Приятного мало. К тому же Конрад с большим трудом мог представить Фельда в роли убийцы из-за угла. Скорее в характере дяди Вести было перекинуть через шею патронташ, взять оружие, выворотить булыжники на Ратушной площади и организовать пикет, подобно нынешнему пикету водителей грузовиков. Так думал полковник Лейла, сидя рядом с пилотом в полицейском вертолете, который за сорок минут доставил его в Охотничью Деревню.
Побывав в морге, Конрад Лейла ощутил незримое присутствие смерти. Как ни крути, у каждого из нас она стоит за спиной и дышит в затылок. Но приближать смерть к человеку никому не позволено.
Первое, чем огорошили Конрада местные растяпы, было известие о том, что Сильвестр скрылся. Еще один веский довод не в его пользу.
После морга Конрад Лейла вместе с понурым майором Вицианом побывал на месте преступления, тщетно стараясь отыскать рядом с беседкой следы. Растер в пальцах щепотку табака в смеси с красным перцем — это простое и надежное средство вывести из игры розыскную собаку — и, неосторожно нюхнув из ладони, чихал минут пять, да еще столько же кружилась голова.
Полковника Конрада Лейлу привел в себя звон разбитого бокала. Вдова Петера Дембински в помятом вечернем платье стояла у стола, все еще накрытого для праздничного ужина. Красный стеарин расплавленных свечей пятнал белую скатерть.
— Мы найдем убийцу! — пообещал Конрад Лейла.
— Лучше верните мне мужа, — глухо сказала женщина. — Убийцу я и так знаю. Петера убила политика. Как хорошо мы жили без политики. Зачем она вообще нужна? От политики всегда только кровь, и слезы, и смерть…
Лейла поспешно ретировался из сада. Габриэлла близка к истине. Политика — это борьба за власть, кучка одних властолюбцев схватывается с другой, а простому человеку нет разницы, кто наверху — Ленин или Пиночет, если цены стабильны и в стране порядок.
— Они были такой хорошей парой, — заметил майор Вициан, услужливо распахивая перед Конрадом калитку. — Последнее время Петер чересчур закладывал за воротник. Бедняга словно знал, что недолго осталось… Какой-то мор, прямо несчастье на эту улицу. Сначала Ева Миллер, теперь господин Дембински.
— Что показал ее отец?
— Приемный отец, господин полковник. Ровным счетом ничего существенного. Я опрашивал его еще ночью.
— Скрип тормозов, звук работающего двигателя?
— Ничего подобного он не слышал. Да и потом, позволю заметить, Сильвестр всегда ездил на велосипеде.
— Слушай, Вици…
— Да, — послушно подошел майор Вициан поближе. В глазах майора, слезящихся после бессонной ночи, неугасимо тлел страх. Вполне понятный: полицейский с тридцатилетним стажем, а задержать подозреваемого в убийстве не сумел. Более того, складывалось впечатление, что преднамеренно дал возможность тому бежать. Дело пахло служебным расследованием. Майор Вициан понимал, что при этом слово командира группы «Акция-2» будет решающим, и сейчас глядел на Конрада с готовностью выполнить любую просьбу. — Слушаю вас, господин полковник.
— Нет, лучше я послушаю тебя, — возразил Лейла. — По-твоему, это и точно, что дядя Вести — убийца?
— Они с Петером не ладили. В воскресенье даже стычка была в «Зеленом какаду». Потом покойный как-то обидно упомянул Фельда в своем репортаже. Вчера Вести взял расчет на аэродроме…
— Я не знал, что он работает у русских.
— Да, работал. Ведь пенсию у него отобрали. Короче, на проводах Фельд, скорее всего, выпил рюмочку-другую, по дороге домой винцо ударило в голову, вот и решил свести счеты.
— Звучит правдоподобно, — согласился Лейла. — Хотя, Вици, если честно, то более всего меня убеждает побег Фельда. Если он к убийству непричастен, то почему решил скрыться?
— Совершенно верно, господин полковник. Мне тоже дико, что подполковник Фельд…
— Подполковник в отставке!
— А, извините, именно в отставке, что он решился на убийство. Но вы еще не видели свинорез, другого слова не подберу, посредством которого все свершилось. Уверяю, что орудие убийства отметет ваши последние сомнения!
Лейла плюхнулся на сиденье патрульной машины.
— На русский аэродром.
Проезжая по тенистой улице Бабочек, Конрад подумал, что переплетены не только ветви, но и корни. Там, под землей, идет жестокая борьба.
У госпиталя Марии-Магдалины Конрад увидел черную «Волгу» с военными номерами, но не стал задерживаться, чтобы узнать, кого и зачем принесла нелегкая. В маленьком городе нет секретов. Точнее, не было раньше, пока и здесь не начали заниматься политикой.
Политикой, которая убивает.
9. С партийным поручением к святой Марии Магдалине
Госпиталь носил имя Святой Марии Магдалины, иначе — Кающейся Магдалины. Возведенный на средства из церковной кружки в XVIII веке, он был окружен высокой кирпичной стеной.
Костя наклонился к окошечку в двери, забранному густой сеткой. Привратница, ушедшая за старшей по чину, не спешила, Першилин уже минут пять прохаживался по тротуару с огромным букетом. Ладно, догадался заскочить в общежитие и переоблачиться в джинсы и футболку, чтобы после случившегося не мозолить горожанам глаза военной формой.
И все же самым невероятным из того, что произошло с Костей за последние сутки, были разговор с генерал-лейтенантом Кулеминым и его поручение. Першилин и Халмирзаев мирно покуривали на стоянке машин у военного госпиталя, когда с тыла подошел Кулемин с букетом роз и вручил его Косте: «Вот вам поручение — поезжайте в госпиталь Марии Магдалины и вручите цветы пострадавшей. Поговорите, пригласите в полк. Словом, вы же молодой человек, найдете, что сказать девушке…»
Затем генерал усадил Першилина в «русский мерседес», для которого полста километров до Охотничьей Деревни не расстояние, а сам уехал с начальником гауптвахты на потрепанном комендантском «уазике».
«Волга» и сейчас стояла на противоположной стороне улицы, в тени. Костя снова постучал в дубовую дверь медным кольцом. На этот раз ставенка окошка приоткрылась. На Першилина внимательно глядели выцветшие за монастырскими стенами глаза.
— У вас находится на излечении Ева Миллер, — повторил Костя. — Я обязан ее видеть. Принести извинения. Очень надо. Помогите, пожалуйста.
Дверь чуть приоткрылась.
— Помощь наша — в имени Господа, сотворившего небо и землю.
— Все под богом ходим, — согласился Костя. — Я летчик, я знаю по себе.
Створка дубовых ворот отворилась шире. Костю объяла прохлада, которой и в полдень дышали каменные своды. На стене в привратницкой висело распятие, под ним блестел хромом телефонный коммутатор. Монахиня с выцветшими глазами, позвякивая ключами у пояса, повела Костю за собой.
«Дзинь-дзинь-дзинь» — брякали ключи, и позади остался мощенный булыжником дворик. Затем башмаки ключницы, очень похожие на те, что выдаются офицерам на вещевом складе, неспешно пересчитали стертые мраморные ступени на второй этаж лечебного корпуса. В коридоре витал запах церкви и лекарств. Через каждые пять шагов в стене были неглубокие ниши.
— Ева Миллер, — сказала ключница, останавливаясь. — Келья семь. Температура утром — тридцать шесть и семь. Механическое поражение мягких тканей глютеуса.
Последнее слово осталось для Першилина загадкой, и на душе стало муторно. Ключница постучала в дверь, и они вошли. В палате Евы, напоминающей пенал, не было места для лишних предметов, а тем более людей.
— Здравствуйте, — сказал Костя. — Я приношу глубокие извинения за то, что…
Запинаясь, он добрался до конца бесконечной фразы и произнес еще несколько, построенных по всем правилам грамматики и наизусть выдолбленных по дороге сюда.
Ева внимательно слушала, лежа на животе. Она смотрела снизу вверх, поэтому было что-то детское, трогательное, щемящее в ее лице, начисто лишенном косметики.
— Какие красивые розы, — сказала она.
Костя положил букет на тумбочку.
— Не сюда, — произнесла ключница и указала на подоконник, где стояла простенькая вазочка, уже наполненная водой.
Костя положил на табуретку рядом с кроватью коробку конфет и снова не угадал: место конфетам в тумбочке. На табуретке же, отодвинутой на приличное от постели девушки расстояние, полагалось сидеть самому Першилину.
Откуда-то из складок своего одеяния ключница вытянула карманные часы и приблизила к циферблату скучный нос:
— Десяти минут для первого знакомства будет достаточно.
Дверь закрылась. Они остались вдвоем.
Десять минут — большое время. За шестьсот секунд можно выполнить взлет и посадку, снять человека со льдины или засадить в камеру, но сейчас, порази гром, Костя не знал, чем занять эти минуты. Будь она русская девчонка — чмокнул бы в бледную щеку, обещал, черт с ним, жениться. Однако перед ним в стерильном койко-месте лежала иностранная подданная, здоровью которой причинен ущерб. Неожиданно для себя Костя спросил:
— Слушай, а этот… глютеус, как, для жизни не опасно?
Ева не поняла:
— Глютеус?
Ее грудной голос обладал стереофоническим эффектом, звучал одновременно из всех углов палаты.
— Не знаю, что это такое. А почему ты спросил?
— Я спросил потому, что ключница сказала: поражены мягкие ткани глютеуса.
— Глю… — и вдруг Ева прыснула от смеха, спрятала лицо в подушку, а когда подняла его на Костю, в глазах плясали бесенята: — Помнишь вечер в тире? Тебе еще залепило осколком по физиономии. Какая щека?
— Левая. Царапина осталась.
— А у меня правая. Для симметрии.
— Правая — что? — не понял Костя, вглядываясь в бледное, но красивое и веселое лицо.
— Ты еще не понял, почему я валяюсь на пузе? Ягодица. Наверное, это и есть «глютеус» на чертовой латыни.
— Сильно болит? — Непонятно как Костя оказался в непосредственной близости от пораженной части тела.
— Сейчас не болит. Но занозища была здоровенная. Зачем вы делаете свои автобусы из фанеры? Теперь, Костя, за тобой должок.
— Всегда готов, чем могу… Какой?
— Поцелуй, — озорно улыбнулась Ева.
В этот рискованный момент Костя услышал шаги в коридоре и отдернул руку, уже приподнявшую край одеяла. Мысленно он благословил монашеский орден, обувший инокинь в ботинки на жестких каблуках, и тут же проклял ключницу за пунктуальность.