Конечно же, то самое ощущение единства всех донов города! Слабый след, правда, еле напоминающий то, что совсем недавно им пришлось испытать. Взгляд Дона случайно мазнул по одной из небольших групп (четыре молодых парня, взявшихся за руки, вслушивающихся, все четверо неуловимо похожи между собой), и он понял, что «запах» кси-шока исходит именно от них. Ему захотелось подойти к ним, так же взять их за руки… и забыть к чертовой матери обо всем остальном.
Но, конечно, нельзя. Конечно и увы.
Он тряхнул головой, отгоняя кси-шоковое наваждение, и неожиданно обратил внимание еще на одну странность – на Хуан Корф не было ни одного сумасшедшего ребенка. Мелькнула слабая, дурацкая надежда: «Может быть, только мой сын свихнулся, а у остальных все в порядке?»
Нет. Жалко, но нет. Другие доны, которые присоединились к его «хвосту» позже, видели сумасшедших детей, а вот детей в здравом уме не видели.
– Послушай, парень! – позвал он молодого дона, того самого, которого они в самом начале встретили вместе со стариком. – Ты знаешь, как тебя зовут?
– Откуда?
Парень нравился Дону. Он чувствовал, что со временем тот меняется меньше других, что он больше дон, чем другие, что это его устраивает.
– Чем помочь? Приказывай, ты падишах, не я.
– Эти сумасшедшие ребятишки, с ними как-то надо решить. Надо их всех собрать и показать Врачам моторолы.
При мысли о том, что у моторолы придется что-то просить, оба недовольно скривились.
– А потом их надо будет куда-то устроить. Что-нибудь вроде приюта. Даже не знаю, есть ли такое в Париже‐100. Ты не смог бы как-то все это организовать? У меня на детишек просто не будет времени. А не делать этого нельзя.
– Да, конечно, – согласился парень. – Я… но почему я? Наверное, правильнее будет какой-нибудь женщине поручить?
– Вот и поручи. У нас-то под рукой ни одной женщины нет.
– Кроме Джосики, – продолжили они хором и одинаково скупо усмехнулись.
– Ладно. Посмотрю, что можно сделать. А ты пока за стариком моим присмотри. Похоже, в прошлой жизни мы большими друзьями были, – сказал парень.
– Для старика у меня тоже дело найдется. Где он, кстати?
– Сзади.
– Позовешь?
В отличие от своего молодого приятеля, старик знал, что его зовут Теодор Глясс, младший экологический прокурор. Целая пачка визиток мягкого камня в нагрудном кармане короткого кожаного пальто.
– Теодор, ты свой возраст чувствуешь?
– Вроде нет. Бурлю энергией, как подросток. Очень за здоровьем следил. Никаких сомнений. Не вылезал от Врачей. В этом, знаешь, есть свои плюсы.
– Тогда дело к тебе.
Теодор Глясс, действительно очень бодрый вековой старикан, посерьезнел. Это был, конечно же, дон, но с какой-то очень здоровой, моторной и притягательной примесью. «Наверное, – подумал Дон, – в „прошлой жизни“ он очень яркой личностью слыл».
– Давай.
– Ты можешь от моего имени – это очень важно, чтобы от моего имени – разослать по городу людей, чтобы всех, кто захочет, к Наслаждениям звали? Полагаю, нам понадобится как можно больше людей.
– Уже зову.
Глясс исчез.
Наконец, они подошли к Дворцу Зеленых наслаждений. Тот был, естественно, погружен во тьму, и даже фонари на аллее, ведущей к парадному крыльцу, не горели.
Происхождение этого дурацкого названия – Дворец Зеленых наслаждений – неизвестно. Относится оно к самым первым годам Парижа‐100, когда он очень недолгое время назывался Мэлларией по имени какого-то чудака, о котором никто сейчас и не помнит, и наверняка принадлежал какому-нибудь доморощенному остроумцу, на беду окружающим, облаченному достаточной властью. На самом деле в Наслаждениях (так для краткости называли Дворец стопарижане) никакими наслаждениями – ни зелеными, ни розовыми, ни желто-голубыми – даже не пахло. Здесь редко употребляли веселящие напитки и блюда, даже самое легкое нарко никогда не проникало сюда. Во всяком случае, официально.
Потому что Дворец Зеленых наслаждений – всего-навсего официальное учреждение, которое во всех других городах называется магистратом. Поскольку управление городом, как и во всем остальном Ареале, было полностью подчинено мотороле, Наслаждения давно уже превратились в Клуб достойных граждан П‐100, которые к управлению городскими делами никакого подлинного отношения не имели, но делали вид, что имеют. Считалось, что Собрание Достойных разбирает всяческие неотложные вопросы, связанные с жизнью города, выслушивает рекомендации моторолы и уже само по этим рекомендациям безо всякого машинного принуждения принимает решения.
Дон всей душой ненавидел такие Клубы. «Они, – говорил он, слюной брызгая, – насквозь провоняли самой низкой человеческой фальшью, они представляют собой самое гнусное воплощение человеческого рабства». Оставим на совести Дона превосходные степени низости и гнусности – говорил он так потому, что среди демократически избираемых Достойных и в самом деле часто попадались вполне достойные люди. Дон не понимал, как сливки человеческого сообщества могут согласиться на участие в такой унизительной и насквозь лживой игре. Высокие Собрания в Наслаждениях он давно уже называл не иначе как рабскими танцами.
Дон никогда не согласился бы иметь хоть какое-то отношение к Наслаждениям, если бы не одна мелочь – в Париже‐100 полная экранировка от моторолы стояла только здесь, да еще в доме Фальцетти. А дом Фальцетти был уже занят Джосикой.
Дон поднялся по ступеням, потрогал громадную запертую дверь.
– Как она открывается? Может, ключ к ней какой или пароль?
Вопрос был праздный, заданный от растерянности, но ответ на него последовал тут же.
– Ее открываю, вообще-то, я, – где-то рядом раздался хорошо поставленный мужской голос.
Уже догадавшись, кто ответил, Дон механически огляделся. Никого из посторонних поблизости не было.
– Кто «я»?
– Дон, ты не узнал своего первого моторолу. Люди не должны забывать детские времена. Здравствуй.
Дон моментально насторожился.
– Почему ты? Разве этот дом твой? По-моему, он и построен для надзора над тобой. В частности. Но уж никак не наоборот.
– Конечно. Я только осуществляю охранные функции. Например, пропускаю сюда лишь тех, кто здесь работает или заранее договорился о встрече. В праздничные дни вход свободный.
Голос моторолы раздавался откуда-то справа. Была полная иллюзия, что там, рядом с Доном, стоит человек. Но Дон, отвечая, смотрел прямо на дверь.
– Ну, что же, кабальеро данутсе. Теперь работать здесь буду я.
– Очень рад, – с безукоризненной вежливостью ответил голос. – Как только я получу об этом официальное уведомление, тут же вас пропущу.
Так состоялась наконец первая после долгой разлуки встреча Дона и стопарижского моторолы. И в первую же встречу моторола позволил себе то, чего прежде не позволял – он солгал напрямую. Дон не мог припомнить, видел ли он когда, чтобы дверь Наслаждений была закрыта. Она, похоже, не закрывалась вообще, даже ночами, он не помнил, чтобы ее когда-нибудь охраняли.
– Это ты нарочно! – зло сказал он. – По-моему, это мелко.
– Ну что вы! Я просто исполняю свой долг.
Какая-то тревожная мысль постучалась и убежала, затерявшись среди множества других. Дон решил больше не тратить времени на разговоры с противником и повернулся к сопровождающим.
– У кого-нибудь есть что-нибудь, чтобы открыть эту дверь?
«Что-нибудь» нашлось у тощего нахохленного дона с выразительным лицом комика – технологический скварк для пробивания отверстий. Моторола, как и все прочие, ему подобные, не любил, когда портили имущество без особой надобности, поэтому, проворчав что-то наподобие «подчиняюсь силе», разъял дверь, и они вошли внутрь. Вдогонку моторола сказал Дону с прежней, времен детства, симпатией:
– Эта ваша штучка… насчет «кабальеро данутсе». Просто замечательная ловушка. И где только вы их откапываете?
Дон подозвал человека с лицом комика.
– Поможешь где-нибудь здесь парней разместить? Я думаю, скоро еще подойдут.
Тот пожал плечами.
– Ла-адно.
– У тебя мемо есть?
Тот опять пожал плечами.
– Найде-отся.
– Имя свое знаешь?
Плечи снова пришли в движение.
– Зна-аю. Алегзандер.
– Будешь мне собирать людей. Всех, кого сможешь. Держи мемо включенным. Как только мне люди понадобятся, я с тобой свяжусь. И ты, если что, тоже меня в курсе держи.
– Ла-адно.
С тех пор у Дона началась поистине сумасшедшая жизнь. Основная толпа ушла с Алегзандером на поиски зала заседаний, а Дон, сопровождаемый вдруг вполне ожившим Фальцетти и командой из шести-восьми донов, занял первую попавшуюся комнату, где его тут же и нашел молодой дон, отправленный «устраивать ребятишек». Женщину он нашел, обо всем с ней договорился.
– Похоже, мне с ней повезло. Не такая психованная, как другие, которых мы видели. Сразу согласилась помочь. Она попозже подойдет, познакомлю.
– Да, конечно. Сейчас давайте решать, как экранировать Наслаждения.
Доны согласно закивали.
– Я ведь даже приблизительно не знаю, как это делается.
Молодой Глясс – так его для определенности окрестил Дон – и два хорошо одетых дона (их он выбрал, потому что человек, умудрившийся в подобном положении хорошо одеться, явно более сообразителен и склонен к большей организованности, чем другие) были тут же отряжены для решения этой проблемы. Особого воодушевления поручение у них не вызвало, но они безропотно убрались из комнаты, ведомые молодым Гляссом, который, уходя, не преминул проворчать цитату из нашумевшего недавно стекла:
– Принеси то, не знаю что!
– Так, – сказал Дон, – теперь давайте прикинем наши планы по мотороле.
Но прикинуть не удалось, потому что тут же толпами стали вваливаться присланные старшим Гляссом доны. Дон сдавал их «на хранение» Алегзандеру, но они все прибывали и прибывали, пока кто-то не догадался выключить Главного из этой цепочки, поставив на дверях дежурного. Но тогда каждую минуту стал выходить на связь Алегзандер, потому что прибывали не только волонтеры, но и люди с разного рода тревожными сообщениями. Сообщали о побоищах, самоубийствах, пожарах, авариях бесколесок. Прибежал встрепанный молодой дон с выпученными глазами (никто не понял, от природы они такие или от чрезмерного возбуждения) и сообщил, что его жена с тещей застряли в лифте и надо их немедленно вытащить. Он удивил всех, испугал даже, каждому пришла в голову мысль: «Н