Был не только в прошедшем времени. Рабочие кварталы столицы и рабочие города, провинциальные сельскохозяйственные кооперативы не захлестнула с головой волна антисоветизма. Здесь помнили добро, а от будущего добра не ждали.
Городок же Охотничья Деревня у Края Луга был городом мелких хозяйств, вышедших на пенсию чиновников… Нет, Ржанков не спешил с выводами, просто отметил факт. И плотнее прижал локтем кожаную папку с подкинутым ультиматумом. Не исчезало ощущение, что держит под мышкой готовую вот-вот взорваться мину.
Поворот, еще один, брусчатка под колесами вместо асфальта, и в просветах чугунной ограды — белые строения штаба Группы. Шлагбаум поднялся перед капотом. Часовой отдал честь. Ржанков был в полевой форме. Переодеться? Нет — он посмотрел на часы, — время дорого. За оставшиеся до семи ноль-ноль тридцать пять минут полковник Ржанков обязан доложить обстановку, а генерал-полковник Фокин — принять решение.
Центральная аллея, затененная липами, поглотила Ржанкова в его пятнистой униформе. Через десять минут (осталось двадцать пять) он возник на пороге приемной командующего, и у сидевшего за столом подполковника Потанина поползли вверх брови. Офицер по особым поручениям при командующем Группой не верил, разумеется, в диверсантов, захватывающих штаб Группы, однако и Ржанкова узнал не сразу. Какие черти принесли начальника отдела военной контрразведки с утра пораньше, да еще в камуфлированной полевой форме?
Понедельник был вообще тяжелый день. День докладов командиров частей и соединений командующему. И день доклада самого командующего министру обороны о том, что было вчера и будет завтра здесь, в Группе, несущей службу в центре Европы, впереди пограничных застав своей страны.
Потанин вложил в стаканчик остро заточенные, как любит командующий, карандаши и сказал:
— Напугали, Геннадий Николаевич. Честное слово, напугали. Никак, думаю, рейнджер какой… Уж было приготовился приемную оборонять.
Полковник Ржанков, мягко ступая по паркету в ботинках с высокими берцами, посмотрел в окно, покачал головой и затем с видимым удовольствием устроился в глубоком кресле:
— Какие, к черту, рейнджеры в наше время? Придет срок, и вы, дорогой Алексей Викторович, сами по описи сдадите свой кабинет и эту приемную представителям форума… фронта… движения… Поглядим, что за партия выцарапается к власти.
Потанин оглядел приемную, обшитую светлым деревом, через приотворенную дверь бросил взгляд в кабинет командующего, обставленный солидно и основательно — на годы. Жаль будет оставлять обжитые стены. Ржанков прав: придет день и час…
В никелированном чайнике закипела вода.
— Вам с сахаром или без? — спросил Потанин, доставая из тумбочки чашки и банку кофе в гранулах.
Ржанков не успел ответить. Под окном туго прошуршали шины подъехавшего лимузина и отчетливо лязгнула дверца.
— Командующий, — вздохнул Потанин, запихивая кофейные чашки обратно. — Теперь до самого вечера круговерть без продыха.
Поднимаясь с кресла навстречу генерал-полковнику Фокину, Ржанков словно впервые увидел его. Так бывает: ночь, проведенная без сна, сообщает взгляду необыденную остроту. Геннадий Николаевич подметил мешки под глазами и микроскопические кровяные ниточки лопнувших сосудов, непробритые морщины на лице командующего. Фокин выглядел старше своих пятидесяти пяти, но высокая кряжистая его фигура была скроена с большим запасом прочности. Рубашка-безрукавка оставляла открытыми сильные руки, прямые плечи выглядели шире от простроченных золотым зигзагом погонов с тремя звездами в ряд.
Сейчас Ржанков протянет командующему коричневый конверт, хрустящий на сгибах, почти невесомый, и на плечи и на сердце командующего тяжелым камнем ляжет аэродром. Большой аэродром со всем сложным хозяйством, с вертолетными стоянками, двухэтажкой командно-диспетчерского пункта и метеополигопом. А еще — весь городок, выросший за многие десятилетия под боком аэродрома. ДОСы — дома офицерского состава — и казармы, офицерский клуб и детский садик. И самое главное — люди, чья жизнь становилась залогом в игре без правил.
Ладонь командующего была ухватистой и крепким — рукопожатие.
— Понимаю, что не порадуете, — сказал он Ржанкову, окидывая взглядом его измятую полевую форму. — Поэтому сразу — самое худшее.
Ржанков протянул конверт:
— Прочитайте. Оригинал у меня, это — перевод на русский.
Они вместе прошли в кабинет, командующий грузно опустился в крутящееся кресло и включил вентилятор.
«Последнее предупреждение русскому начальнику гарнизона.
После семи часов утра понедельника, как только один-единственный вертолет взлетит или сядет на аэродроме вблизи Охотничьей Деревни, мы будем мстить.
Безумные и непонятные полеты крадут спокойствие тысяч людей из недели в неделю, из года в год. Поэтому, если оставляете без внимания наши обращения, мы начнем террористические акции против русских. Мы знаем, как можно незаметно войти в ваши дома и казармы. Мы знаем, куда и как можно подложить подрывные и поджигательные приспособления, чтобы причинить наибольший вред человеческой жизни.
Нигде вы не будете чувствовать себя в безопасности. Смерть знает ваши адреса.
Организация фронта освобождения от русских оккупантов».
Генерал-полковник Фокин откинулся на спинку кресла и нажал клавишу селектора. Командующий воздушной армией генерал-майор авиации Максимов ответил сразу, будто ждал вызова. Да так оно, наверное, и было.
— Доброе утро, Анатолий Митрофанович, — прозвучал в динамике селектора бодрый голос.
— Для кого доброе… — буркнул Фокин, вспомнив, что свой день командующий авиацией начинает на теннисном корте. Зато и строен, и нет «подвесного бачка», каким обзавелся Анатолий Митрофанович. В комнате отдыха имелись тренажер, шведская стенка, но заниматься — душа не лежала. Оправданием были дела поважнее, всегда находившиеся с утра. Например, этот аэродром: — Вы, надеюсь, в курсе событий?
— У вертолетчиков? Да, командир полка сообщил.
— И что?
— По плану в полку полеты на боевое применение.
Для Ржанкова это не было новостью. Потому и торопился он успеть до семи. Вмонтированные в пульт селектора электронные часы выстреливали зеленые цифры: одну за другой. Командующий молчал.
— Есть приказ, — пояснил, угадав невысказанный вопрос, генерал Максимов, — полеты в полку не отменять.
— Чей и почему?
— Мой, товарищ командующий. Мы и так пошли навстречу общественности с церковными праздниками. Кто же знал, что их так много? Полетных дней почти не остается, а ведь пуски ракет на учении будут реальными!
— Да, именно так, — подтвердил Фокин и поднялся, подошел к рельефному макету полигона, на котором через три дня предстояло разыграться тактическому учению. Разработку Анатолий Митрофанович выполнил сам, «операторы» лишь подчистили и уточнили мелочи. Глядя на подкрашенные гипсовые холмы, размеченный передний край обороны дивизии, Фокин вдруг остро пожелал, чтобы учения начались прямо сейчас.
Всерьез думать об этом было просто смешно. Дата согласована с министром обороны, приглашены журналисты, военные атташе, аккредитованные в стране пребывания. На высоте «Круглая» для этой братии уже оборудуют смотровую площадку. Поблизости разыграется самый эффектный этап учения: во время танковой атаки «синих» из-за высоты должны появиться вертолеты и раздолбать бронированные машины, которые в противном случае ждал резак автогена.
— Насколько реально, — Фокин обернулся к Ржанкову и кивнул на письмо, — все это? Блеф или прямая угроза нашим людям?
Анатолий Митрофанович не хотел принимать всерьез бредни «фронта освобождения», иначе, чего доброго, пришлось бы менять план учения. Группа еще жива, и не к лицу смущаться подметными письмами! Блеф все это, детские игры.
Подтверждения своей мысли Фокин ждал от начальника отдела военной контрразведки.
— Блеф или реальность? — повторил вслед за командующим Ржанков. — Оба варианта нельзя исключать. Сейчас проинформирую здешнее министерство внутренних дел, пусть тоже думают. В управлении столичной полиции создана группа по борьбе с терроризмом. Будем работать вместе.
— Они согласятся? — спросил Фокин.
— Терроризм, контрабанда, наркобизнес, — пояснил Ржанков, — остались точками соприкосновения. Раскрывая связанные с ними преступления, сотрудничаем тесно. Так я приступаю?
— С богом! — Фокин кивнул утвердительно.
Ржанков взял со стола коричневый конверт. На табло электронных часов три цифры выстроились в ряд: «6.55». Из динамика громкоговорящей связи прозвучал голос слышавшего весь разговор генерал-майора авиации Максимова:
— Товарищ командующий! Докладывают из вертолетного полка: разведчик погоды просит добро на запуск двигателей.
У дверей Ржанкова остановила просьба Фокина:
— Нежелательно, чтобы эта история попала в прессу.
7. Курок взведен
Треск сухой ветки или щелчок взведенного курка? Вчера эта мысль была последней, с нею же Петер Дембински продрал глаза и обнаружил себя распростертым на кушетке посреди сада. Откуда-то из темной его глубины, подбеленной и прослоенной туманом, долетел ночью характерный звук. Что это было?
Кушетка стояла под мертвым платаном. Сквозь голые ветви строго взирала одинокая утренняя звезда. В начале века, дерьмового, но, к счастью, уходящего, голодный петроградский математик доказал, будто Вселенная постоянно расширяется. Абсолютная чушь! Расширяется голова Петера под воздействием алкогольных паров. Сейчас в ней, пустозвонящей, смутно проступали: веранда «Зеленого какаду», скатерть со стопкой картонных подставок под пивные бокалы, загорелая, в обрамлении седых волос, лысина Сильвестра и поднятые над ней кулаки прежних «крестников» бывшего начальника городской полиции.
Всему виной был он, Петер Дембински. Или абрикосовая водка. Или злосчастный русский аэродром, где с утра пораньше вертолеты уже пробуют движки: слышен характерный звук.
Петер приподнялся на локте. Запущенный сад дышал в лицо сыростью и необъяснимой тревогой, от которой в тоске сжималось сердце. Так бывало в детстве: на бесшумных войлочных подошвах страх крадется к твоей кроватке, чтобы схватить и унести на кладбище, где среди могил бродят мертвецы в саванах и горят таинственные огоньки.