Не доезжая километра до пункта пограничного и таможенного контроля, автомобиль останавливается. На Лоранда, скрюченного в баке, обрушивается водопад солярки. Теперь не страшен самый бдительный досмотр. Теперь главное — терпеть.
Бесконечно тянется время. Лоранд привыкает к позе эмбриона, окруженного, как околоплодными водами, дизельным топливом, затянутого в тугую резину, заключенного до поры до времени в стальной кокон. «Но когда я выйду из него, — думает Лоранд, — когда выберусь отсюда, я отомщу за каждую секунду, проведенную на границе в ожидании досмотра». На границе не стран и даже не дня и ночи — на границе жизни и смерти, которая уже протягивает к жалкому зародышу свои холодные стальные ладони.
Лоранд теряет сознание, но продолжает держаться за жизнь зубами. Когда бак открывают по ту сторону границы, шоферу приходится финкой разжимать зубы Лоранда, чтобы влить глоток рома. Ром — сама жизнь, понимает Лоранд и встает на ноги, липкий и грязный от солярки. Он стоит под чистым небом с проклюнувшимися звездами и спрашивает:
— Эмболия?
Второй тягач чернеет впереди на проселочной дороге. Водитель дает Лоранду саперную лопатку:
— Заодно согреешься.
Эмболия умерла от удушья в топливном баке, так и не глотнув воздуха свободы.
Без гидрокостюма, который стоит денег и еще пригодится, женщина лежит под кустом боярышника в перепачканной комбинации и заляпанной белой блузке. Водители сталкивают труп в ров и поливают бензином. Один из них бросает вслед окурок сигареты «Каро».
«Вена — 124 км» — прочитал Лоранд на дорожном указатели и притормозил. Он ощущал на губах табачные крошки. «Житан» — не жалкие «Каро», но тоже сигареты без фильтра, крепкие, помогающие не задремать за рулем. Хотя после таких воспоминаний в сон не тянет.
Тянет назад, как тянет обратно в корчму выпивоху, не добравшего рюмку до нормы. Лоранд ощущал нервную дрожь, но голова была ясной. Он понимал, что возвращаться далеко небезопасно. Риск превышает дивиденды. Но знал и другое: если не рискнет сейчас, то всю оставшуюся жизнь будет жалеть.
Составляя ультиматум коменданту русского гарнизона, Лоранд блефовал, действуя в интересах компании «Айртревеллинг». Зато теперь он свободен в своих поступках и получил право на месть.
По шоссе, вылупив глаза подъемных фар, пролетели редкие утренние машины. Лоранд развернулся, махнув прямо через разделительную.
Он должен успеть. Он успеет, Эмболия, отомстить за тебя русским.
33. «Для кого-то просто летная погода»
Молодой, красивый и здоровый, подполковник Сильвестр Фельд шел по коридорам министерства внутренних дел в разлетавшемся летнем пальто. Был май, восьмое число, страна отмечала День освобождения. Вести был рад, что успел к празднику возвратиться из Москвы, где учился на академических курсах при Высшей партийной школе. Он шел по паркету, блестевшему словно лед на реке под весенним солнцем, и неожиданно льдом паркет и обернулся. Скверно затрещали, предательски прогнулись под ногами половицы, и Сильвестр ухнул в прорубь, в сомкнувшийся холод и беспросветную темень…
Они и сейчас окружали Сильвестра Фельда — предутренний холодок и предрассветная мгла, особенно плотная под бетонным колпаком долговременного оборонительного сооружения, оставшегося с войны. Но в прямоугольнике амбразуры уже занималась заря.
Сильвестр Фельд протер глаза и по крутым ступеням поднялся к тяжелой железной двери. Она скрипнула на петлях — звук, знакомый с незапамятных, а точнее, послевоенных лет. Сюда, в убежище Кротта приносили подростки Охотничьей Деревни найденные в полях патроны, а то и неразорвавшиеся боеприпасы, получая за это несколько мелких монет.
Добывая порох, Кротт клещами выворачивал из гильз пули, разряжал мины, выплавлял тол из снарядов. Кротт был мастер фейерверков. Он освоил производство всех известных типов: от «римских свечей» до «водопада» и даже изобрел несколько новых. «Золотое свечение», вспыхнувшее над городком в честь третьей годовщины Победы, очень понравилось начальнику советского гарнизона.
На этом все и закончилось. Вышел запрет на выпуск и продажу бытовой пиротехники. Так и не испытав новый тип фейерверка, Кротт закрыл свою мастерскую в старом убежище, навесив на железную дверь амбарный арок. Пожалуй, только старожилы Охотничьей Деревни помнили сюда дорогу. Сильвестр Фельд был одним из них.
Он распахнул стальную дверь и шагнул за порог.
В тумане поднималось солнце. В тумане тонул аэродром, чье присутствие угадывалось по звуку автомобильного двигателя. Сильвестр подумал: «Сегодня проводы ребят, а меня не будет вместе с ними. Хотя бы издали махну рукой, а потом сдамся полиции».
По небу плыли облака, подсвеченные пожаром занимавшейся зари.
Лоранд повернул ручку настройки транзистора.
— …территории страны слабая облачность, но зонтик можно не брать, дождя не ожидается.
— Вот и хорошо, — пробормотал Лоранд, — я как раз забыл свой зонтик.
Он хрипло рассмеялся и, взяв мотоцикл за руль, затолкал приметный японский аппарат в заросли ежевики. На грунтовой дороге остался след протектора, но это не беда. В крайнем случае объяснения придется давать Дону Фишеру, чей мотоцикл ночью позаимствовал Лоранд. Будущий мэр найдет с полицией общий язык, а если нет — какое дело Лоранду? Выполнив задуманное, он будет свободен как птица.
«Фогельфрай», — повторил Лоранд и вспомнил, что в средневековой Германии не существовало для бродяжки ничего страшнее, чем быть удостоенным подобного «титула». Это означало, что ты — пария, последний из презреннейших, и любой добропорядочный член общества волен убить тебя столь же свободно, как птицу.
Что же, теперь Лоранд был настоящим «фогельфрай» и находил в этом свои преимущества.
— Хорошая погода для любителей парусного спорта, — доверительно сообщил транзистор. — Так что виндсерф под мышку — и на озера…
Лоранд отстегнул ремни, крепившие к багажнику мотоцикла длинный предмет в чехле из-под удочек, и подставил ветру небритую щеку. «Четыре-шесть метров в секунду», — определил для себя скорость Лоранд.
— У меня осталось несколько секунд для последнего сообщения, тоже имеющего отношение к погоде, — скороговоркой выпалил радиокомментатор. — С аэродрома под городом Охотничья Деревня у Края Луга сегодня начинается вывод российского вертолетного полка, а это значит, что климат в стране улучшится. Только вчера мы были свидетелями молодежных выступлений в этом городке у ворот воинской части. Надеюсь, что сегодня проводы первого экипажа пройдут тихо и мирно. Мое время истекло, сейчас послушайте музыку, а через двадцать семь минут мы встретимся в эфире.
Лоранд выключил транзистор и раздвинул кусты ежевики.
Полковник Ржанков стоял у края взлетно-посадочной полосы. Он не пошел в палатку, где накрытые столы спозаранку ждали гостей и журналистов, чтобы рюмка-другая «Столичной» окрасила для них мир в радужные тона и, возможно, повлияла на тон репортажей с проводов. Ржанкову было грустно, что полк улетает, хотя как начальнику военной контрразведки ему полагалось бы радоваться. Но сердцу не прикажешь.
Он стоял у края полосы, и слова некогда популярной и архисентиментальной песенки приходили на память: «По аэродрому, по аэродрому лайнер пробежал, как по судьбе…» Конечно, трудно представить лайнер, бегущий «по судьбе», но зачем придираться? В данном случае слова отвечали ситуации достаточно точно. Вот аэродром и вот вертолет, чьи маленькие колеса-«дутики» через сорок-пятьдесят минут оторвутся от взлетно-посадочной полосы. С этого мгновения начнется отсчет, и через два месяца осенний ветер шепнет «прощай» последнему вертолету гвардейского дважды орденоносного полка.
Но пока было кому проводить улетавший первым экипаж капитана Першилина. В домик поисково-спасательной службы, где отдыхали парни перед стартом, то и дело заглядывали люди. Кто задерживался, кто выходил через пять минут. А примеченная Ржанковым стройная женщина в белом переднике официантки так и стояла на крылечке. Геннадий Николаевич припомнил еще одну строфу песенки, которую исполнял Вахтанг Кикабидзе: «Для кого-то просто летная погода, для кого-то проводы любви…»
Ржанков похлопал по карманам пиджака. Так и есть, сигареты забыл в машине. Возвращаясь на автостоянку, оглянулся: женщина в белом передничке официантки шла по летному полю, опустив голову.
34. Встретимся за облаками
Утро тянулось, как некогда семинары по марксистско-ленинской подготовке, — мучительно долго. Костя Першилин чувствовал себя гостем, про которого говорят: взял шляпу и остался. Он действительно давно взял свой шлемофон и наколенный планшет с проложенным курсом. Он, снятый со всех видов довольствия, и на самом деле был теперь гостем на своем аэродроме. И он бы уже давно стартовал, если бы не ждали здесь Чрезвычайного и Полномочного Посла, обещавшего прибыть на проводы.
Под прицелом фотоаппаратов и видеокамер экипаж несколько обвыкся. После плотного завтрака эта грустная процедура переносилась легче. Да и сами репортеры насытились немудрящим сюжетом: вертолет и экипаж. Следующим номером программы ожидалось прощание летчиков со знаменем.
Паузу заполнила мисс Юлиана Стайн, приехавшая на проводы вместе с военно-воздушным атташе посольства США. Никто не знал, чего ей стоило ровно держать спину, приближаясь по бетонке к трем парням в летном обмундировании. Действие транквилизаторов кончалось, обволакивающая ее сознание оболочка рвалась, и теперь Юлиана в полной мере ощущала потерю Августа Купера. Ощущала физически, как молодой пилот чувствует отсутствие инструктора во второй кабине «спарки», впервые вылетая самостоятельно.
Так и сейчас — пустота за спиной, холодная пустота, откуда веет промозглым сквознячком. Русские летчики стояли у вертолета, начищенные, в застегнутых на последний зубчик «молнии» кожаных куртках. Верный Сид Глинер раздобыл где-то переводчика, и тот представил Юлиану экипажу:
— Госпожа Стайн, председатель совета директоров компании «Айртревеллинг», член правления Европейской авиационной федерации.