— Нет. Больше я ничего не знаю, убей бог!
— Бог тебя не убьет, и я пока тоже, — хмыкнул Сильвестр. — А вот хорошую трепку задать следовало. Неужели ты, бакалавр, не соображаешь — твои заметки распаляют людей. Копию ультиматума именно тебе подкинули не случайно. Кому-то выгодно будоражить общественное мнение. Тебе, парень, бросили наживку, и ты заглотнул ее вместе с леской. Разве нет?
— Свободный журналист независимой газеты…
— Купленной с потрохами господином Максвеллом.
— Но и вы, господин Фельд, — отважился произнести Дембински давно заготовленную фразу, — получаете деньги в кассе, как бы это выразиться…
— Выражайся языком своей газетенки, — помрачнел Фельд, — «у оккупантов». И крепко помни наш разговор.
Сильвестр прикрыл калитку, осмотрел почтовый ящик и сел в седло. Велосипед мягко катился по нешироким улицам предместья. Крутились колеса, крутились в голове Фельда последние слова этого Дембински о деньгах и кассе. Щелкопер был в чем-то прав, это раздражало.
Сильвестр не мог найти выхода из двусмысленного положения. Выходит, он начинает свое следствие потому, что кормится из рук «оккупантов»?
Все не так просто. Как быстро способны некоторые переписывать историю, вычеркивая целые страницы. Надо иметь память короче заячьего хвоста, чтобы забыть эшелоны с продовольствием, шедшие после войны сюда, в голодную Европу из голодной же России. После русскую нефть черпали полными горстями, поставляя взамен ширпотреб, который невозможно продать на западных рынках. Да разве только в нефти дело?
Сильвестр притормозил у краснокирпичного здания, где раньше была советская комендатура. Лето сорок пятого года ожило в его памяти необычным эпизодом: рано утром из дверей комендатуры выходили женщины с одеялами и подушками. Одна пышнотелая Брунгильда катила даже деревянную тачку, над которой алым парусом выгибался толстый перинный бок. Она прыснула в кулак, глядя на изумленное лицо подъехавшего на «виллисе» советского генерала.
Комендантский солдат, приложа руку к пилотке, объяснял приятным малороссийским говорком: «То девкам блажится, товарищ генерал, порчи боятся. Котору ночь перший этаж занимают». «Что, — грозно вопросил генерал, — неужели наши шалят?» «Да нет, то фрицы. В лесах ховаются человек с десяток. Наши разве девку обидят? Только по доброму ж согласию».
Сильвестр хорошо помнил этого солдата, его прокуренные усы и в самом деле золотые руки. Он был механиком самолета убитого капитана Прокопова, а потом попросил перевести в комендатуру, потому что не мог видеть другого летчика в кабине командирского Яка. Когда шли полеты, он всегда выходил на ступени комендатуры и стоял, задрав голову, называя Вести фигуры пилотажа, уверяя, что после «его капитана» никто не выполняет пилотаж надлежащим образом. Задрав голову, Вести смотрел на звенящие в зените крестики истребителей, сходившихся в учебном бою…
И сейчас Сильвестр резко затормозил — с неба падал рокот двигателей. Он не поверил глазам своим — вертолет снижался, снижался среди церковных шпилей и черепичных крыш, неожиданно, как космический корабль пришельцев. Вертолет переливался огнями, вспышки проблескового маяка били по глазам и по нервам, рождая тревогу. Сильвестр Фельд нажал на педали, стараясь поспеть к площадке у гольф-клуба. Туда наметился опустить вертолет лихой парень, которому, видимо, надоели погоны.
Сильвестр Фельд успел как раз вовремя, чтобы с рук на руки принять от Филиппка дрожащую девчонку в перепачканной кровью юбке. Командир не выключал двигатели. Лопасти широко пластали воздух над загорелой лысиной Сильвестра, и Фельд подумал: «Этому парню не сносить головы».
А еще воздух рвали полицейские сирены, пока вдали, но неумолимо приближаясь.
Петер Дембински прижимал педаль акселератора к полу, предчувствуя сенсацию. Юркий «Трабант-Спорт» пристроился в кильватер полицейской «ямахи». В седле зверовидного мотоцикла сидел здоровенный амбал в полном боевом облачении. К широкому ремню была прицеплена тьма предметов, полезных для утверждения авторитета власти: наручники, баллончик со слезоточивым газом, пистолет внушительных размеров, дубинка с электроразрядником. Где же ты был, красавец, когда твой бывший коллега вломился в частное владение бакалавра искусств?
Не спешите радоваться, товарищ Фельд! Ваши угрозы, записанные на диктофон, послужат достаточным основанием для суда. Проскочив вслед за полицейским мотоциклом под красный свет, Дембински похлопал себя по карману. У журналистов есть кое-что получше пистолета — диктофон.
…Камуфлированный вертолет с красной звездой на борту с гулом прошел над головой. Затормозив у обочины, Петер успел несколько раз щелкнуть затвором фотоаппарата. Первая полоса опять обеспечена! Урожайный выпал денек: сенсации валятся на голову прямо с неба!
22. Светлая точка в душе
Мягкий зуммер селектора настиг генерал-полковника Фокина у порога кабинета. Он уже повернул ручку двери, за которой был устроен тамбур. Тамбур и еще одна дверь, чтобы посторонние шумы из приемной не отвлекали командующего, а с другой стороны — дабы командирский голос Анатолия Митрофановича, если разговор шел на повышенных тонах, не вносил смущения в сердца ожидающих своей очереди «на ковер».
Ковер действительно имелся. Зеленая дорожка с красной оторочкой вела от двери к письменному столу; одолевая эти пять-шесть метров, вошедший проходил мимо укрепленных на стене двух рельефных карт — Европы и страны пребывания, оставляя по левую руку длинную полку с латунными танками и алюминиевыми самолетиками, в разное время подаренными хозяевам этого кабинета, и представал перед нынешним. Вспыхивая порохом, генерал-полковник Фокин умел сдержать эмоции, когда дело касалось серьезных вещей. Разносы же устраивал обычно по мелочам, выговорившись, предлагал мировую: «Ну, как я тебе врезал? В моем кресле нельзя быть добреньким…»
Впрочем, из этого правила, как из любого другого, были исключения.
Сейчас крутящееся кресло командующего было пусто, сам Анатолий Митрофанович в нерешительности стоял у порога, и некому было в ответ на зуммер нажать клавишу селектора. Возвращаться Фокину определенно не хотелось. Все утро и так ушло на телефонные разговоры. Он принимал доклады из отдельных частей и соединений: ход боевой учебы и подготовки к выводу войск Группы, происшествия — от крупных Бог на той неделе миловал, — просьбы, и вдруг неожиданно вырвавшаяся у командира десантников новость: «А у нас — тройня, товарищ командующий! Жена старшины роты родила сегодня ночью…» И Фокин, сам недавно ставший дедом, спросил заинтересованно: мальчики или девочки, как самочувствие матери и чем помочь старшине со странной фамилией Абибок.
На минуту выключенный из обычного круговорота дел, Анатолий Митрофанович подумал тогда: а ведь это и есть самое главное известие по Группе войск: три маленьких человечка этим утром вступили в мир, и нет им дела, сколько ротных и батальонных тактических учений в летнем периоде обучения проведено с оценками «хорошо» и «отлично». Нимало не волнует крошек, как идут дела в пункте перегрузки, где отправляемые на восток платформы с танками стукаются чугунными лбами буферов. Все это преходяще, а вечное — мать и дитя, сердцевина жизни, вершина пирамиды ценностей.
Однако министру обороны генерал-полковник Фокин ничего не сказал о тройняшках, а докладывал по утвержденному перечню, четко, кратко, без эмоций. При этом Анатолий Митрофанович стоял за конторкой, где были разложены графики, сводные схемы, где белели плотные листы блокнота, имевшего на корешке гриф «Совершенно секретно». Сегодня блокнотом не пришлось воспользоваться: министр не ставил конкретных задач, сам после отпуска входил в обстановку и, пожелав всего доброго, простился до следующего понедельника. Фокин поблагодарил связистов за хорошую слышимость, захлопнул блокнот, собрал документы в одну папку и почувствовал приятную усталость человека, выполнившего главное дело дня.
Теперь он мог законно перевести дыхание. Было время обеденного перерыва, в бассейне Фокина ждала «его» дорожка и массажист, и вовсе необязательно возвращаться с порога, чтобы узнать, кто такой настойчивый и нетерпеливый прорывается к командующему по селектору. Совершенно необязательно, а ноги сами несли кряжистую фигуру к конторке светлого дерева, вот уже лет десять неразлучной спутнице Анатолия Митрофановича вместе с, увы, остеохондрозом, определившим потребность в такого рода мебели.
Генерал-полковник Фокин шел по ковровой дорожке, а в другом здании и кабинете генерал-майор авиации Максимов подыскивал слова, чтобы точнее выразить суть происшедшего на полигоне при пуске реактивных снарядов. Несчастный случай? Преступная халатность? Злой умысел?
Александр Георгиевич сидел у селектора, оборудованного по-авиационному выносным микрофоном, со встроенными электронными часами, которые бесшумно выстреливали секунду за секундой. Эхо ракетного залпа, задевшего гражданку страны пребывания, аукнется Группе войск большими политическими последствиями. И какая только нечистая сила принесла девчонку на полигон, помогла незамеченной миновать оцепление, подставила под осколки?
Максимов подумал, что не зря то место называется «Танцплощадкой ведьм». Полигон и раньше подкидывал неприятные «вводные». Однажды мальчишки утащили имитационную бомбу, другой раз олень запутался в колючей проволоке. Проблем стало больше, когда несколько лет назад окрестности пустоши объявили национальным заповедником.
Чуть подавшись вперед, сжимая подлокотник кресла, Максимов смотрел на табло электронных часов, а видел набегающую в прицел полигонную землю. Не только в кабине самолета можно чувствовать себя на боевом курсе. Сидя в покойном кресле, Александр Георгиевич понимал, что ни вправо, ни влево уклониться нельзя, и напрасно он ищет округлые слова, когда случай на полигоне укладывается всего в две буквы — ЧП. Чрезвычайное происшествие. Так и надо сказать командующему.
На пульте мигнула лампочка, усиленный динамиком голос раздался в кабинете: