еужели этот идиот – я?» Лупоглазый откровенно пренебрегал всеми волнующими донов проблемами и даже к их идефиксу – грядущей войне с моторолой – никакого интереса не проявлял. Все его помыслы были заняты только двумя женщинами, которых он впервые увидел меньше двух часов назад. Он прекрасно осознавал, что он Дон Уолхов и никто другой, что женщины, которых он с таким жаром опекает, тоже доны и хотя бы уже поэтому не могут приходиться ему женой и тещей… Эти мелочи волновали его меньше всего, он наплевал на все окружающее, сосредоточился на узкой проблеме, но уж ее-то намеревался разрешить наилучшим образом. В конце концов он добился своего и, довольный, умчался прочь в сопровождении двух помощников.
Кого-то Дон гнал, какие-то сообщения требовали срочного вмешательства; в таких случаях он одалживал у Алегзандера «ненадолго» десяток-другой добровольцев.
Как уже говорилось, командовать Дон не любил в той же степени, в какой не любил подчиняться чужим приказам. Оказалось, однако, что командовать самим собой, размноженным в сколь угодно большом количестве экземпляров, не так-то уж и сложно. По-видимому, доны, по собственной воле подчинившиеся ему, не испытывали особенного восторга от роли подданных, но это был их собственный выбор, да и командовал ими человек точно такой же, как они сами. Они даже испытывали облегчение, в котором себе, естественно, не признавались – Дон взвалил на себя груз быстрого принятия решений, что тоже было не в его характере.
Одно плохо – командовать оказалось занятием хлопотным и утомительным. К тому же необходимость быстро принимать решения давалась нелегко и доводила Дона до головной боли. Он был похож на теннисиста-новичка, вынужденного отбивать тысячи мячей сразу. Он чувствовал, что просто не успевает переключиться с одного важного дела на другое. Донам даже и в голову не приходило разделить этот груз с Главным. Собственно, у них и не было такой возможности – очень скоро все те, кто сидел с ним в комнате в ожидании разговора о мотороле, были разогнаны для решения самых разных неотложных задач, теперь они лишь забегали к Дону сообщить о том, что сделано, и получить новое, иногда совершенно глупое, указание.
Рядом остался только Фальцетти. К нему вернулась его бешеная суетливость, он безумно раздражал уже одним своим присутствием, да вдобавок еще и вмешивался чуть ли не в каждый разговор, но очень скоро выяснилось, что без него трудно. Удивительно – затворник, он великолепно разбирался не только в географии Стопарижа, которую Дон за время отсутствия успел основательно подзабыть, но и во всех событиях жизни города (тех, естественно, что происходили до Инсталляции). Поэтому любое его вмешательство, как бы оно ни бесило Дона, на поверку почти неизменно оказывалось полезным и ускоряло дело.
– На улице Гранмагистра? Ха, неудивительно! Там уже дня три как движение перекрыто. Там с интеллекторным сопровождением какая-то серьезная авария, только завтра моторола обещал исправить. Что же они так? На каждом же шагу предупреждения! Хм!
– Эсколария? Это недалеко, я сейчас объясню, как туда короче пройти. После поворота направо сначала будет такой маленький переулочек…
– Парень! – истово взывал он к жуткого вида дебелой тетке. – Ты опять все перепутал, милый! Да как же это могло произойти на Южной, когда Южная к северу от Центральной? А еще дама!
Он не только давал советы, он с готовностью брался за любое возникающее дело.
– И это вы в такую даль нас зовете? Дон! Надо что-то делать, пора создавать парк машин, иначе ничего не получится – город-то немаленький. Смотри, какие концы!
– Парк? Машин? Каких машин? – не сразу схватывал Дон.
– Любых. Бесколесок. «Берсеркеров», «Бисекторов» – и так далее по алфавиту. И срочно.
Дон беспомощно хмурился.
– Где ж я тебе срочно их возьму? Да еще парк!
– По улицам набери.
– Вот ты и набери. А мне некогда.
– И наберу!
Свистнув ублюдку, он стремительно убегал и через несколько минут так же стремительно врывался в комнату.
– Скоро будет.
В одну из таких его отлучек, когда Дон чуть ли не впервые за все это время оказался в полном одиночестве больше чем на минуту, в дверях появился молодой Глясс, очень возбужденный и с радостной новостью:
– Больше не зови меня молодым Гляссом. Нико Витанова. Витанова! Новая жизнь! О какое у меня имя! А Нико – с ударением на последний слог.
– Надо же – на последний слог. Поздравляю. А откуда…
– А Теодор – мой… ну, что-то вроде дяди. Он три года назад приехал недельку погостить, да так и остался.
– Вот что, – глядя Витанове прямо в глаза, с мрачным неодобрением сказал Дон, – Теодор – не твой дядя, а дон, которого зовут Теодор. Так же, как и ты не его племянник, а дон, которого зовут… Кстати, откуда узнал?
– Моторола сказал… – Витанова осекся. – Тут, понимаешь…
Дон недоверчиво посмотрел на Витанову.
– Моторола? Ты у моторолы свое имя спросил?
– Дон, я понимаю, что нельзя, – взмолился Витанова. – Но сейчас, когда мы никаких планов не обсуждали, когда я ничего не знаю и ничего выдать не могу ни взглядом, ни пульсом, ни цветом кожи… И потом, все спрашивают имя, а мне нельзя?
– Кто «все»?
– Ну, после того, как он им предложил.
– Что предложил?!
Витанова с удивлением воззрился на Дона.
– Так тебе еще не сказали? Уже часа, наверное, два назад. Он по всем громким связям объявил, чтобы те, кто хочет узнать свое имя, адрес, познакомиться со своим досье и так далее, шли прямиком в «исповедальни». А что? Пусть он враг, но правильно, я считаю. Откуда нам еще имена свои узнавать?
Дон обжег Витанову взглядом, встал и зашагал взад-вперед по комнате, то ли успокаиваясь, то ли что-то обдумывая. В это время появился Фальцетти, начал что-то говорить, но растерянно умолк – Дон не обращал на него внимания.
Наконец, Дон сказал:
– Да нет, все правильно. Действительно, почему бы и нет. Меня только удивляет, что ты, которого я считал доном из донов, пошел к мотороле на поклон, стоило ему позвать, и тебя не передернуло.
– Передернуло, успокойся, – зло возразил Витанова. – Только ты не забудь, что у нас с тобой разные ситуации.
– Попробовал бы я забыть! – голос Дона потеплел. – Ты вот что. Ты попробуй вот что организовать. У нас сколько «исповедален»?
– Не знаю.
– Где-то около тысячи, – подсказал всезнайка Фальцетти.
– Ты найди, где они отключаются, все отключи, оставь включенными штук пятьдесят-шестьдесят… ну, в общем, столько, сколько у Алегзандера есть свободных людей…
– Там около семидесяти человек экстренного резерва, – сообщил Фальцетти.
– Семидесяти? Оставь включенными… ну, скажем, пятьдесят будок и у каждой из них поставь нашего человека. Пусть пропускает внутрь, кого сочтет нужным, а кого не сочтет, пусть гонит. Сам пусть выбирает кого. И чтобы имена записывал. И адреса тоже. Потом может понадобиться.
– Но зачем все это? У многих есть мемо, через мемо они могут узнать у моторолы почти все то, что в «исповедальне». Глупость, по-моему. Да и вообще – к чему все эти ограничения? Людей злить?
– Действительно, Дон, я тоже что-то не улавливаю здесь пафоса, – важно поддакнул Фальцетти, поглаживая по спине притихшего ублюдка.
Дон тоже не улавливал, но приказа не отменил. «Когда не понимаешь планов врага, на любое его действие отвечай противодействием. Даже если противодействие глупо». Это не закон хнектов. Это вообще ничей не закон. «Правило противодействия» Дон давно уже выработал исключительно для внутреннего применения. К тому же он любил озадачивать противника очевидной бессмысленностью своих действий. А самое главное, он верил в правильность первого порыва. О чем, правда, не раз жалел. Точней, три раза.
Витанова, все еще недоумевающий, но отчасти успокоенный воспоминанием о «правиле противодействия», умчался исполнять, а Фальцетти, порядком к тому времени обнаглевший, устроил Дону целый скандал.
Ох, он кричал! Ох, он визжал, метался и руками размахивал! Дон только головой покачивал восхищенно.
Он кричал, что Дон не имеет права принимать такие безответственные решения; что грядущая война с моторолой потребует всех без остатка сил, концентрации на этой задаче всех донов Парижа, а какая тут может быть концентрация, когда он настраивает их против себя; что не для того он, Фальцетти, потратил свои лучшие годы, обучая Дона всем антимоторольным премудростям; что такое безответственное, глупое и мальчишеское поведение сделает его, Дона Уолхова, изгоем среди донов, парией в родном городе, что он, Фальцетти, вынужден будет посыпать свою старую голову холодным пеплом и простуженным, то есть пристыженным, покинуть родину своих предков…
– Ладно, хватит! – еле сдерживая смех, оборвал его Дон. – Мы сделаем так. Мы тебя сделаем министром внутренних дел и чрезвычайных ситуаций. Ходи себе по городу, набирай себе людей, в первую очередь тех, кто в форме, разрешай себе все чрезвычайные проблемы, а то они меня достали почти так же сильно, как ты. Только оставь меня в покое. Мне некогда.
Глава 13. Первые часы города
Откликнувшись на призыв Дона, в Наслаждениях собралось шестьсот пятьдесят человек. Это не были какие-то нарочно отобранные люди – по сути, они попали туда случайно. Они просто встретились на пути тем, кого разослал по всему городу Теодор Глясс, которого, в свою очередь, как, возможно, помнит читатель, отрядил на это дело Дон-папа, Дон-главный, словом, тот самый первый Доницетти Уолхов, легкомысленно и с такими кошмарными последствиями севший в предложенное ему кресло. Единственное, что их объединяло, – они согласились прийти. Этого, конечно, немало, но, естественно, они не представляли собой хоть сколько-нибудь презентативную выборку (я не очень хорошо знаю, что такое презентативная выборка, но уверен, что применил этот красивый термин правильно). Остальные два миллиона стопарижан и понятия не имели о том, что происходит в здании их магистрата.
Разумеется, многие доны занимались поисками Дона Уолхова. Разумеется, еще более многие доны тоже были бы и не прочь присоединиться к собранию, если бы о нем знали. Но не меньше было таких, которые мечтали разорвать Дона в клочья.