Он лежал у подножия горы, и не было сил начинать все заново.
Из забвения, из унизительного рабства вырвала русская речь:
— Сильвестр, Сильвестр Иоганович!
Да, именно так его звали в той, прошедшей жизни, которую он оставил на другом берегу Стикса. Сильвестр Фельд. Еще у него было специальное звание — подполковник полиции.
Словно подслушав мысли, голос в темноте произнес:
— Подполковник Фельд, к вам обращаюсь я, полковник Ржанков.
Сильвестр постепенно приходил в себя. Он лежал на каменных ступенях, голова раскалывалась, точно и в самом деле рухнул с вершины и был придавлен валуном. Щекой чувствуя сквозняк из-под двери, Фельд на четвереньках добрался до нее и проверил засов. Засов не был задвинут. Он загнал его в пазы до упора. На ощупь добрался до топчана, где лежала женщина — ее зовут Барби, вспомнил он, — и присел на край. Свеча на столе погасла, догорев, и лишь рубиновый огонек на панели радиостанции рассеивал тьму затхлого подвала. Огонек и голос полковника Ржанкова:
— Я убежден, что вы ни в чем не виноваты, и сумею это доказать. В наших общих интересах, чтобы вы отозвались, если слышите меня сейчас.
С каждым произнесенным словом голос полковника звучал все тише. Прерывисто помаргивал рубиновый огонек: питание садилось. Сильвестр посмотрел на светящийся циферблат «Командирских». Половина четвертого, самый глухой, самый тоскливый час на границе дня и ночи, а сейчас казалось — жизни и смерти. Да, одной ногой Сильвестр побывал на берегу Стикса, испил из реки Забвения. Вино в кувшине было отравлено клофелином или другим подобным препаратом, чтобы поддерживать пленницу в полубессознательном состоянии. Отхлебнув разом добрую половину объемистой баклажки, Сильвестр чуть не отправился на тот свет. Надо дать Ржанкову адрес этого притона, где пытают женщин, а потом…
Сильвестр протянул руку к микрофону радиостанции. Легкое движение пальцев, щелчок тангенты, несколько десятков слов в эфир, и голова может не болеть о женщине, раскинувшейся на топчане в подвале, и о тайнах подвала тоже. Переложить заботы на плечи русского полковника, а самому вернуться домой под утро, укрепить мишень на стене сараюшка, ответить спокойно на вопрос Марии-Луизы: «Где был? Да тут же и был, во дворике, это и Лапка подтвердит. Все остальное — просто сон, дурной сон». Он протянул руку к микрофону.
— Сильвестр, — еле слышно, на последнем дыхании аккумуляторных батарей донесла радиостанция, — я, Конрад Лейла, подтверждаю все, что сказал мой русский коллега. Не валяй дурака, дед. Выхода все равно…
Сильвестр Фельд выключил радиостанцию. «Ошибаешься, Конрад, выход есть: поймать убийцу и привести его на коротком поводке. А твоим словам я не верю. Единожды предавший…»
До рассвета оставалось около часа. Вполне достаточно, чтобы увести из подвала Барбару, вернуться сюда вновь и по-мужски поговорить с обитателями «Парадиза». Сильвестр переоценил свои силы. Пока он вторично приводил Барбару в чувство, пока буквально протолкнул через узковатое для полной женщины подвальное оконце, стало совсем светло. Прижимаясь к остывшей за ночь стене фотоателье, Барби смотрела на голубое небо с полоской зари и не проявляла ни малейшего желания идти куда-либо дальше. Да и куда с ней пойдешь, растерзанной и полуголой, в лохмотьях, которые лишь с натяжкой можно назвать халатиком?
Фельд понял: первоначальный план рушится, как рухнула, внезапно подсеченная, вся его незаладившаяся жизнь. И бросить Барбару нельзя, и по улице с ней не пойдешь. Сильвестр выругался, и, к удивлению, женщина прекратила сползать по стене, глянула осмысленнее.
— Ну же, Барби! Сейчас надо идти, но мы еще вернемся, чтобы рассчитаться с этими подонками, — сказал Сильвестр и снова ругнулся в качестве допинга: — Вечерний свет и лошадиный хвост!
Барбара сделала шаг, и Фельд обхватил ее за внушительную талию: ко всему прочему, женщина была босой. Неожиданно она разлепила губы:
— Где моя сумочка? Там ключи. И от машины тоже.
— Машина здесь?
— Да.
— Которая?
Барбара указала на красную малолитражку у тротуара.
— Эта. Но как же без ключей?
Сильвестр не ответил. Это были уже мелочи. Он подхватил женщину на руки, крякнул и пошел к машине. Свет разгорался — не вечерний, помянутый Сильвестром в устоявшейся формуле крестьянского ругательства, а утренний, трепетный, розовый. Это был свет внезапно мелькнувшей надежды.
Через двадцать минут Сильвестр припарковал малолитражку у двадцатичетырехквартирного панельного дома, где жила Барбара. Они поднялись на третий этаж, Сильвестр аккуратно отжал дверь большой отверткой из своего «джентльменского набора» и пропустил Барбару вперед:
— Сооруди чего-нибудь поесть, я отгоню машину подальше от дома.
— Зачем? — не поняла Барбара.
— Если… — начал было Сильвестр, но махнул рукой. Если они приедут сюда в поисках Барбары, не будет иметь большого значения, стоит машина на обычном месте или же нет. «Они» — люди серьезные, как понял Сильвестр по сбивчивому рассказу Барбары, а еще — по ее истыканной булавкой груди. Вот только «людьми» Сильвестр их назвать поспешил. Таких надо стрелять без долгих разбирательств. Но, увы, Фельд знал: обычно первыми стреляют именно «они».
Барби не дождалась ответа — она была уже в ванной комнате. Сильвестр снял кроссовки, повесил на вешалку из козлиных рожек свой мешок и двинул прямиком на кухню. В холодильнике оказался пакет молока, он выпил его одним глотком, слепил многослойный бутерброд из колбасы, сыра и зелени и запихнул его в тостер. Прошел в прихожую, поправил дверь — теперь ему казалось, что всю ночь он только и делал, что воевал с засовами, — вернулся на кухню и с наслаждением съел бутерброд.
Сделать второй не хватило сил. Сил хватило лишь на то, чтобы добраться до гостиной и рухнуть на диван. С большой цветной фотографии на него смотрела Барбара. Барби без малейших признаков одежды. Фельд восхищенно выругался и мгновенно заснул.
Когда он открыл глаза, завлекательной фотографии на стене уже не было. Но невыгоревшее пятно на обоях подсказывало, что фотография Сильвестру не приснилась. Смутно знакома была и склонившаяся над ним женщина лет тридцати, расчесанная на пробор, пахнущая терпкими духами:
— Вы проснулись? Завтрак я приготовила.
— Барбара?
— Я за нее, — постаралась женщина улыбнуться. Высокий лоб, подбородок чуть тяжеловат, но говорит о твердой воле, птичьи лапки ранних морщин у глаз. Она, Барбара. Сильвестр перевел взгляд на часы и присвистнул:
— Ого, половина одиннадцатого!
— Мы куда-то спешим?
Сильвестр приподнялся на локте и подумал, как хорошо, что его сейчас не видит Марлиз. Сцена ревности была бы обеспечена. Барбара с поразительной быстротой восстановила силы, и сейчас на низкой скамеечке рядом с диваном сидела определенно интересная, хотя несколько полноватая женщина. Рядом на полу лежало охотничье ружье.
— Боишься? — спросил Сильвестр.
— Боюсь. Вдруг они придут.
— Чтобы они не пришли, тебе надо поехать в полицию и все рассказать. Не бойся, я сам отвезу тебя и подожду на площади. Только, чур, если спросят про Сильвестра Фельда — ты ничего не знаешь.
— Я и на самом деле ничего не знаю про вас.
— И не боишься?
— Не боюсь. И с вами не страшно.
— Тогда зачем ружье?
Барбара пожала плечами. Ей к лицу было синее платье в белый горошек. Сильвестр Фельд ощутил сильное желание никуда не спешить.
Польский «Фиат-126», карманная машина почти в буквальном смысле слова, преспокойно стояла там, где ее оставил Сильвестр. На заднее сиденье он бросил новомодный рюкзачок, одолженный у Барбары, куда переложил инструмент, пистолет и радиостанцию. Барби села справа. Она заметно волновалась, поминутно расстегивая и застегивая сумочку.
— Ну, с богом! — сказал Фельд и повернул ключ в замке зажигания. По пути в городское управление полиции он проехал мимо «Парадиза». Те же задернутые шторами окна, пачка газет в почтовом ящике. Внешне здание выглядело вполне благопристойно, и даже вывеска исчезла со стены.
— Похоже, ты стала безработной, — сказал Сильвестр.
— А они заставят меня что-то подписывать? — спросила Барби.
— Кто?
— Ну, в полиции. Не люблю иметь с ними дел.
— Я тоже бывший полицейский, — сказал Фельд.
Барбара замолчала.
…Это случилось на углу проспекта Национального возрождения и улицы Сорок восьмого года. Накренившись от большой скорости, навстречу «фиату» вылетела шестиосная «татра». Сильвестр резко вывернул руль, грузовик промчался в сантиметре от левой дверцы. Лишь комья земли из кузова пробарабанили по кабине, как по крышке гроба.
Барбара воскликнула:
— Смотрите!
Фельд и сам видел девушку, отброшенную с проезжей части на тротуар таранным ударом грузовика. К ней бежали люди, и где-то уже заголосила сирена кареты скорой помощи. Барбара опустила стекло, выглянула из машины, а когда опять повернула голову к Сильвестру, в глазах стоял ужас:
— Опять они. Это девушка Дона.
Сильвестр сдал к тротуару, схватил аптечку, растолкал беспомощно топчущихся людей.
Аптечка не понадобилась. Цыганка Зита, продавщица из писчебумажного магазина, была мертва.
— Шла в кафе… прямо на переходе… Да нет, горел зеленый.
Сильвестр медленно вернулся к машине. Он шел по раскаленному асфальту. Он снова шел по мрачному берегу реки Забвения, где побывал ночью и где Петер Дембински в эту минуту уже встречал, наверное, цыганку Зиту.
15. Завтрак по летной норме
Юлиана Стайн проснулась от счастья жизни. Счастье переполняло ее, как шампанское хрустальный бокал. Ощущение это накатило на Юлиану подобно вдохновению, нежданно-негаданно, и преступно было терять хотя бы минуту. Она выскользнула из-под одеяла, почувствовала под босыми ногами упругую жесткость паласа, придирчиво глянула на свое отражение в зеркальной стене ванной комнаты. Юлиане никто не давал ее сорока четырех. Ни капли лишнего жира, может быть, чуть широковатые плечи, в юности она всерьез занималась плаванием, но Августу нравится. Как он говорит: то, что нужно мужчине.