амом деле поняли, почувствовали как-то, ведь доны, не какие-нибудь там Фальцетти поганые, нарочно решили немного подержать его в одиночестве – пусть, мол, хоть чуточку не подумает, раз уж пришел такой миг.
Брошенный на чистом, без крошки пыли, столе, мемо мертво молчал. Потом запикал наконец и сонным голосом Алегзандера спросил:
– Это… А собира-ать-то их где?
Дон не сразу вспомнил, что сам просил его собрать всех людей.
– Не можешь сам догадаться? В Достойнике, где тут можно еще?
Достойником в Наслаждениях называли Зал Достойных.
– А. Ла-адно тогда. Так я сейчас соберу.
Не успел он отключиться, как тут же совсем в другой тональности дзенькнул новый вызов – от Витановы.
– Детишек насобирали целую кучу! – закричал он. – По Врачам рассовали, те обещают вылечить, а вот куда их после девать – не имею никакого понятия!
– Идиоты, – сказал Дон. – Дебилы. Дегенераты.
– Понял, – сказал Витанова уже спокойнее, – организуем. Так бы сразу и говорил.
Потом прибежал Фальцетти. Он был предельно взбудоражен, ублюдок носился вокруг него как помешанный.
– Отключился Врач-Один в Главном моторольном госпитале! – с порога закричал он. – Врачи помельче с ног сбились, но там для них слишком много больных, тебе немедленно надо переговорить с моторолой, только он имеет к нему доступ, это такой очень большой и сложный Врач, почти бортовой!
– Что тебе нужно? – спросил Дон. – Что, черт побери, тебе от меня нужно? Я еще никогда не вытирал тебе сопли!
– Но… но мне сказали… мне сказали, что ты не только экранировал Наслаждения от моторолы, но еще и «исповедальни» все отключил.
– Правильно тебе сказали, отсюда с моторолой больше не будет связи, слишком опасно…
Странное дело, Дон только что хотел рассказать Фальцетти, почему именно считает опасным хотя бы даже и косвенное присутствие моторолы в Наслаждениях, но в последнюю секунду передумал. По такой маловразумительной причине – он не дон.
Между тем Фальцетти, обычно очень чуткий к такого рода подробностям, на этот раз осечки Дона не заметил, поскольку совсем не был в настроении что-нибудь у него выпытывать. У Фальцетти тогда была одна забота – выполнить просьбу моторолы.
Только что к нему прибежал тот мерзкий мальчишка, которого еще, кажется, несколько дней назад моторола пытался протащить в дом; прибежал, запыхавшись, вел себя странно и передал от моторолы послание: «Всем сердцем с вами, прошу о немедленном контакте – так, чтобы никто из ваших друзей о нем не узнал. Посланцу моему можете полностью доверять».
В ответ на предложение доверять посланцу Фальцетти скроил одну из самых своих зловещих физиономий – «скорей умру!». Но сама идея взять его к себе в подчинение и – пусть не сейчас, а в будущем – вдоволь над ним поизмываться, очень его прельщала. Сейчас Фальцетти заботил контакт с моторолой.
Мелькнула и тут же в панике умчалась прочь мысль: «Веду себя нелогично, всегда был против моторолы, да и саму историю с гомогомом затеял, чтобы ниспровергнуть эту ненавистную, проклятую, черную, могильную, бесовскую… – Ублюдок забегал быстрее. – Хм… словом, унижающую человеческое достоинство машинную власть. И в то же время в помощи его нуждаюсь отчаянно, потому что все идет не так, как задумывалось, потому что… ну, в общем, не обойтись без него сейчас. Но ведь еще древние учили, что будущую жертву лучше всего держать при себе в качестве ближайшего союзника».
Теперь перед ним стояла проблема посложнее всяких там философско-этических умствований: надо было, не вызывая подозрения, связаться с моторолой. Связаться, несмотря на то что связь мемо в пределах Наслаждений с самого начала была отключена – только так можно было экранировать помещение от множества внимательных ушей и глаз моторолы. Можно было выскочить ненадолго из Наслаждений, укрыться где-нибудь и уже там побеседовать с моторолой, но в глазах донов это выглядело бы подозрительно; к тому же Фальцетти был уверен, что за каждым его шагом доны следят. Оставались, правда, «исповедальни», но в последний миг Дон прикрыл и их.
Дон вообще вел себя совсем не так, как ему полагалось по плану Фальцетти, и это раздражало. Собственно, Фальцетти лишь в самых общих чертах представлял, как поведет себя Дон, как поведет себя весь город после Инсталляции. Виделось ему нечто эдакое радостное и благодарное, воображалось, что вот они вместе с Доном, рука об руку, начнут… Словом, будущую жертву лучше всего держать при себе в качестве ближайшего союзника, и хорошо бы, чтобы жертва к этому союзу относилась с восторгом и пониманием. На самом же деле даже тени восторга, не говоря уже о понимании, со стороны донов не замечалось. В разговорах с Фальцетти доны постоянно напоминали ему – кто взглядом, кто жестом, а кто и напрямик, – что полагают случившееся скорее бедой, чем счастьем, и в беде этой винят прежде всего его; что Фальцетти следовало бы примерно наказать, что не наказывают его вовсе не потому, что взяли и все простили…
Словом, это Дон вел себя нелогично, это он взял да отключил в Наслаждениях все «исповедальни» как раз в тот миг, когда так необходимо поговорить с моторолой. Оставался хитрющий, с точки зрения Фальцетти, ход – сделать так, чтобы Дон сам поручил ему контакт с моторолой.
– Так что делать с Врачом-Один?
Врач-Один вовсе отключен не был, все происшествие в Главном госпитале Фальцетти выдумал, но он не боялся разоблачения. Он достаточно хорошо знал Дона, чтобы понимать: в такое время тот его слова ни за что проверять не станет.
– Ты мог бы в таком вопросе обойтись и без моих указаний, – мрачно буркнул Дон.
– Как же! – вскричал Фальцетти. – Как же обойтись, если все контакты с моторолой идут только через тебя, а ты от этих контактов отказываешься?!
– Я… Сделаем так. Мне сейчас нельзя с ним разговаривать. Ты – единственный, кто эту роскошь может себе позволить. Через тебя моторола… В общем, если ты не против, возьми все эти контакты на себя. Будешь у меня не только министром внутренних дел, – Дон невесело усмехнулся, – но и министром внешних сношений.
Ублюдок при этих словах, словно помешанный, закрутился вокруг хозяина.
– Я не против! Я не против! – заторопился Фальцетти. – То есть это, конечно, несколько усложнит мою и без того… Но раз дело требует, я готов! Главное, чтобы дело шло, правда?
– Правда, правда.
– Так я пошел?
– Постой! – Что-то насторожило Дона, но сейчас у него были дела поважней, чем попытки разобраться с тревожными звоночками подсознания. – Ты это… Все свои дела с моторолой сначала со мной оговаривай. Не подумай, что я не доверяю, но для меня это сейчас важно.
– Ну, конечно! А как же! Само собой! Естественно! Разумеется! Да я ни в коем случае!
Фальцетти со своим ублюдком немедленно скрылся, да так быстро, словно это тоже были тридэ.
Так Дон Уолхов развязал руки Фальцетти и тем самым вырыл себе могилу. А потом мы говорим: «Ой, да вы посмотрите, какой негодяй оказался, ой, да не верьте ему, да не подчиняйтесь ему, мы ему доверяли, а он, подлая душа, взял да и сосредоточил в своих руках необъятную власть!»
Глава 16. Тронная речь
Дону не удалось собрать своих сторонников сразу. Сначала, строго наказав Алегзандеру никого в распоряжение Фальцетти не отдавать, он ждал, пока они все соберутся. Потом резко навалились дела, причем неотложные, потом все одновременно проголодались и, насытившись, одновременно захотели в сортир… Потом – как-никак прошли сутки, и на всех одновременно накатила усталость – Дон назначил дежурных и объявил мертвый час. Но долго поспать им не удалось, потому что сразу в нескольких местах словно по заказу у подчиненных «исповедален» начались драки, и пришлось почти всех поднимать по тревоге. После того как тревога утихла и все снова улеглись спать… Словом, одно цеплялось за другое, и нельзя было выбрать ни минутки на то, чтобы прочесть, наконец, как назвал ее Валерио, Тронную речь.
Отсрочка пошла на пользу – она дала Дону возможность пусть урывками, но все же как следует продумать план борьбы с моторолой. И когда уже на третий день необходимое время все же нашлось, он был готов говорить долго, четко и убедительно.
Потом он вспомнит свою необъяснимую приподнятость перед Тронной речью, вспомнит, как свято был убежден: они поймут, и примут, и согласятся.
Так случилось, что в самый последний момент произошла непредвиденная заминка, и Дону пришлось выслушивать взволнованных «мамаш» – тех донов-женщин, которые в самом начале взяли на себя заботу о сумасшедших детях. Главной из них – богатырского сложения даме с решительной челюстью и плечами атлета-силовика – понадобились дополнительные помещения и транспорт. Она попросту не заметила намеков Дона на то, что с такими вопросами в сегодняшнем бедламе она вполне могла бы справиться и сама, поскольку город переполнен пустующими помещениями и оставленными бесколесками всех видов. Лишь после того, как они уже изрядно поцапались, уперли друг в друга взъяренные взгляды и совсем уже одинаково выставили вперед челюсти, до них вдруг дошло, что на самом-то деле они спорят с собой. Поняли, расхохотались и, к обоюдному удовольствию, очень быстро решили все насущные проблемы несчастных детей.
– Хоть здесь все складывается не так кошмарно, как казалось на первый взгляд, – сказал ей Дон на прощание.
– Ага! – ответила она с довольным видом и отбыла.
Так что к назначенному сроку Дон несколько припозднился. Когда он торопливо вошел в Зал Достойных, тот был полон – в нем набилось, наверное, не меньше тысячи человек. Его сразу поразило спокойствие собравшихся – здесь царила почти полная тишина. Он остановился и недоуменно посмотрел по сторонам. На подиуме, где во время заседания Достойных появлялся тридэ моторолы, стоял Алегзандер, он приглашающе подмигивал и махал ему рукой – мол, сюда. Остальные сидели в бароновских креслах с высокими спинками так, что лица их были скрыты, или неподвижно стояли в проходах, скрестив на груди руки, с пустыми, ничего не выражающими взглядами. Никто не разговаривал, все ждали чего-то, но словно бы и не Дона, поскольку на его приход никто особенного внимания не обратил.