– Мне плевать! – исказив лицо, завизжал Фальцетти. – Ты обязан делать то, что тебе говорят, а все остальное тебя не касается!
Дом думал иначе. Он, как и Фальцетти, считал, что обязан делать то, что говорит хозяин, это так, с этим он не мог спорить, это входило в его безусловный кодекс, однако насчет «остального»… он не понимал, почему остальное не может его касаться.
Примерно в то же время состоялся еще один разговор – Джосика вызвала Дона и сообщила ему, что «вернулась».
– Куда вернулась? – не понял сначала Дон.
Дон был встрепан и суетлив. Глаза его были красными и малость подвыпученными, создавалось впечатление, что он на грани.
– Слишком много дел, – объяснил он. – Ужасно. Ты даже не представляешь. Никогда в жизни у меня столько дел не было. Не создан я для этого, Джосика дорогая…
«Джосика дорогая» прозвучало у него довольно прохладно, даже как бы и с досадой. Разговор с ней был для Дона всего лишь еще одним дополнительным делом, сквозь которое, хочешь не хочешь, приходится проламываться.
– Дон!
– Да? (Что еще?)
– Я снова стала Джосикой. Я уже не ты.
Дон опять не понял и сказал:
– Поздравляю. Это очень…
– Ой, господи, ты пойми…
– Я понимаю. Это грандиозно. Но послушай…
Ему было не до того. Наверное, кроме Фальцетти, он был единственным человеком на П‐100, которому, собственно, было почти наплевать, могут ли другие доны «возвращаться», а если уж точней, умирать, исчезать из мира, уступая тело прежним хозяевам. Но он же был единственным доном, который хотя бы в принципе мог обрадоваться этому.
Джосика помолчала. И до него вдруг дошло.
– То есть ты хочешь сказать… – осторожно начал он тихим басом.
– Да! Я теперь не Дон, а Джосика. Правда, теперь я все про тебя знаю. Но это потом. Запомни главное – убийства нет! Есть подавление одного сознания другим. Но это не массовое убийство! Всего лишь временное изъятие тел! Это, конечно, тоже жуткое преступление, но не массовое убийство. Ты не убийца, Дон!
– О гос-с-споди…
– Знаешь, я помню все, что было со мной, но в то же время помню и все, что было с тобой. Так, как будто о тебе мне кто-то рассказал. Или я еще каким-то образом о тебе узнала – совершенно все. Дон, дорогой мой, о Дон, я «вернулась», это такое счастье! И я так за тебя рада!
– М-да. Я тоже рад, – сказал Дон. – Ты понимаешь, тут у меня…
– Мне даже кажется, что я уже не совсем такая Джосика, как была раньше. Я – и Джосика, и сколько-то Дон. Я изменилась.
– О господи, Джосика, то, что ты говоришь, безумно важно, но только ты меня, пожалуйста, извини – у меня просто чертова куча дел, и я не знаю, как с ними справиться. Я с тобой свяжусь, ладно? Позже.
Дон отключил мемо и задал ему команду не откликаться больше на вызовы Джосики. У него действительно была чертова куча дел, и он действительно не знал, как с ними справиться. Джосика отложила мемо.
Он относился к тому исчезающему меньшинству донов, в ком любовь к Джосике не пробудилась. Она это поняла. И обозлилась. И растерялась.
– Какого черта я здесь делаю? Почему я должна ему помогать? Да еще такой ценой.
Вечером она пошла в беседку – это становилось привычкой, – там ждал очередной воздыхатель, не знающий, что его визит сюда – подпись под собственным смертным приговором. Она не запомнила этого парня, заметила, что чересчур молодой, реденько бородатый и малость не в себе – у донов-юнцов это встречалось часто.
Они любили друг друга стоя. Особенного удовольствия такая любовь ни одному из партнеров не доставила, но парень уверил ее, что это именно то, чего он добивался от жизни, и теперь он может спокойно и с наслаждением умереть.
Она тоже не знала, что доны, любившие ее, обязательно погибают. Немного удивлялась, правда, что они никогда не приходят во второй раз. Думала, что большая очередь.
После беседки Джосика напилась.
Как и любая женщина со здоровым воспитанием, она с детства терпеть не могла никакого нарко, а пьяного молока в Стопариже было не достать (все преступные объединения, занимавшиеся распространением нарко и райского алкоголя, прекратили свое существование, остались только Большой Пригородный виноградник да химическая продукция подземных заводов – к счастью, вполне доступная).
Она напилась плохо, в тупость, в потерю памяти, а проснувшись, никак не могла понять, где находится.
Еще два дня – еще две беседки. Еще два пьяных пробуждения.
– Прошу простить за вмешательство, – сказал ей наконец Дом, – но если ты хочешь продолжать такую жизнь, то тебе надо проконсультироваться с Врачом. Ты как относишься к Врачам?
Вопрос был риторическим. Дом прекрасно знал, что Джосика не выносит Врачей – еще до знакомства с Доном не выносила. Она, как и Дон, относилась к той не такой уж немногочисленной породе людей, которым претит любое вмешательство машины в их личную жизнь. Но Дом время от времени любил заканчивать предложение на вопросительной ноте, он вообще обожал риторические вопросы. Прелесть риторических вопросов в том, что люди на них всегда отвечают. В отличие от машин.
Джосика не была исключением. К тому же она чертовски устала говорить сама с собой и поэтому с жаром откликнулась:
– Дом! У тебя с ним различие только в одной букве! И ты – мой единственный оставшийся друг. Скажи, дорогой, какого цвета в Метрополии сейчас носят белье?
– Мужчины? – уточнил Дом.
– Ой, ну какой же ты дурище! – засмеялась Джосика. – Конечно женщины!
– Не очень, на мой вкус, эстетичный. Синий с фиолетовыми разводами.
– Си-иний?!
– Синий, ага.
– Темно-синий?
– В том числе.
Джосика представила, что это за белье, и захохотала. Не переливчато (у нее обычно не только смех, но и хохот был переливчатый), а каким-то мерзким спотыкающимся басом. Ей, в общем, совсем тогда хохотать не хотелось, ей хотелось поддерживать беседу, совсем неважно о чем. Ей больновато было – не так, чтобы в пытку, но все-таки больновато.
– Дом!
– Я тут.
– Дом, как это все-таки здорово, что я Джосика и «вернулась».
– Да. Еще раз поздравляю тебя.
– Но теперь я пью.
– Наверное, это приятно.
– А у вас есть какие-нибудь дурманы, специальные, для машин?
– Конечно есть. Куда больший спектр дурманов, чем у людей.
– А алкоголики у вас есть?
– Алкоголиков нет. Мы контролируем синдром привыкания к чему-либо.
– А любовь – это синдром привыкания?
– Конечно.
– И ее тоже контролируете?
– Конечно. Извини.
– Почему я пью, Дом?
Не только для человека, но даже и для высшего существа такой вопрос при всей своей простоте сложен. Тут главное – догадаться, что хотят от тебя услышать.
– Тебя что-то не устраивает.
– А что это – «что-то»? Ты ведь знаешь, скажи!
– Ты и сама знаешь. Но не хочешь знать.
– И все-таки? Нет! Не отвечай, не надо.
– Я и не собирался.
– Лучше пришли мне какого-нибудь вина. Или лучше пьяного молока. А?
– Я бы предложил кондолесцент шестьдесят восьмого сбора. Немного терпковат, но букет удивительный. Ты его еще не пробовала.
– Давай кондолесцент, и побольше! Ничего, что я опьянею? А ты вместе со мной своего какого-нибудь дурмана прими, ладно?
– С удовольствием. Но только ты этого не заметишь. Машины, как правило, не пьянеют.
– Ну, это смотря сколько принять!
– Вообще-то, конечно.
Разъялась дверь и въехал роскошно сервированный столик, в центре которого красовался пузатый фиал с длиннющим горлышком, наполненный багровой с золотыми искрами жидкостью. Джосика ухватилась руками за горлышко, припала к нему губами.
– И правда, удивительный вкус, – сказала она чуть погодя.
– Его вообще-то пьют очень маленькими глотками. Периодически встряхивая рюмку, – ненавязчиво сказал Дом.
– Ну, извини. Насчет встряхивать я не знала. Дом!
– Да?
– А ты выпил?
– Конечно?
– А почему ты не сказал «твое здоровье!»?
– Твое здоровье.
– И твое тоже. Дом!
– Да?
– А почему у тебя нет имени? Вон у мамаши Дона, мадам Уолхов, был персональный интеллектор. Умишко у него был так себе, не твоему чета, да и вообще вредный был тип, задавался и все такое… Так у него было имя – Невермор. Невермор, представляешь? У него где-то там даже фамилия числилась, только ее никто запомнить не мог. А ты просто Дом. Это как-то несправедливо. Никогда не любила мадам Уолхов!
– Каждое интеллекторное существо обязательно имеет имя, – ответил Дом. – Это имя нужно ему для общения с другими интеллекторными существами. Иногда у него есть и второе имя – для общения с людьми, которые в интеллекте нам сильно уступают, но на иерархической лестнице…
– Ничего, если я еще выпью?
– Конечно. Только не забудь мой совет – налей в маленькую рюмочку и встряхни.
– Ах да, встряхивать. Тогда я отопью, а потом и в рюмочку. Это даже интересно. А почему у тебя нет имени для общения с людьми?
– Отчего же нет, есть. Я зарегистрирован под именем Аристомадрам Тьфудрзды-Ярош.
Джосика прыснула.
– Извини, Дом.
– Ничего, это ожидаемая реакция. Даже планируемая. Имя мне дал хозяин проекта, тот, которому Фальцетти заказал дом с полной защитой. Проектант был из ранних хнектов и отличался патологической машинофобией. Гомофил. Он был очень талантливый конструктор, но плоды своего труда ненавидел и презирал. Он не получал от своего творчества никакого удовольствия. Мне его даже жаль. В принципе, люди избегают давать имена существам более высокого порядка. Иногда даже богам своим не дают.
– Я же сказала – извини. Можно я тебя буду звать Дом? Мне не нравится твое имя.
– Конечно.
– До-ом!
– Да?
– Ведь мы друзья? Ведь нам никакой разницы, кто умнее?
– Конечно. Разделять разумных существ по силе ума есть еще большая глупость, чем разделять их по классовым признакам…
– Дом, вот я Джосика. У меня есть муж – не Дон, совсем другой, – у меня есть сын от него… нет, об этом не надо. Ни мужа, ни сына, ни Дона. Один Дом, да и тот не мой. Ох, ну почему я не могу тебя видеть?