– Ты можешь серьезно слушать? У меня, между прочим, только на тебя и надежда…
– Ах, – сказал Джосика, – все они, мужчины, одинаковы. Пока ты им нужна, они для тебя всё, а как добьются своего – сразу к стенке отваливаются, к тебе задницей.
– Джосика!
– И храпят.
– Я кому-то сейчас физиономию попорчу!
– Да ладно, ладно, слушаю, чего там. Попортит он. С кулаками на слабых – это и я могу.
– Я ть!.. Я тебе!
– Нервный какой. Сказал же, слушаю, весь внимание. Чего тебе еще?
Но как только перешло к делу, Джосика вмиг перестал ерничать.
А разговор для чужого уха получился крайне чудной – какими обычно получаются разговоры на профессиональных волапюках. Даже приводить не хочу – всякие там «корючки», «ампорты», «свудивудучить» и прочие совершенно понятные очень узкому кругу слова-пароли. А смысл был вполне простой и вполне доступный для непосвященного уха. Дон рассказал о причинах, почему он считает моторолу сумасшедшим, о том, почему в таком случае не сможет сработать обычный план, если только можно назвать обычным план, рассчитанный на поражение не кого-нибудь, а планетного моторолы. Обычный план, даже очень ухищренный, достойный разве что Дона да еще, возможно, пары-тройки других высококвалифицированных хнектов, основан был, естественно, на звуковых смесителях смысла (другими словами, на всякой словесной чуши, которую Дон с помощниками должны были скармливать мотороле и тем самым целенаправленно сводить его с ума), но сейчас, когда стало ясно, что моторола и так безумен, это уже не годилось.
Дело в том, что для победы над моторолой его сумасшествие обязательно должно было быть управляемым. Сумасшествие же неизвестное, не произведенное намеренно, – непредсказуемо, неуправляемо и потому опасно. Во всяком случае, воздействовать на сумасшедшую машину словесно, так, как привык воздействовать Дон, становится уже невозможно. Звуковой канал воздействия несет в себе слишком мало бит информации, поэтому должен быть очень точно нацелен в очень хорошо известное место. Непонятно, как он подействует на поврежденную, неизвестную интеллекторную структуру. В таком случае единственное, что может помочь, да и то необязательно, – более широкие воздействия, такие, например, как визуальные.
Однако визуальные воздействия: мимику, позы, жесты, пейзажи и т. д. – очень трудно просчитать. Когда-то Дон умышленно занимался этим вопросом, просчитывал визуальное воздействие на украденных интеллекторах и изолированных, самодельных структурах с мощностью бортовых. Ответ был всегда один – визуальное воздействие, разумеется, намного более действенно, чем акустическое, но для того, чтобы правильно его просчитать и распланировать, нужно соединить минимум пятнадцать планетных моторол. Таких ресурсов Дон не мог иметь в принципе. О чем ему и напомнил Джосика в своей раздражающей женской манере.
Джосика, правда, забыл, что все подобные расчеты проводились для визуального воздействия со стороны одного человека. Действенность – и это Дон тоже выяснил из своих расчетов – резко повышалась при увеличении числа «воздействователей». Однако расчеты показывали, что заниматься этим бессмысленно, если число «воздействователей» будет ниже нескольких, а точней пяти-шести, сотен. Визуалы – штучные люди, и на сотни, даже на десятки, Дон рассчитывать не мог. Теперь ситуация изменилась. Теперь в его распоряжении было семь сотен донов, жестко объединенных его Тронной речью, и еще немереное множество тех, кто желал или был согласен к нему присоединиться.
Оставалось только договориться о том, что будет представлять собой «визуальное воздействие», другими словами, с высочайшей точностью его рассчитать. И вот здесь-то у Дона были вызовы, которые могла разрешить для него только полностью оторванная от внешнего мира Джосика.
Дело в том, что Дон просто не мог заняться такими расчетами. Несмотря на то что Фальцетти сильно разгрузил его, занявшись неотложными проблемами города и в первую очередь взяв на себя полицейские функции, дел, которые требовали его пристального внимания, оставалось слишком много. Во-первых, он – и только он – должен был делать то, что предписывал ему его же собственный план нападения на моторолу. То есть набирать волонтеров, объяснять им суть операции, следить за сохранением секретности, тратить время на женское движение по спасению сумасшедших младенцев (они все еще никак не могли найти его сына, да и вообще, как выяснилось, имели шанс спасти всех травмированных младенцев не сразу, а только по прошествии очень большого времени; они, впрочем, старались), следить за созданием автономных интеллекторных систем, которые впоследствии заменят моторолу, и делать еще чертову кучу дел, в равной степени необходимых и важных. Дон, если уж на то пошло, зашивался и явно не успевал к назначенному сроку, который он обозвал «День Данутсе», и даже то, что он выключил себя и своих главных помощников из цикла «сон – бодрствование», помогало не слишком. У него физически не оставалось времени на разработку «визуального воздействия» – и здесь ему мог помочь только Джосика с его оторванностью, свободным временем и свободными интеллекторами, которых в доме Фальцетти было в достатке.
– Ладно, – сказал Джосика, разобравшись в деле и поняв, что от него требуется. – Хорошо. Этим я займусь. Как насчет нашего сына?
Дон не смог соврать, ответил, что не знает до сих пор. Куда-то пропал, слишком уж много сумасшедших младенцев.
– Сволочь ты. То есть сволочи мы, – мрачно подытожил Джосика. – Мой сын, он, не исключено, умер. Ты не можешь этого так оставить.
– Мы даже не подозревали, что у меня есть сын, – сказал Дон. – Его найдут. Ты, главное, помоги.
И, глядя пристально в лицо, положил ладонь ему на ногу. Джосика замер, смотря куда-то вверх.
На протяжении всего разговора и Дон, и Джосика хотели друг друга. Они устали быть порознь. Они очень хотели друг друга и при этом чувствовали себя крайне глупо. Особенно Джосика.
– Я думаю, надо попробовать, – тихо, на пределе слышимости, сказал Дон. – Ты ведь знаешь, я…
– Еще бы мне не знать. Дурацкая ситуация, правда?
– Ты знаешь. Ты прекрасно знаешь, как мне ее не хватало.
– Я думаю… мне кажется… словом, ей тоже тебя не хватало.
Чего они оба не знали, так это того, что сын их тогда, невероятно грязный, почерневший и почти голый, рыскал вокруг дома Фальцетти в поисках своей единственной жертвы. Совсем малявка, он не вызвал бы сейчас жалости даже у патологических чадолюбцев. Он вызывал только ужас. Он был похож не на ребенка, а на ритуального карлика-убийцу из хоррор-стекол, да, собственно, именно таким он и был – странной смесью свихнувшегося взрослого и полностью задавленного мальчонки. Дня за два до того на него наткнулась женщина-дон из розыскной детской бригады (Дон лишил себя многих неприятностей, направив женщин на поиски сумасшедших детей, – большинство из тех, кто в ином случае непременно стали бы самыми ярыми врагами Дона Уолхова, нашли себя в этом, в сущности, святом занятии. Так постоянно в мире: человек, который, занимаясь делом неправым, мог бы стать грязнейшим из подлецов, но волей случая занимается хорошим, становится вполне сносным и уважаемым и снискивает любовь. И от обыкновенных хороших людей он отличается – да и то вопрос, отличается ли? – только тем, что при внезапной перемене занятия всегда готов стать распоследней сволочью. Только он об этом не знает. И никто об этом не знает тоже), но стоило ему взглянуть на них, как они, смутно что-то узнав, что-то невнятно вспомнив, шарахнулись в стороны – паренек, на женщин внимания, собственно, не особенно и обратив, проследовал себе дальше, а дамы-доны долго еще приходили в себя от почти сверхъестественного ужаса, глядя друг на дружку и пытаясь понять, что же, собственно, с ними произошло.
Поскольку Альтур находился поблизости, между всеми тремя произошло что-то вроде телепатического контакта. Странного, знаете ли, такого контакта, с ожидаемыми вполне последствиями. Ударенного в сторону сексуального влечения. Влечение приобрело так всегда ожидаемый привкус святости, и рука Дона мягко скользнула к Джосике, глаза обоих прикрылись. Затем они кинулись друг на друга и стали совершать телодвижения, суть которых я опущу. Не потому, что излишне скромен, а по той простой причине, что наблюдать интимные акты далеко не всегда приятно, а порой даже и противновато – даже если для исполнителей это совершенно святые акты. Вот такое противоречие.
Собственно, акта как такового между Доном и Джосикой не произошло. Джосика яростно дал себя ощупать дважды сверхполностью, оба они едва друг друга в себя не всосали, целуясь с боевой страстностью; обнажились, естественно, и разные позы принимать стали, но у Дона что-то ничего не получалось, как он ни изгалялся и как ему Джосика в этом ни помогал. Потом в какой-то миг вдруг что-то с Доном произошло – он нашел позу, при которой составлял с Джосикой одно целое, при которой вот уж точно сливался с его телом… Дон полузарычал-полузастонал. Джосика от этого страстного звука словно очнулся, глаза, чуть не щелкнув, распахнулись, губы искривились в брезгливой полуулыбке.
– Либидо кончилось, – сухо проинформировал он.
Ни Дон, ни Джосика по своей кусочной образованности не знали толком, что такое либидо. Дон, уже готовый вонзить, в ужасе отпрянул, осознав, что перед ним – мужчина.
Джосика осуждающе покачал головой.
– Я не знаю, что там будет дальше, Дон, – сказал он, точней, опять же проинформировал, самым своим рассудительным тоном, – но пока я остаюсь мужчиной не совсем женского рода, тебе лучше сюда не ходить. Мы с тобой нормальные люди, по крайней мере, в этом смысле, так что мне от подобных штук немного противновато. Ты уж извини.
Дон торопливо одевался.
– Да уж. Это ты извини.
– Все, что ты просишь, я сделаю. Но пока хода тебе в этот дом не будет. Ты слышишь, Дом?
– А как же! – тут же отозвался Дом Фальцетти.
И на пределе слышимости хихикнул!