И еще чем-то были схожи два капитана. Чем? Да молодостью, белозубой решительной молодостью, для которой нет преград. Может быть, затем и вспыхнул па срезе телефонного аппарата нечаянный огонек, чтобы напомнить об этом?
Но нет. По телефону поступил реальный вызов, сулящий, скорее всего, неприятности, ибо чего иного можно ждать от аэродрома под городом со смешным названием.
Фокин подумал о предстоящем сегодня еженедельном докладе министру обороны и нахмурился. Все — крик телефона в неурочный час, и неурочные, несерьезные воспоминания о светлячках, и навязший в зубах аэродром — все как-то связалось с малорослым тощим капитаном, его дерзкими голубыми глазами и голубыми петлицами.
5. Пепел Чернобыля
Жизнь полна тайн. Одна из самых главных эта: почему одной женщине довольно мимоходом обронить слово, бросить нечаянный взгляд, и ее не забудешь никогда; а другая — и красивая, и остроумная, но… Тайна сия велика есть, и натощак Першилин разгадать ее не тщился. Просто поставил задачу на будущее, углядев в проходе между столами Галину. Она катила тележку с тарелками, и головы летно-подъемного состава поворачивались вслед за старшей официанткой, как за солнцем подсолнухи.
Походка кинозвезды, точеная фигурка, тонкие черты всегда свежего лица — она знала себе цену. Злые языки утверждали, что Галя, работая до Группы войск в ресторане ленинградской гостиницы «Прибалтийская», знала себе точную цену в конвертируемой валюте. Гарнизонные кумушки донесли эти сведения до ушей Першилина — потенциальной жертвы нагулявшейся интердевочки.
Галина издали прицельно улыбнулась, вроде бы подтверждая слухи. Ее улыбка была предназначена Косте, только ему. Сегодня Першилин вообще был центром внимания, едва успевая отвечать на вопросы.
— И ногами на тебя не топал? — допрашивали соседи по столу о подробностях встречи с командующим Группой войск.
— Ногами топать ему было не с руки: в кресле сидел. Он сидел, а я, между прочим, стоял.
— Ишь, гордый, не понравилось. Скажи спасибо — отпустили с миром.
— Разве я напрашивался? А спасибо — за что? Что почти целую летную смену в приемной проторчал?
— Жалеть не будешь, Костя? На «салонах» служба, вестимо, не мед, но приглянись ты командующему…
— Не разговор, мужики. «Приглянись»… Что я, девушка? Отказался, и ладно.
— Вот и не ладно. Кадровики тебе не забудут.
— Я им тоже: постригли, как новобранца. А испугать меня нечем — трое по лавкам не сидят…
— Пока не сидят.
— И в обозримом будущем…
— Ой, Костя, не зарекайся! Это дело недолгое. Раз-два — и готово. Правда, Галочка?
— Не знаю, не пробовала… Гуляш, биточки по-киевски? Всем по-киевски? Но-но, руками не трогать!
— У меня жена в Питере уже третий месяц…
— Тем более, приедет скоро, мне глазоньки выцарапает. Как вот Косте. Костя, милый, кто тебя так приласкал?
Кровь прилила к щеке — не той, оцарапанной вчера острым осколком фарфора при стрельбе в тире, а другой. Евой поцелованной. Костя даже поперхнулся глотком кваса. Галя кулаком постучала по Костиной спине. В полную силу.
— Прошло?
— Угу, спасибо. Теперь вдобавок к царапине будут синяки.
— Подумаешь, — небрежно сверкнула Галя фирменной улыбкой. — Что такое лишний синяк для героя Чернобыля?
И повернулась на непостижимой высоты каблуках. Покатила дальше свою тележку, гибкой спиной выражая Косте свое «фи», но вместе с тем не лишая надежды на прощение в будущем. Каким образом ей это удавалось?
— Не теряйся, командир, — шепнул «правак» в экипаже Першилина летчик-штурман Женя Мельников. И за столом в столовой он тоже сидел по правую от Кости руку. — Така-а-а-я женщина встречается раз в жизни.
Костя предпочел не развивать тему. Налег на биточки, не поднимая больше глаз от тарелки. Но, как бы ни хотел, в поле зрения всегда оставалась расписная стена с чертовым реактором.
Это была целая история. Некогда, еще до Першилина, в полку транспортно-боевых вертолетов нес солдатскую службу выпускник художественного училища. Его неленивой кисти были обязаны все ленинские комнаты в казармах одинаковыми Кремлями с Красной площадью. А стену в столовой для возбуждения патриотизма и аппетита украсило хлебное поле. Даже в обрамлении березок оно смотрелось несколько уныло и пустовато, и художник допустил вольность.
Те, кто видел изображенную за краем поля церквушку с васильковым куполом и невесомым, словно паутинка бабьего лета, золотым крестом, утверждали: помимо воли и логики возникало желание заглянуть в сельский храм, может быть, даже свечку поставить святым, чьи имена забыты напрочь… Замполит обвинил художника в незнании жизни. Где, спрашивается, видел он подобное?
Замполит был прав не только по должности. Конечно, если и пережила какая сельская церквушка Гражданскую войну и коллективизацию, то использовалась в лучшем случае под склад. Да художник и не спорил, изобразив на месте церкви элеватор с красным флагом.
Во время еды элеватор маячил перед глазами Першилина, и кусок застревал в глотке. Это мрачное сооружение было очень похожим на четвертый энергоблок Чернобыльской АЭС, чье прожорливое жерло тоннами поглощало свинец и песок, десятками тысяч — человеческие судьбы. Среди желторотиков, брошенных на реактор, был и лейтенант Першилин…
Завтрак, сдвинутый из-за полетов на два часа вперед, подходил к концу. Вилки и ножи редко позвякивали в пустеющем зале, а за своим столом Першилин был последним. Галя подошла из-за спины, присела на свободный стул «правака». Кружевная наколка в темных волосах, кружевной фартучек не больше носового платка, пышная грудь в щедром вырезе кофточки. Да, с таким «штурманом» можно, пожалуй, далеко залететь. Голос Гали был между тем усталым:
— Ты так и не пришел…
— Когда? — спросил Костя и разом вспомнил: точно, пару дней назад он обещал заглянуть к девчатам в общежитие, наладить телевизор.
— Вчера. Сегодня. Когда-нибудь.
— Галчонок, извини меня, подлеца, все из головы вылетело со смотринами у командующего.
— А почему тебя хотят назначить?
Костя пожал плечами. На «салоны» обычно шли пилоты в возрасте, каким и был прежний командир экипажа майор Асютин. Полученная им на капитанской должности майорская звезда свидетельствовала о добрых отношениях с командующим. Такого же покладистого сорокалетнего капитана искали, но, видимо, не нашли кадровики. Начавшийся вывод войск Группы, да и метелка увольнений прошлись по авиации, подбирая всех, кто выслужил сроки, не годился по здоровью. Капитану Першилину не стукнуло и тридцати, но уже был у него и 1-й класс, и набранный за Полярным кругом опыт полетов в «сложняке».
— Наверное, понравился, — пошутил Костя.
— Да, — кивнула Галина. — Чувствую, кому-то ты понравился. Без шуток. Но я не ревнивая. Приходи, когда выберешь время. Посидим.
— Обязательно, — встал Костя из-за стола. — Я Марине обещал телик наладить.
— Вот видишь. — Галина тоже поднялась.
Костя видел — да, видел! — пышную белую грудь. Но — боковым зрением — и реактор на стене столовой.
— До вечера? — спросила она.
— До вечера еще надо дожить, — сказал Першилин без задней мысли. — За биточки передай поварихам спасибо.
— Обязательно, — грустновато улыбнулась Галка. — Передам. Большое русское мерси.
Костя не успел перекурить — автобус стоял «под парами», постреливая сизым выхлопным дымком. Подхватывая одинаковые брезентовые портфели, летчики занимали места, незлобиво толкались в дверях, а в окнах «пазика» горел уже первый луч рассвета. Солнце всходило над городком и аэродромом, все это Першилин видел тысячу раз, но и в тысячу первый сердце екнуло в груди радостно и тревожно, тревожно и радостно, как всегда бывало перед полетами.
По дороге на аэродром о ночном происшествии в гарнизоне вспомнили не в первую очередь. Содержание подброшенного на КПП письма было известно лишь командиру да переводчику, но догадаться нетрудно: очередная петиция какого-нибудь Движения за сохранность пыльцы на крыльях бабочек или экологического общества бойскаутов-евангелистов. Першилин вспомнил вчерашних подростков и девушку по имени Ева. Что он знает о них? По какому праву может осуждать вполне объяснимое желание — не просыпаться до зари от гула вертолетов?
— Вообще все это не смешно, — оживленно говорил Женя Мельников. — Общеевропейский дом, общеевропейский дом… Что мы скажем, когда выставят из него под зад коленом? А, командир?
Костя глядел в окно. Автобус катился мимо стоянки вертолетов. Чехлы сползали с лопастей винтов как чулки. И Першилин неожиданно ответил любимой присказкой Галки:
— Что? Большое русское мерси.
6. Последнее предупреждение
Серый клин шестиполосной автострады упирался в краешек солнца и как бы выталкивал светило из-за горизонта. Мол, пошевеливайся, лежебока, довольно дрыхнуть, пора трудиться. Ржанков припомнил реплику журнала «Штерн» по адресу «оссис» — бывших восточных немцев: «Начинайте наконец работать, ленивые скоты!» — и отчего-то не порадовался рассвету. Восходящее над Европой солнце представилось Геннадию Николаевичу в образе всесильной германской марки.
Грядет «четвертый рейх»? Да нет, американцы не позволят. Они сами будут рулить оккупированной Германией.
Ржанков опустил солнцезащитный щиток перед лобовым стеклом: яркий свет резал глаза после бессонной ночи. В дороге он постановил себе вздремнуть, зная, что впереди долгий и трудный день. Вначале мешал тугой ветер, шумевший у локтя, — Бокай выделил Геннадию Николаевичу свой уазик, у которого была снята верхняя половина дверцы. Потом отвлек занимавшийся рассвет. А теперь покемарить уже не было времени. Нырнув под виадук, уазик покинул автостраду, где между «мерседесов» и «тойот» выглядел бедным родственником, и въехал на скромную рабочую дорогу. Здесь, среди пластмассовых «трабантов» — мыльниц, карманных «фиатов» и грузовиков с помятыми молочными бидонами в кузове — уазик смотрелся своим парнем. Да и был им.