— Фокин слушает.
Генерал-полковник Фокин слушал стоя. Он умел принимать удары судьбы, но этот чуть не вышиб почву из-под ног. Побелели костяшки пальцев на руке, которой Анатолий Митрофанович сжимал край конторки. Горло сначала перехватило от неожиданности, а потом он уже сам усилием воли перехватил готовые сорваться с языка слова. Отдышался. Сказал:
— Немедленно назначить расследование.
Постепенно в мир возвращались краски. Фокин увидел свою загорелую руку с побелевшей на суставах кожей, край конторки, аккуратную жестяную бирку на ней: «Главный склад шведско-американской конторской мебели. СПб, Б. Конюшенная, 13. Тел. 457-42». Где теперь тот телефон? Никто не ответит по этому номеру, не поднимет трубку, а конторка стоит себе на четырех ногах, пережила революцию и Гражданскую, две мировые войны и, сделанная надежно и прочно, переживет генерал-полковника Фокина и подавно.
Вещи долговечнее людей. Эта неоригинальная мысль почему-то неприятно поразила Анатолия Митрофановича.
Он придвинул телефонный аппарат с гербом на месте наборного диска. Случай на полигоне один к одному соответствовал графе «Бесчинства по отношению к местному населению» в списке чрезвычайных происшествий, о которых министру обороны докладывают в первую очередь. Пока телефонистка отыскивала, вызванивала по своим каналам министра, генерал-полковник Фокин связал наконец доложенную ему фамилию летчика — Першилин! — с тем неуступчивым, можно сказать, нахальным капитаном, который не захотел пилотировать «салон» командующего.
Интуиция не подвела Анатолия Митрофановича. От капитана — дитяти непонятного, смутного времени — и нельзя было ждать ничего хорошего. Першилин представился Фокину вестником беды, и Анатолий Митрофанович обещал себе не забыть о капитане, когда придет время.
Пока было не до летчика. Первое — доклад министру обороны и послу. Второе…
— Товарищ командующий, сейчас будете говорить с министром.
Анатолий Митрофанович стоял, крепко упираясь расставленными ногами в паркетный пол, выдраенный, словно корабельная палуба, и сам чем-то напоминал капитана, готового встретить шквал. Через многие бури он провел корабль Группы войск и надеялся, что доведет его до родных берегов.
Несмотря ни на что, какая-то светлая точка затеплилась и согрела душу генерал-полковника Фокина: девчушки, родившиеся ночью, которые умножили Человечество на три чистых души.
23. Приравнивается к ордену
Перед запыленным «уазиком» поднялся серебристый шлагбаум. За ним начинались владения штаба и управлений Группы войск, огороженные где сеткой, где унылым зеленым забором, а то и просто столбами с колючей проволокой и предупредительными табличками на двух языках. В последнее время табличек стало меньше — отдирали как сувениры. Старожилы из местных жителей знали множество ходов на запретную территорию «Маленькой Москвы», которыми пользовались, чтобы купить в военторге экзотику — папиросы, воблу, советскую водку.
— Скорость, — напомнил подполковник Вадим Бокай водителю, но тот и сам уже сбросил газ. Приказом командующего скорость здесь была ограничена до сорока километров. Автомашины двигались словно в полусне, и — обманчиво — таким же неспешным казалось все течение жизни в штабном городке. За исключением казарм батальона охраны, он вполне мог сойти в это предвечернее время за какой-нибудь южный санаторий. Стадион с теннисным кортом и волейбольными площадками, а неподалеку бассейн, где плескалась детвора. Двухэтажное белокаменное здание офицерского клуба основательной постройки середины пятидесятых. Расклеенные по городку афиши приглашали сюда вечером на концерт известной группы.
Все здесь было, даже тень, о которой подполковник Бокай робко мечтал все полтора часа дороги по раскаленной автостраде. В тени каштанов по широким аллеям дефилировали модно одетые, или, скорее, учитывая погоду, модно раздетые, женщины.
Для подполковника Бокая это были последние минуты затишья. В кабинете командующего Группой войск предстоит ответить на трудные вопросы. Как очутилась девушка у мишеней? Где было оцепление? Чем занимался руководитель полетов на полигоне, и куда смотрел летчик?
Объяснительная записка капитана Першилина лежала в папке, а сам он сидел за спиной Бокая с сапогами под мышкой: на гауптвахту положено являться в форме для строя. Командующий воздушной армией врезал Косте трое суток ареста. За грубое нарушение воинской и летной дисциплины. Таким образом, как подозревал Бокай, генерал-майор авиации Максимов попросту спасал Першилина от дальнейших оргвыводов. За один проступок дважды не наказывают. Беда в том, что командир экипажа шагнул сразу через все существующие запреты.
Широко шагнул. И круги от небывалого ЧП на советском полигоне тоже разбегутся не слабо — по всей Европе. Но главное, что девушка жива.
Уазик остановился. Вадим, занятый своими мыслями, вопросительно глянул на водителя. Тот молча кивнул на краснокирпичное здание, стыдливо задвинутое подальше от глаз в гущу зелени. У себя в городке вертолетчики гауптвахты не имели, поэтому пользовались услугами «столичной».
Першилин подхватил сапоги и портфель с туалетными принадлежностями. Всю дорогу он экономил слова и теперь тоже не знал, что сказать командиру на прощание. Он первый раз садился под арест и не знал, что нужно говорить в подобном случае.
— Выговор в мирное время приравнивается к медали… — сказал начальник гарнизонной гауптвахты старший лейтенант Халмирзаев, принимая документы от вновь прибывшего. Как всякий «афганец», Фарид сугубо уважал вертолетчиков. Кроме того, он любил пошутить, а что еще оставалось при его должности, двух девчонках — от души постарался, вернувшись из Афгана, — и негнущемся колене, пробитом пулей там же? Ни кола, ни двора, и до сорока лет всего один перевал. Поневоле будешь веселым, чтобы не завыть от тоски, и Халмирзаев повторил любимое изречение:
— Выговор в мирное время приравнивается к медали, арест с содержанием на гауптвахте — к ордену.
И Костя постарался на шутку ответить улыбкой. Вышло плохо. Лицевые мускулы просто растянули кожу, и он ощутил свое лицо как чужое, не ему принадлежащее. Может быть, и все остальное происходит не с ним, военным летчиком первого класса Константином Першилиным, отличником боевой и политической подготовки и кавалером ордена Красной Звезды?
Но нет. Начальник гауптвахты приметил у Першилина на кителе ленточку этого ордена и кивнул на свой, где была точно такая:
— Афган?
— Чернобыль, — ответил Костя.
— Хрен редьки не слаще, — сказал Халмирзаев, поднимаясь. — Шагай за мной, капитан. Отведу тебе самую прохладную камеру. Книжку взял почитать?
— Какое там…
— Я дам хорошую. Понравится в моем санатории — уходить не захочешь.
Под вечер жара сгустилась. Небо над небольшим квадратным двориком выгорело от зноя, но знобивший Костю внутренний холодок не отпускал. Частицу холода, свой персональный Северный полюс Першилин нес в себе. Подобно злополучному Каю из сказки Андерсена, которого поразила осколком льда Снежная Королева.
И у Кости было так, только наоборот. Осколки зацепили саму Королеву. И не ледяные, и не снежную, а из плоти и крови. Капли ее крови остались на брезентовых носилках, которые санитары забросили в кабину вертолета, перенеся Еву в белый микроавтобус. Истошно завывая сиреной, скорая помощь рванула прямиком через зеленую лужайку, и Першилин крикнул вслед: «Осторожно, не дрова везете!» Карета скорой помощи скрылась в узких улочках, но некоторое время сирена еще пробивалась сквозь механический рокот над головой: Першилин не выключал двигателей. Хорошо, у него хватило смекалки, чтобы найти более подходящее для приземления место, чем Ратушная площадь. Но и на зеленой лужайке с лунками для игры в гольф вертолет был явно лишним. Костя оторвал машину от стриженной под новобранца лужайки и все пытался сверху отыскать взглядом белый микроавтобус, чтобы знать, где искать Еву. Он чувствовал, что огонь реактивных снарядов накрепко спаял цепочку, соединившую их судьбы.
Пока же, входя в роль арестанта, Першилин шагал вслед за начальником гауптвахты. Они прошли у фонтана, где плавали карпы, где тихо звенела вода. Тяжелые рыбы плыли одна за другой у края выложенного плиткой бассейна.
Халмирзаев сказал:
— Мой паек плавает. Сегодня на складе рыбные талоны отоваривали карпами. А они ожили. Проснулись. Такие дела.
Першилин пожал плечами. Они остановились у бетонной стены, в которой серая стальная дверь была почти незаметна. Начальник гауптвахты сдвинул из-за спины на бедро потертую кобуру:
— А теперь дочки плачут. Они ведь за мной хвостом ходят. Папа, говорят, не убивай рыбок. Что делать, брат?
Из кобуры Халмирзаев достал тяжеленную связку ключей, стукнул ею в дверь и вставил ключ в скважину.
24. «Ширали» приветствует гостей
В красивой книжной жизни «охотников за шпионами» шикарные рестораны чуть ли не главное место действия. Полковник Ржанков за двадцать лет работы в контрразведке первый раз оказался в подобном заведении по долгу службы. Ровно сутки назад Геннадий Николаевич сидел на засидке, отбиваясь от комаров, а теперь его овевали ароматы парижских духов и голландского трубочного табака.
Полночь. Ресторан «Ширали». Честно говоря, на охотничьей вышке было куда как лучше!
Геннадий Николаевич поглядел на часы. Оставалось пятнадцать минут до назначенной незнакомкой встречи. Женщина не представилась, однако голос в телефонной трубке Ржанкову показался знакомым. Розыгрыш? Нет, слишком серьезен предмет беседы, о котором проворковал тот мелодичный голосок: «Если вы хотите кое-что узнать в связи с известным вам аэродромом…»
Он хотел и под вечер поехал в столицу.
Ресторан «Ширали» не тратил на рекламу и медного гроша. В отличие от «Максим-бара» и «Мулен Руж», которые во весь разлив сверкающих витрин с фотографиями изобретательно раздетых красоток зазывали на полуночные шоу, «Ширали» плотно задергивал шторами все окна. Здесь собиралась солидная публика (на стоянке — стадо разномастных машин достоинством не ниже «ягуара»), и не каждому прохожему обязательно догадываться, что означенное в меню «кофе по-восточному “Сказки Шехерезады”» на самом деле только ширма. Внешне все должно быть чинно-благородно.