочка? И скоро ли вернется обратно? Что еще вы хотите знать, Эркюль Пуаро на общественных началах? Я закончила высшее учебное заведение, была замужем, встретила вас — а вы мне помогли нести мусор. Вот и вся биография.
Гений биохимии задумчиво мешал черный кофе:
— У меня еще проще: работа, работа, работа… Для чего, если разобраться?
— Ну, наверное, для прогресса. — Хельга прикурила от спички. — Или же для известности. Вы хотите стать знаменитым, профессор?
— Не знаю. Теперь не хочу. Домика хочу — на берегу тихой речки. Цветы, жену. Больше ничего.
— Вы устали. — Она провела рукой по его плечу. — С женой и цветами, на берегу тихой речки вам надоест очень быстро. Вы не сможете без науки.
— Я устал от кретинов, которые меня окружают, — вздохнул ученый. — Я устал играть в «казаки-разбойники». В «да и нет не говорите, черного и белого не называйте…» Не хочу быть проходной пешкой!
— Всеми нами играет кто-то, — философски заметила Хельга. — Так заведено, тут уж ничего не изменишь. Надо играть свои роли до конца…
Они вышли из кафе. Стало холодно, ветер применял прессинг по всему уличному полю. Грузный мужчина в шляпе, надвинутой на самые уши, в плаще с поднятым воротником, отделился от угла подворотни и пошел вслед за Хельгой и ее кавалером. «Так, — подумал Вениамин Алексеевич, внутренне напрягаясь. — Кажется, началось. Судя по всему, этот вооружен до зубов. Наемный убийца. «Крестный отец». Именно такие свергают правительства, неугодные ЦРУ. Я погиб. Моя песенка спета».
— Куда вы все время смотрите? — Хельга прервала свой рассказ в самом неожиданном месте.
— Я?.. Никуда… — замялся Черешников.
— Тогда меня поцелуйте. — Взгляд ее был решителен и серьезен.
— Как, прямо здесь?
— Ну, а где же, профессор?
— Здесь не могу, — замотал головой биохимик. — Мне стыдно.
— Чего?
— Не чего, а кого. Видите гражданина, который следит за нами?
Хельга взглянула на человека в шляпе. Крикнула:
— Эй, приятель! Ты зачем это ходишь в такую погоду? Тебе делать нечего? Завтра на работу, иди отдыхай! Чао!
Незнакомец от этих слов явно вздрогнул, нерешительно повернулся и двинул в противоположную сторону. Хельга рассмеялась:
— Ну, вот видите? Все нахалы ретировались. Можете меня целовать без зазрения совести.
Она притянула его за лацкан плаща, смачно облобызала щеки и губы. Он ей ответил. Так они целовались в течение получаса, во время которых Черешников то и дело поглядывал в жуткую темноту: не вернулся ли наемный убийца? Но убийца отсутствовал.
Вениамин Алексеевич спустил ноги на пол, принялся надевать штиблеты. Из-под майки со скрученными бретелями выдавались его остроконечные лопатки. Крупными бугорками бежал по спине хребет. Вообще гений биохимии без одежды был намного менее авантажен, чем в галстуке и рубашке. Хельга отметила про себя это обстоятельство.
— Ты уходишь? — спросила она, кутаясь в одеяло.
— Обезьяна не кормлена, — ответил ученый. — Эксперимент может провалиться.
— Мама покормит. Позвони и напомни.
— Мама боится. Шимпанзе напоминает ей мою первую супругу. Нет, не внешностью, а уровнем интеллекта.
Хельга закурила:
— Значит, для тебя наука важнее нашей любви? А говорил, будто домик, цветы и жена — это самое главное теперь.
— Ты была права: мне написано на роду совмещать и то и другое…
«Да и нет не говорить, черного и белого не называть…» Кстати, об играх. — Он почему-то вспомнил убийцу, и его посетила блестящая мысль. — Можно ли тебя попросить об одной незначительной услуге?
— О значительной, незначительной — любой.
— Я хотел бы… на какое-то время… спрятать свою рукопись. Формулы, расчеты. Данные опытов. Ролик с пленкой… Трудно объяснить, почему. Просто — игры… Я обещал… Можешь быть покойна: в этом нет ничего противозаконного.
Женщина согласно прикрыла веки:
— Сделаю, как ты хочешь. Я люблю тебя, дурачок. Нет, на самом деле люблю. Сама не знаю, как это получилось…
Он поцеловал ее в щеку, слегка боднул, захихикал:
— Потому что я красавец мужчина. Знаешь, как студентки за мной охотятся?
— Ладно, трепач. Иди к своей шимпанзюге. Увидимся завтра.
Она проводила его до дверей. Чмокнула, заперла замок.
Вениамин Алексеевич, напевая что-то из Лядовой, бодрой походкой спускался вниз. Эта женщина, такая экстравагантная, тонко чувствующая его внутренний мир, придала ему силы. Хотелось окунуться в работу, открыть все, что до сих пор не открыто, разгадать все, что до сих пор не разгадано.
В подъезде Черешников увидел убийцу. Тот стоял и смотрел, довольно громко дыша. Темные мохнатые баки топорщились на его мясистых щеках. Дикие глаза были налиты кровью. Вениамин Алексеевич замер на последней ступеньке, сделал шаг назад, но убежать постеснялся.
— Что вам надо? — проговорил он пугливо. — Почему вы преследуете меня?
Толстой рукой хватая перила, гангстер начал медленно подниматься.
— Я тебя ищу со вчерашнего вечера. — Голос его был сипуч и загробен. — Любой ценой… Слышишь, Любой… У меня богатые покровители… Нам необходимо сотрудничать…
— Я не предатель! — гордо заявил биохимик. — Честь моей страны, моего народа… Вы не смеете! Есть международное право!..
— К черту право! — задышал ему в лицо мафиози. — В этом мире покупается всё: и люди, и страны, и формулы одорантов… Мы, конечно, могли бы действовать иными путями. Но страх огласки толкает к неофициальным контактам… — Он притиснул Черешникова животом к стене. — Моя фамилия Густопсиди…
Вениамин Алексеевич дернулся, сделал обманный финт, проскользнул у громилы под мышкой и пулей бросился вниз по лестнице.
— Стой! Куда? — завопили баки. — Ты не бойся, мы люди честные… Мы друзей не надуваем, пойми…
Резвый ученый по-спринтерски перебежал через двор, залетел в свой подъезд, ринулся к лифту, взмыл на пятый этаж, отпер ключом квартиру и, только захлопнув дверь, облегченно вздохнул.
— Что с тобой? — Анастасия Лукьяновна стояла в ночной рубашке и тапках на босу ногу; ее волосы были заплетены в тонкую косичку. — Где тебя носит? Двенадцатый час на дворе!
— Будет, будет… — махнул на нее рукой Вениамин Алексеевич. — Только один звонок… — Он положил на колени телефон и принялся набирать номер Зинченко. Андрей Павлович, как всегда, был в рабочем кабинете. Выслушал сбивчивый рассказ биохимика, уточнил кое-какие детали.
— Он сказал, что его фамилия Густопсиди? — Полковник задумался. — Странно, странно. Полагаю, что это липа. Слишком уж отдает литературой… Сколько предлагал денег? Не знаете? И в какой валюте — доллары, франки, фунты стерлингов? Тоже не успели спросить? Хорошо, с завтрашнего дня я приставлю к вам своего сотрудника. Он за вами походит. И держитесь смелее. Главное, что они обнаружили себя. А теперь уже дело техники. Никуда не денутся, не допустим!..
Три дня прошли в каком-то полусне. Густопсиди не объявлялся, Андрей Павлович сетовал, что его спугнули, зато Хельга наполняла все свободное время изобретателя одорантов. Он представил ее Анастасии Лукьяновне. Мама на первых порах отнеслась к увлечению сына холодно, неодобрительно даже, задавала Хельге каверзные вопросы и язвила насчет дурного характера своего наследника («то сидит со своими обезьянами, то с ума сходит при виде женщин»). Но затем очень скоро ум и такт, свойственный прибалтке, ее теплое отношение к своему избраннику, юмор и доброта покорил