В тот самый миг, когда вьюнош посетил Грозного Эми, множеству камрадов (или, точнее, бывших камрадов) явился другой тридэ – тридэ Психа. Всех их без исключения этот тридэ до безумия напугал, некоторые даже не поняли, что он призрак, хотя на этот раз Фальцетти не злобствовал и не бесновался, а, наоборот, был спокоен и убедителен. Говорил он всем одно и то же: надо идти к Дому Фальцетти, что в Фонарном переулке, надо показать Дону и его кузенам, что Гвардия существует и по-прежнему непобедима, необходимо любой ценой прорваться в Дом, а дальше он скажет.
Многие были настолько перепуганы появлением мертвеца (им было неважно какого – настоящего или искусственного), что даже не поняли, о чем он им говорил; другие поняли, но перепугались еще сильнее, в большинстве своем это были «вернувшиеся» – те, что главной целью себе поставили забыть об ужасном прошлом и заслужить прощение окружающих. Самые, впрочем, отмороженные вняли – конечно, тоже из страха, но и с тайной надеждой наконец отвести душу – и потянулись к Фонарному.
Очень во всей этой истории с попыткой захвата Дома Фальцетти удивили хутцуны – они тоже стали стягиваться к Дому Фальцетти. Хутцуны – хищники, а не падальщики, их устраивает только свежее мясо, причем вовсе не человеческое, вопреки тому, что порой повествуют мифы. На самом деле они охотятся на мелких птиц и еще более мелких животных, которых в городе почти что и нет; не брезгуют, конечно, и остатками человеческой пищи, однако собираться в ожидании чьего-нибудь трупа, тем более человеческого, они никогда не будут. И тем не менее – вот. Собрались у Дома Фальцетти, захватили все немногочисленные высоты вокруг него и замерли в ожидании. Чего они ждали? Я не знаю.
Глава 27. Смерть Дона
Кублах не сразу понял, что Дом умер. Сначала он просто не обратил внимания на его молчание – молчит, и ладно, не до него было Кублаху, многое надо было обдумать, прежде чем сюда войдет Дон. Но потом один за другим стали пропадать тридэ. Уползла плохо сделанная оранжевая змея, гуськом свернули за угол музыканты в странных спецовках, рыжая женщина упорхнула, а потом и весь остальной призрачный народец разбрелся кто куда. Правда, вот кресельный тридэ не ушел, а испарился еще до того, как Кублах вызвал Дона, но он и раньше так уходил, это было привычно и не вызвало подозрений. Но потом началось сгущение тишины. Кублах почему-то испугался и позвал:
– Эй!
Ответа не последовало, и тогда он позвал громче:
– Дом! Ты где?
Тишину чуть-чуть потревожил не шум и даже не шепот, а тихое, на пределе слышимости, шевеление, и смолкло, и совсем уже страшно Кублаху стало.
Он еще раз позвал негромко, да замолчал – понял, что ответа не будет.
Глаза его заметались. Дом Фальцетти гнал его из себя. И тогда Кублах отчетливо произнес, сам не зная кому, следующие слова:
– Всё! Мне здесь больше нечего делать. Здесь никого нет, и никто здесь ничего и ни от кого охранять не будет.
Он решил вызвать Дона и сообщить ему о случившемся, но сразу же забыл и стал искать выход. Немного поплутав, вышел в сад. Это был, собственно, не сад, а набор правильно расставленных деревьев непонятной очень типовой породы и совершенно одинаковых кустов, разделенных тропинками. Зрелище скучное, как государственный туалет. Ворота были распахнуты.
– Любому желающему! – сказал Кублах.
Он прошел к воротам, выглянул, потом вернулся, стал осматриваться, затем чуть ли не бегом пошел к дому. Войдя спешно, он открыл первую попавшуюся дверь, то была комната Джосики. Совершенно пустая. Естественно! Одни квадратики на полу. Перед одним из них он опустился на колени, попытался отскрести с пола, потом хлопнул себя по лбу, усмехнулся смущенно:
– Вот идиот!
Встал с колен, протянул ладонь к тому квадратику, и из него послушно выросло кресло. Кресло это он взял на руки – тяжелое оказалось – и, кряхтя, поволок к выходу.
Когда на пятачок Фонарного переулка, как раз туда, где когда-то приготовлен был для Кублаха погребальный костер, торжественно опустилась элитная бесколеска типа «хуманум» с Грозным Эми, он уже сидел в кресле с неприступным и очень упрямым видом, загораживая вход в дом.
Вьюнош первым выскользнул из бесколески, за ним – «сопровождающие», два мрачных и не очень уверенных в себе камрада, которые до того по приказу нового командира следили за квартирой Грозного Эми, а теперь были переданы в распоряжение этого странного тридэ. Парни совсем не привыкли подчиняться изображениям и поэтому чувствовали себя не в своей тарелке. Следом за ними элитный транспорт покинул Эми – с очень солидным и умным видом, хотя и несколько заторможенный. Кублаху его лицо показалось знакомым. «Наверное, – подумал он, – мне его когда-нибудь показывал Дом».
– Так, стоп! – сказал себе Эми уже знакомым и не своим голосом. – Ворота открыты, значит, можно идти, но что здесь этот тип делает?
Кублаха Грозный Эми не знал, но откуда-то ему было известно, что человека, сидящего в кресле у ворот, зовут Кублах. Это не удивило Эми, чувство удивления вообще не было знакомо ему. Его даже не смутила странная мысль, пришедшая ему в голову.
– Постой пока, – вдруг сказал он себе. – Я сейчас.
Молодой парень подошел к Кублаху и сказал официальным голосом Дома:
– Тебе здесь нечего делать. Ты сейчас встанешь и отойдешь в сторонку ждать своего Дона.
Кублах сразу узнал в парне того, кто шел за ним по другой стороне улицы во время той вечерней прогулки. Моторола. Ему не было страшно, страх прошел еще там, в коридорах Дома Фальцетти, но он чувствовал себя загнанным в угол крысенком, полная беспомощность. «Никогда бы не поверил, что способен на подобную глупость», – подумал он. А вслух сказал, слепо глядя в сторону:
– Велено пускать только Дона. А тебя нельзя.
– Неправда, – сказал вьюнош. – Дом открыл дверь, он впускает всех, в том числе и меня. Уйди.
«Я, в конце концов, персональный детектив, – сказал себе Кублах, – мне статус не позволяет перед железками отступать». Он посмотрел в глаза мотороле (туман в тех глазах клубился, туман неопределенного цвета, не было там зрачков), сделал насмешливое лицо и этак с юмором в голосе и с приподнятием правой брови произнес веско:
– Тут такая штука – Дома сейчас нет дома. И для простоты нашей дискуссии давайте примем, уважаемый моторола, что я – это Дом. И велено пускать только Доницетти Уолхова. Вот придет, тогда пущу.
Юноша очень обаятельно улыбнулся, показав все сто двадцать восемь зубов.
– Кублах, ты не препятствие! Ты мелкий и никчемный человечишка, не способный справиться даже со своими прямыми обязанностями, куда тебе брать на себя другие? На тебя хватит даже вон тех двух камрадов, что стоят сзади меня, а надо будет, и других подключу.
– Рискните! – так же весело ответил Кублах, чем на микросекунду ввел моторолу в недоумение. Но Кублах чувствовал, что уж сегодня-то он готов к такому Импульсу, к такому Крику нечеловеческому, какого никто на этой планете еще не испытывал.
– А что, – ответил моторола, неожиданно посерьезнев. – И рискну.
Кублах ожидал чего-то такого, но терять ему было уже нечего. Он огляделся по сторонам, потом удивленно вытаращился и, смеясь, спросил мрачного вьюноша:
– Это, что ли, ваши камрады, уважаемый моторола?
Со всех сторон к пятачку Фонарного переулка стекались люди. Площадка перед домом Фальцетти, только что пустая, если не считать хуманума и его пассажиров, стремительно наполнялась. Большинство этих людей Кублах видел впервые, разве что кроме Дона, который только что появился из-за поворота и теперь спешным шагом направлялся к воротам, но камрадов среди всей этой публики – Кублах был уверен – оказалось не очень много: как-то они лицами все-таки отличались от остальных, эти камрады.
Но были, конечно, – вон, вон и вон еще парочка, и там, дальше… Были! Еще, конечно, обнаруживались в толпе, уже запрудившей весь пятачок, и кузены. Как и камрады, они были везде, куда только ни ткни пальцем, их было даже, кажется, больше, чем камрадов, и лицами они тоже отличались от остальных, лицами выделялись они. Но ведь не только они, не только, не только камрады и кузены – самый разный народ невесть откуда вдруг пришел сюда, на Фонарный, самый разный и самый странный; очень много почему-то вдруг здесь оказалось тридэ.
Я этого до сих пор не пойму, а историки «феномена П‐100» таким вопросом вообще никогда не задавались. Есть у меня версии, но серьезной критики они не выдерживают. Так или иначе тридэ города Париж‐100 как раз в этом месте и в это время тоже устроили себе сходку. Были здесь представители «театральных» тридэ, немодных в то время и хранящихся в реквизиторских лишь на срочную замену отсутствующего актера, ничего собой не представляющие, невзрачные тридэшки, способные принять образ кого угодно, то есть ни на что серьезное не способные, их было очень немного, два или три; были также выходцы из Танцакадемий, но тоже какие-то незначительные; скорее всего, были здесь и домашние тридэ, выполненные людьми вручную, для себя – по крайней мере, их можно было заподозрить в аляповатых и на вид совершенно бескостных созданиях, которых ни одно уважающее себя интеллекторное существо себе создать не позволит (правда, мы знаем кучу интеллекторных существ, относящихся к себе без всякого уважения); и, наконец, о господи боже мой, попадались там тридэ, которых вообще не могло быть, даже с позволения моторолы.
К примеру, затесался в толпу тридэ самого Кублаха – это уж вообще ни на что не похоже, – стоял себе поодаль и запоминал повадки оригинала. Были там тридэ зеленоволосого и лысого Техников Департамента Архивации, правда, очень приблизительно сработанные, ухватившие только то, что называется характерными приметами. Стоял там также и тридэ Лери – этот был очень хорошо сделан, не отличишь, – с ним даже кто-то попробовал поздороваться. Кублах себя не узнал, а остальных не знал просто – он глаз не мог оторвать от черно-белого тридэ Гауфа, принявшего такую глупую и такую героическую погибель, его не узнавали и сторонились. Словом, собравшаяся толпа давала Кублаху множество поводов повторить уже тогда зат