– Не верю, – ответил Эми. – Ни черта я тебе не верю. Ты не мог успокоиться, это было бы слишком большое счастье, то есть я хотел сказать – надежда на счастье. Ты все тот же Дон, я прекрасно вижу…
– Ты еще про чувство вины загни что-нибудь, – участливо посоветовал Дон. – Или, еще лучше, про машинную религию. Ты не понимаешь. Говорю тебе, я сменил проблемы. Мне теперь неинтересно о машинной религии, о свободе делать ошибки и прочей галиматье. Теперь, когда смерть мне не грозит…
– Тебе так же грозит смерть, как и любому из нас, – с напором, почти с ненавистью возразил Эми. – Точно так же, как тем, кого ты в этих нишах сменил.
– Во-первых, я, как видишь, не в нише. Во-вторых, ты для Дона что-то слишком слабо разбираешься в жизни трехдименсионалов, дружище, – наставительно возразил на возражение Дон. Эми больше всего бесила необходимость задирать голову, чтобы говорить с ним. – Они всего лишь потеряли возможность, да и то не навсегда, появляться перед тобой в трехмерном виде. Поверь на слово, это небольшая потеря.
Мы практически неуничтожимы. Даже если ты уничтожишь моторолу, в хардваре которого мы живем (а это задача, за которую я даже в юности не помышлял браться – я мечтал только о свержении его абсолютной власти), то даже и в этом невероятном случае мы останемся жить.
Мы есть информация, носитель которой не только моторола, но и весь этот город. Мы паразиты, мы блохи на теле этого города. Мы прекрасно это осознаем. Даже те камни, на которых Париж‐100 был когда-то построен, те самые дикие камни настолько уже поросли всяческими цепями и цепочками, настолько усложнили свою структуру, что и в них мы спокойно сможем прожить. Вот только с материализацией трудности. Мы, дружище Эми, неумирающие привидения. У нас своя жизнь, свои законы, свои занятия, даже смерти свои – с учетом вашего понятия о нашем бессмертии.
И то, что я здесь сижу постоянно, словно бессменный дежурный, никому ни о чем не говорит. Моя жизнь полнее, чем ты мог бы себе представить. Носитель, который наконец получила информация под именем ДОН, куда совершеннее человеческого тела. Я иногда просто поражаюсь, насколько невнимательны люди, насколько мало у них интереса к такому удивительному явлению, как тридэ. Ладно, что вы ничего в нас не смыслите, хуже то, что вы и не собираетесь смыслить! Просто дикое какое-то равнодушие!
Эми смотрел и понимал, что перед ним вовсе не Дон – как и он сам. Ну, может быть, чуть-чуть Дона осталось, следы следов. Тридэ, казалось, оправдывался, но совсем не за то, за что Эми его судил.
– Совсем не Дон, – сказал Эми.
– Именно что! – подхватил тридэ. – Именно что не Дон! Я что-то совсем другое, а вы никак не хотите это понять. Давно я уже не Дон.
– И я тоже, – почти прошептал Эми. – Я Эмерик Олга-Марина Блаумсгартен. И никто другой.
– Даже так, – после удивительно мертвой паузы (словно куда-то убежал Дон на эти секунды – впрочем, может, и убежал) сказал Дон. – Пучер Эми. М-м-м-м… Пучер Эми. Ну что же. Это логично. Это надо было Дону предвидеть. Одно из обстоятельств, способных сломать ему шею. Впрочем, многочисленных обстоятельств… Так, значит, ты пучер, дружище? С чем же ты пришел ко мне, пучер?
– Да я, собственно, и не к тебе вовсе. Я к тем, кого ты заменил в нишах. У меня тут были друзья.
– К святым моторолы, – с неприятной ревностью уточнил Дон.
– К почетным гражданам Танцлифта Второй танцакадемии. Я им хотел вопросик один задать. А могу и тебе. Хотя ты вряд ли ответишь. Я не рассчитывал на тебя, но ведь моих-то – их нет теперь на подставках.
– Что ж за вопрос?
– Скажи… – Эми замолчал, глядя на столики – те трое говорили явно о нем, а еще один, оч-чень даже знакомый, неторопливо шел к нему от дверей. Приветливо на него глядя – мол, здрасьте. – Скажи, Дон, пусть даже ты и не Дон, как мне избавиться от тебя? Как от тебя уйти?
– Но ты ведь ушел, по-моему?
– Ничего я не ушел, – с горечью сказал Эми. – Это только называется, что «ушел». Или «вернулся», так будет точнее. Но я просто вспомнил, ничего больше. Никуда я на самом деле не вернулся и не ушел.
– Но разве можно уйти больше, чем ты? Ведь что произошло – ты вспомнил себя, стал собой, а все, что связано с Доном или с камрадом по имени Эми, превратилось в обыкновенную информацию, которую тебе, прежнему Эми, довелось узнать. Ты просто очень хорошо, очень интимно познакомился с жизнью другого человека, ты книжку про него прочитал, ты большое стекло про него увидел. Ты изменился, конечно, но собой быть не перестал. Разве не так?
– Я не знаю, про кого я узнал, про Эми или про Дона. Я хочу быть тем, настоящим, Эми. Я не хочу ходить в шкуре Дона, я не хочу сочувствовать его мыслям, не хочу спорить с ним постоянно, пусть себе сидит в своем дворце, пусть что хочет, то и делает – я хочу быть просто Эми, которого оставили наконец в покое.
– «Просто Эми» тебе уже не стать никогда. Я уже не говорю про то, что ты вытворял. Я говорю про то, что знание меняет человека. Иногда – кардинально.
– Да не про то я! – с досадой выкрикнул Эми. – Да, конечно, и это тоже… Конечно, и про то, о чем все вокруг толкуют, – о том, чего тебе, Дон, не понять никогда, потому что ты никогда не был на чужом месте. Ты не понимаешь, не понимаешь всего ужаса – убийца, который пользуется телом убитого, как плащом, как зубочисткой, как… ну в общем, чем-то таким очень личным, каким-то прайвесом. Я все пытаюсь сказать, какой это кошмарный ужас…
– Я тридэ, – перебил Дон тоном наставника. – Я не ты, я не Дон, я никому не равен, меня никто даже человеком назвать не соглашается. Я тридэ. Я же не прошу тебя вникнуть в мои проблемы.
– Ну, извини, извини, – Эми зло мотнул головой. – Я-то про другое совсем… Я не про психологию вот эту самую, про которую все, кому не лень, мне уши жуют. Я про то, что вот хорошо – я «вернулся», я вспомнил, Дон для меня, как водится, книжкой стал, но… ах, ты!.. но вот все говорят – «вернулся». А что значит «вернулся»? Ведь никакого передвижения не случилось – я где был, там и есть – среди камрадов. И деваться мне больше некуда. И не дай бог узнают. А я действительно хочу именно что вернуться.
– В одну реку… – с видом большого знатока начал вещать Дон, но Эми не дослушал, снова головой мотнул, дескать, все ясно, проехали.
– Да-да, слыхали насчет реки и насчет дважды. Я, дорогой Дон, все это хорошо понимаю и вовсе не в старые времена вернуться хочу. Я… эх, не умею я объяснять… но тут все очень просто.
Эми все больше раздражался и терял нить. Его бесило, что происходит не заинтересованный разговор, в котором у него была такая нужда, а что-то вроде битвы логик, ведущей не к согласию точек зрения, а к победе одной из них – естественно, доновой.
Дон с вежливым вниманием смотрел на него. Сверху вниз, что тоже бесило Эми. В полной тишине участливый сверху взгляд. Он подумал: «Что это я, зачем я ему все выкладываю, кто меня за язык тянет? И не к нему я вообще пришел». Но получалось, что вроде и некому больше рассказывать.
– Э, ладно. Вот послушай. Послушай, пожалуйста. Если я Эми, то зачем мне сидеть в доновой шкуре?
– Ты в ней и не сидел почти. Ты одним из первых в камрады переметнулся.
– Но камрад – тоже Дон.
– Ты ошибаешься. Нет.
– Тоже. Дон не любит пучеров – и камрад тоже не любит. А я не дон. Я доном быть еще больше не хочу после того, как «вернулся». Мне из камрадов уйти надо, а уйти некуда. Все знакомые моей прошлой жизни разметались куда-то, и не найти никого. Просто уйти тоже некуда, потому что камрадов не любят.
– А не надо было в камрады подаваться, тут никто не виноват, кроме тебя.
– Но ведь это не я, а Дон подавался, который у меня мое тело украл. Я же еще и виноват! Ничего себе. Он меня не спрашивал, когда в камрады уходил, это не я уходил, меня не было тогда, ты разве не понимаешь?! Ничего себе. Я единственно чего хочу – убраться из этого дела. До того хочу убраться из этого дела, что вот недавно с Витановой твоим переговоры имел.
– С Витановой? – тридэ изобразил удивление.
– Ну да. Прямо на улице меня отловил. Два дня назад. На службу к себе приглашал.
– Ого. Камрада к кузенам?
– Нет, ты послушай, совсем не к кузенам, конечно. Они бы меня сразу на переработку отправили, за мной много чего… Нет, он другое предложил. Чтобы я на него работал. Не на Братство, не на Дона, а только на него. Тайно от кузенов. Он что-то готовит, Дон, ты при случае передай Дону. Я, конечно, кузенов ваших не больно-то обожаю, но такие вещи мне совсем не нравятся.
– Я что-то не понял, – сказал тридэ. – Что он конкретно предлагал?
– Да я тоже толком не разобрался. Не стал выведывать, послал его и ушел. Какое-то у него, я понял, подпольное ополчение – когда с Доном будет покончено, они вроде на сцену выйдут, и Витанова станет следующим Доном. Что-то в этом роде, если я не путаю.
– А ты, значит, послал его?
– Ага. Не надо было?
– Не знаю. Твои проблемы.
Как-то странно посмотрел на него тридэ. У них, у тридэ, вообще много непонятного с мимикой. Нет, они в обычном смысле слова не играют и не фальшивят. Они иногда очень живо себя проявляют, но такое всегда чувство, что между мыслью и ее выражающей мимикой у них мало общего, будто они одной рукой думают, а другой складывают на лице соответствующее выражение – не исключено, что вполне искреннее. И вообще, как тридэ думает и как думает человек – здесь не очень-то много общего.
– И вот я еще раз спрашиваю: как мне уйти, Дон?
– Ты этого действительно хочешь?
– Да.
– Но ты понимаешь, что так не бывает? Что Дон вошел в тебя навсегда, как и любое другое событие твоей жизни? Что, убежав от обстоятельств, с ним связанных, ты на самом деле ничего не изменишь и, уж конечно, никуда не вернешься? Что мира Эми уже не существует нигде и ни в каком виде?
– Да, понимаю. Не полный же я дурак!
– И все равно приходишь ко мне и просишь о помощи?
– Все равно.
– Хоть я и есть тот Дон, от которого ты убежать хочешь?