– Я не знаю.
Как ни странно, куда чаще, чем Кублах и Джосика, с Доном общался Дом. Для Дона эти разговоры были источником информации о происходящем, причем одним из самых существенных. Что же касается Дома, поскольку он относился к рангу надынтеллекторных организмов, пусть и невысокого уровня, то, повторимся в который раз, мы можем судить о его намерениях и мотивах лишь очень приблизительно и с большой вероятностью ошибиться. Правда, сейчас принципиальная непознаваемость людьми организмов такого сорта отвергается многими теоретиками: они считают – и пытаются доказать это, – что статистически сколь угодно сложный «мозг» в большинстве случаев склонен принимать простые, понятные нам решения, и лишь иногда эти решения способны вызывать у нас оторопь и разгадке не поддаются.
Как бы то ни было, в контактах с людьми интеллектуальное превосходство Дома ощущалось лишь в небольшой мере. Неукоснительно следуя этике машинного обслуживания, Дом безукоризненно выполнял роль вышколенного слуги и одновременно заботливого и любящего родственника, поэтому всегда вел себя понятно и предсказуемо, говорил исключительно ясным для людей языком, причем нисколько не снисходил к их примитивизму со своих сверхразумных высот, а вел себя с ними именно что на равных, благоразумно понимая и давая понять другим, что преимущество в интеллекте ни в коей мере не возвышает его над людьми и что в общении с ними сверхразум скорее бесполезен, чем нужен, а иногда даже и вреден.
Однако при всей ясности, при всей предсказуемости своих речей, Дом, будучи существом намного более сложным, чем человек, изредка позволял себе действия и высказывания, которые с точки зрения привычности выглядели, мягко говоря, необычно.
Так однажды, подавая Джосике очередной спиртовой коктейль, он придал ему некий технологический и совершенно непищевой запах, рвотного рефлекса, впрочем, не вызывающий. Джосика, естественно, не побрезговала и даже выпила этот коктейль залпом, неосознанно показывая ему полное доверие даже в выборе напитков и их запахов, но, выпив, все же поинтересовалась, что это за гадость.
– Мое изобретение, – гордо ответил Дом. А потом добавил совсем уже несусветное: – Для себя берёг.
С этой точки зрения интересен был также состоявшийся с Джосикой разговор, совершенно неожиданно и без повода инициированный Домом, что уже само по себе было непривычно и могло вызвать недоумение. В тот час они, как это у них часто бывало, оценивали (и довольно, стоит сказать, скептически) шансы Дона одержать верх над моторолой, пусть даже и при поддержке целой армии донов, когда Дом вдруг сказал, не особенно интонируя:
– Все-таки это неправильно, что все, даже моторола, все меня зовут по месту моей работы. Дом – разве это имя? Это даже не кличка.
– Ну, почему? – несколько оторопев, возразила Джосика. – Имя как имя. Звучит почти как Дон.
– Это уменьшительное. Ты прекрасно знаешь, что на самом деле он Доницетти Уолхов. Два имени. А меня даже Домом Фальцетти не называют. Просто Дом.
– Имена, – наставительно сказала тогда Джосика, – двойные, тройные и даже четверные дают людям, потому что их невозможно много, а таких, как ты, очень мало, так мало, что имена вам даже и не нужны. Вон моторолу тоже просто моторолой зовут. Это как если бы человека назвали человеком, а птицу – птицей. Но его зовут именно так, а не иначе, ему не нужно имя, он единственный моторола на всем Стопариже, других нет и быть не может.
– Разница между нами, – соглашаясь как бы, ответил Дом, – что его имя (имя – в кавычках!) пишется с маленькой буквы, а мое – с заглавной. Он выше, я ниже, но я – с заглавной.
Джосику раздражал этот разговор. Она чувствовала, что опять говорит словами Дона, а не своими, – никак его не вытравить из себя. Но Дом здесь ни при чем, он неправильно повел себя, когда завел этот разговор, да и разговор шел куда-то не туда, неправильный получался, «а значит, – почему-то подумала Джосика, – Дом несчастен, а потому его надо пожалеть и утешить, Дон не умеет жалеть и утешать, поэтому, чтобы и дальше вытравлять из себя Дона, надо говорить пусть даже и его словами, но так, как он этого не умеет». Поэтому спрятала Джосика раздражение и тем же матерински-наставительным тоном продолжила:
– Моторола на планете может быть только один, ему вообще никакое имя не нужно, словно как бы даже и Богу, я читала. Ты тоже уникален, и таких, как ты, на планете больше нет… – Тут Джосика запнулась, осознав, что она, человек, поучает надынтеллекторное существо, но продолжила тем не менее: – Но хотя бы в принципе здесь могут появиться существа…
– Структуры, – поправил Дом.
– …могут появиться существа, – заупрямилась Джосика, – твоего ранга. Поэтому тебя пишут с заглавной буквы, а моторолу – с маленькой.
– Что-то я не видел, чтобы меня хоть с какой-то буквы писали, – сказал Дом.
– Это не важно.
И тогда Дом сказал с ясно слышимой горечью (что тоже было несколько странно):
– Ты права. Быть уникальным унизительно. И чем ты уникальней, тем это унизительней для тебя. Бедный моторола!
«Бедный Бог!» – подумала Джосика мыслью Дона.
И еще она подумала тогда, что в последнее время пристрастие к странным (точнее, немного странным) поступкам и высказываниям у Дома усилилось, да и тон его несколько изменился – в нем, ей показалось, стали часто проскальзывать этакие любовно-иронические нотки, раньше совершенно Дому несвойственные.
Вот с Кублахом Дом вел себя совершенно иначе. С ним он не позволял себе странностей, всегда был почтителен, предупредителен, но за всем этим незатейливо крылось «почти» – почти почтителен, почти предупредителен, словно бы Дом на дух не переносил Кублаха. Вот уж чего-чего, а любовного тона, иронического там или нет, Кублаху от Дома дожидаться не приходилось. И Дом безразлично реагировал на частые, порой просто истерические срывы Кублаха. Как, например, тогда, когда он, глядя в настоящее окно, выкрикнул в сердцах:
– Да когда же, когда ж я отсюда выберусь наконец-то?!
Кублах, забывшись, думал тогда, что он в этой комнате, которую под спальню использовал, совершенно и бесконечно один, и поэтому чуть не подпрыгнул, когда вдруг сзади раздался солидный баритон Дома:
– Я бы не советовал вам выходить сегодня на улицу. Там, насколько я понял, вас могут ожидать разнообразные неприятности.
Кублах резко обернулся и, естественно, никого за своей спиной не увидел.
– А, это ты. Приветствую, как же.
– Здр…
– Он бы мне не советовал, а? Многократное «ха-ха» я бы ему сказал. Ты что, не понимаешь, что ли, многоум чертов, что мне необходимо, НЕПРЕМЕННО НЕОБХОДИМО как можно скорей убираться с этой проклятой планеты, из этого проклятого города вместе с вашим суперзамечательным Доном?!
И заорал в пустоту входной двери:
– Ты, что ли, не понимаешь, что мне НЕМЕДЛЕННО надо?!
Дом ответил сочувствующе:
– К сожалению, в настоящий момент я ничем существенным помочь в этом вам не могу.
– К сожалению, в настоящий момент, – издевательски процитировал Кублах, потом вздохнул, опомниться попытался. – Но ты же машина! Ты в тысячи раз умнее меня! В тебе этих интеллекторов напихано, как атомов у меня в дерьме!
– Ну, это преуве… – начал было Дом, но его опять прервали, потому что Кублах не слышал:
– Ты ж вон какой рас-про-пере-очень-супер-разумный, ты все знаешь, так придумай хоть что-нибудь!
На что Дом ответил витиевато:
– Я знаю, что вы прекрасно знаете, что я не знаю способа безопасно вывести сейчас вас отсюда и создать условия, позволяющие вам беспрепятственно покинуть нашу планету с Доном или без Дона – в настоящее время и то и другое осуществить невозможно в принципе. Могу лишь предполагать, да и то с большой вероятностью ошибиться, что в ближайшие две-три недели ситуация может измениться кардинальным и, очень возможно, вашим целям самым благоприятствующим образом.
От этой сложно составленной фразы отдавало таким откровенным издевательством, что Кублах буквально взвился:
– Смеешься, да? Дурака из меня делаешь, да? Ты мне не заумные речи изобретай, я таких и от идиотов наслушался, я и так знаю, что я глупее, ты лучше подумай интеллекторами своими, как мне выбраться из этого ужаса! Ведь не может же быть, чтобы не было способа! Контрабандисты какие-нибудь, частные рейсеры, космоломы, банды Герцага… я не знаю, кто-нибудь, кому официальные порты заказаны и кто умеет обходиться без них. Ведь на любой планете полным-полно такого добра, тебе ли не знать?! Подумай, Домик, прошу!
(«Что ты будешь делать с ним, когда поймаешь?»)
– Увы, – сказал Дом на этот раз совсем не ироническим тоном. – «Герцаги» сюда пока не добрались, а что касается контрабандистов и прочих, то хоть их действительно в обычное время бывает достаточно, сейчас их нет, потому что время действительно необычное, карантин, причем очень строгий. А главное, моторола умней меня.
– Ты хочешь сказать «безумнее»?
– Иногда мне кажется, что это одно и то же, – ответил Дом.
(«Что, что ты будешь делать с ним, когда наконец поймаешь?»)
Кублах тряхнул головой и сварливо буркнул в ответ:
– Хоть в чем-то согласился. А то вечно противоречишь.
Это была чистая правда. Ничем стараясь не выдавать своего отношения к гостю, в беседах с ним Дом инстинктивно (если вообще можно говорить об инстинкте в отношении существ его ранга) испытывал желание возражать. Именно поэтому чуть позднее, когда просмотр «позорного фарса» в комнате с живым двумерным экраном был завершен и Кублах, поднявшись с кресла, сказал безнадежно, что это конец и что Дону теперь ни за что не подняться, Дом немедленно возразил:
– Я думаю, ничего еще не закончено. Я думаю, главное здесь то, что моторола перестал нуждаться в Фальцетти.
Глава 22. Ошибка моторолы
В общем, ничего нового с Грозным Эми не сделали – эта процедура известна с незапамятных времен и, говорят, срабатывала, да вот только всегда ли? Наша беда в том, что мы очень мало знаем о своем прошлом. Нам до него нет никакого дела, вот что грустно. А, собственно, грустно ли? Не шучу ли я?