Баев с готовностью кивнул на вырезки:
— Пресса ничего хорошего в наш адрес не говорит. По факту ранения девушки страной пребывания возбуждено уголовное дело. Боюсь, это может плохо кончиться для летчика…
— Капитан Першилин, военный летчик 1-го класса, кавалер ордена Красной Звезды, — вставил военно-воздушный атташе.
— При чем здесь орден? — поморщился Чрезвычайный и Полномочный.
— Его орден очень кстати в этой истории, Антон Николаевич, — сказал Баев. — Ведь орден-то за Чернобыль.
— Слава богу, не за Афганистан, а то аналогия была бы на диво, — буркнул Шестопалов. — Прошлые заслуги этому герою в зачет не пойдут.
— Он не герой, — мягко сказал Баев, — а жертва.
Чрезвычайный и Полномочный вскинул брови домиком:
— Интересная мысль. Каждый из нас продукт системы, а точнее систем. Общественно-политической, служебной… В известной степени, можно сказать, и жертва… Но, вероятно, вы не это имели в виду?
— Нет, этот… — Баев бросил взгляд на военно-воздушного атташе, ожидая подсказки.
— Першилин.
— Першилин — жертва не в переносном, а в прямом смысле. Жертва Чернобыля, жертва радиоактивного облучения, затронувшего психику молодого человека. Конечно, он неспециально палил на полигоне, в этом у меня сомнений нет. Но подумайте сами: какой будет последующая реакция здравомыслящего человека? Ему надо было связаться по радио с командованием, доложить…
— Что он и сделал, — заметил подполковник Викентьев, — а потом решил…
— Да, мы знаем, что он решил, — перебил Баев, не хотевший упускать инициативы в этом важном вопросе. — И я снова обращаюсь к логике. Будет ли нормальный человек сажать вертолет чуть ли не в центре городка? Даже мне, от авиации далекому, известно, что полеты над городом категорически запрещены… Короче, полагаю необходимым провести всестороннее медицинское обследование капитана Першилина и сообщить об этом прессе. В четверг брифинг, проводимый министерством обороны по случаю визита министра обороны Франции. Вторым вопросом — соблюдение графика вывода ваших войск. Как раз очень удобный случай.
Чрезвычайный и Полномочный Посол внимательно посмотрел на обоих атташе. Подполковник, видно по лицу, порывается что-то сказать. Баев откинулся на спинку полумягкого стула с выражением победителя. Оба в прекрасном возрасте «акме» — сорокалетия, который многомудрые эллины считали расцветом мужчины. Четверть века назад и Антон Николаевич Шестопалов был таким же, полным энергии и уверенности, что все в жизни возможно, доступно.
— Прошу вас, товарищи, — произнес Шестопалов, — постоянно держите руку на пульсе событий.
Чрезвычайный и Полномочный Посол поднялся из-за стола, давая понять, что разговор закончен:
— Если политику называют искусством возможного, то дипломатия…
Поток воздуха от мощного японского вентилятора отдувал хохолок на макушке Шестопалова, в эти минуты он выглядел по-боевому:
— То дипломатия — искусство невозможного. Помните об этом и держите меня в курсе событий.
Баев и Викентьев гуськом пошли к двери.
35. Скованные одной цепью
Вот и настал миг прощания. Подсвеченные закатным солнцем, облака стояли над крышей гарнизонного офицерского клуба, как часовые в почетном карауле. Со стороны аэродрома ветер нес прохладу и звон цикад. Прикуривая папиросу от папиросы, Сильвестр Фельд топтался рядом с крыльцом. Он ждал подполковника Вадима Бокая.
Проводить Сильвестра пришел чуть ли не весь полк. Молодые летчики и старые старшие лейтенанты, годившиеся им в отцы, — «технари» из ТЭЧ. Свободные от службы солдаты в добела выгоревших и просоленных кителях и неизменное их сопровождение — гарнизонная детвора. Крепкий аромат начищенных кирзовых сапог смешивался с запахом духов, который принесли в зал клуба офицерские жены и «вольняшки» во главе с Галочкой, вооруженной здоровенным букетом. Поэтому и сбежал Фельд со сцены на крылечко, испуганный столь серьезными приготовлениями. Без подполковника Бокая просто боязно возвращаться в переполненный зал.
А в первую очередь, говоря серьезно, было страшно за себя. Вдруг подведут нервы, не хватит сил вежливо улыбаться, в то время как на душе скребут кошки. Сильвестр прощался не только с полком, который стал родным за многие годы. Он расставался с молодостью, когда неомраченная дружба с русскими казалась залогом светлого будущего, а в повседневной жизни была вроде того третьего плеча из популярной песни, распевавшейся в многочисленных застольях и братаньях.
Братья по классу — братья по оружию. В одном строю — к единой цели. Учиться у Советского Союза — значит учиться побеждать.
Неужели это были только слова?
Сильвестр Фельд грустно усмехнулся. Пришедшие к власти политики настойчиво советовали забыть, выбросить прежние представления из головы, точно ненужный мусор — с чердака. Вместе с орденами и медалями, которыми награждала подполковника Фельда рабоче-крестьянская власть и которые упразднила власть нынешняя.
Можно, конечно, отменять прежние указы. Вполне возможным оказалось лишить подполковника Фельда пенсии на том основании, что несколько лет он был освобожденным секретарем партийного комитета в главном управлении полиции и якобы не выполнял прямые обязанности стража порядка. «Но пока я жив, — думал Фельд, — никто не сумеет мне доказать, что белое — это черное. Пока я жив».
К высокому крыльцу клуба подкатил командирский уазик. Подполковник Бокай прижимал к груди букет полевых цветов и длинный сверток.
— Извините, Сильвестр Иоганович, служба, большое начальство замучило. Что же вы стоите на улице? Вы в нашем полку не чужой человек.
Подхватив Фельда под руку, Вадим вместе с ним вошел в переполненный зал. Захлопали сначала вразнобой, жидко, но потом — громче, слаженней. В глазах несгибаемого, как в шутку говорили в полку, Сильвестра Фельда подполковник Бокай заметил предательскую влагу.
«Большим начальством», по вине которого подполковник Бокай припоздал в клуб, были Лейла и Геннадий Николаевич Ржанков. «Заклятые друзья», как с черным юмором заметил утром при встрече Лейла, они весь день провели вместе. Побывали у расклеванных осколками мишеней. Где обошли, где объехали полигон по периметру на отменно оборудованном вездеходе подразделения «Акция-2». Сотрудники Лейлы отщелкивали кадр за кадром. Бетонное кольцо трубы, через которую потерпевшая проникла в запретную зону. Отпечатки мотоциклетных протекторов фирмы «Данлоп» на земле.
Потом перед Ржанковым и Лейлой чередой прошли свидетели — солдаты из оцепления, группа руководителя полетов на полигоне. Главные герои событий были летчик Першилин на гауптвахте, пострадавшая Ева Миллер в госпитале Святой Марии-Магдалины. С ней очень хотел бы встретиться Ржанков, но Лейла поручил снять показания своим ребятам. Сам же Конрад вполне удовлетворился письменными свидетельствами капитана Першилина.
В отличие от Ржанкова, Лейла потерял интерес к следствию после допроса первого же свидетеля. Им оказался молоденький солдат из отдельного батальона аэродромного обеспечения. Паренек отлично запомнил приметную парочку на мощном мотоцикле, обогнавшую грузовик, который вез оцепление на полигон. А главное, он узнал на предъявленном снимке девушку, махнувшую ему рукой. В конце допроса солдат набрался смелости и попросил фотографию на память. Это был последний штрих, убедивший Конрада, что боец не заинструктирован до слез. Отдав солдату фотографию девчонки — пусть радуется парень, сам Лейла заметно помрачнел. Дело выстраивалось не таким, совсем не таким, как желательно было бы его преподнести. Поэтому к управлению муниципальной полиции спецмашина группы «Акция-2» доставила раздраженно брюзжащего толстяка, в котором дежурный по городу майор Вициан с трудом узнал некогда стройного бойца рабочей милиции.
Полковник Лейла принял рапорт с равнодушным выражением на лице и представил русского полковника из отдела военной контрразведки. Майор Вициан засуетился было насчет кофе, но Лейла нетерпеливо мотнул головой.
— В такое время пора уже коньяк пить, а не кофе. Лучше быстро подготовьте сведения о владельцах мотоциклов, зарегистрированных в городе. Коллега Ржанков интересуется.
«Коллега Ржанков» прошелся по дежурке. Скрипучие полы, три шага от окна к барьерчику, застоявшийся табачный запах, сейф с пистолетами. «Все как у нас», — подумал Геннадий Николаевич, вспомнив райотдел милиции, где работал отец, распутывая загадочные преступления: сельхозпотравы, кражи вывешенного на просушку белья. Начальник отдела военной контрразведки Группы войск вспомнил об этом без улыбки. От отца, капитана милиции Ржанкова, перенял Геннадий Николаевич нерушимое правило не делить дела на «важные» и «проходные». Каждое одинаково ответственно, различаются лишь по сложности.
— Ну, — спросил Лейла майора Вициана, вернувшегося в дежурное помещение с пустыми руками, — сколько нам еще ждать?
— Извините, господин полковник, у нас теперь все по науке. Данные в памяти компьютера, а время, глядите, на девятый час пошло.
— У компьютера кончился рабочий день? — съязвил Лейла.
— У оператора, — ответил майор Вициан. — Но за ней уже послали дежурную машину.
— Подождем, Геннадий Николаевич, или отложим на завтра? — спросил Конрад Лейла.
— Завтра будут другие дела, — не согласился Ржанков. — Потом, если помнишь, мы собирались проверить множительную аппаратуру.
— А ты все пытаешься связать два дела одной ниткой? — спросил Лейла. — Случай на полигоне с тем дурацким ультиматумом?
— Все в мире взаимосвязано, если верить астрологам и диалектическому материализму, — пошутил Ржанков. — Какие отметки ты получал по марксистско-ленинской философии, господин полковник? Что ни говори, а все мы скованы одной цепью.
За обрешеченным окном дежурного помещения муниципальной полиции сгущались сумерки. На углу вспыхнул электрический фонарь, и одновременно цепочка огней разбежалась по всему городу.
В военном городке вертолетного полка тоже горели фонари, освещая центральную аллею. Сильвестр Фельд шагал по ней, ведя за «рога» свой велосипед, а рядом частили каблуки Галины, симпатичной официантки из летной столовой. После официальной части в клубе подполковник Бокай пригласил Сильвестра «причаститься».