Такое решение никого не устроило, но, похоже, оно было единственным.
Вскоре площадь опустела: все разошлись зализывать раны. Едва только пауки-чистильщики принялись за работу, на ней появилось странное существо. Было оно небольшого роста, передвигалось на четвереньках, но очень быстро, лохмотья, свисающие с его тельца, одеждой мог назвать только человек с сильно развитым воображением; существо нестерпимо воняло, даже пауки-чистильщики сторонились его. Оно быстро нашло то, что искало – это был перерезанный пополам труп камрада, упавшего в бассейн и потому незамеченного коллегами. Существо склонилось над ним, обнюхало, потрогало отлетевший в сторону скварк, но тот был тяжел. Тогда существо вновь вернулось к половинкам камрада, еще раз тщательно осмотрело их, вытащило из-за пояса на нижней половинке почти игрушечный пистолет и на четвереньках умчалось прочь, прохрипев напоследок:
– Дядь, подержи коробочку!
Книга втораяКабальеро Данутсе
Глава 1. О прибытии персонального детектива
Спустя, положим, три месяца мы наблюдаем в стопарижском космовоксхалле (под названием, естественно, «Орли‐100») несколько странную встречу двух человек. Странную хотя бы уже пустотой торгового здания, пустотой совершенной, вызывающей в ушах еле слышный звон, а в душе – чувство испуга, которое люди ученые обозвали бы агорафобией, хотя, если по мне, так тут безо всякой агорафобии перепугаешься от этакой тишины. Я бы еще, как человек творческий, сравнил эту тишину с тишиной комнаты, где только что умер в одиночестве человек, а вы входите и не знаете еще, что он умер; человек, предположим, вам дорогой, и вы думаете, он спит. Вы входите и чувствуете (по пустоте, по тишине полной – не знаю), что никого в комнате нет живого, и от мгновенной, невероятной пока догадки приходите в панический ужас.
Но, конечно, ученые люди есть люди весьма ученые, им виднее. Я просто хочу подчеркнуть, что действительно странно. В самом деле, наш перенаселенный человеческий мир создал транспортные узлы, будь то для космических, будь то для над- или подповерхностных трасс, вовсе не затем, чтобы они, понимаете, пустовали, и если даже узел посещается редко, если он какой-нибудь очень специальный, или крайне периферийный, или просто ненужный, то обычно это по размерам хибарка.
А теперь представьте: великолепное, еще не старое припортовое воксхальное здание. Всякие там высокие потолки, многочисленные табло, экраны и репродукции, ряды мягких приватных кресел, толпа будочек для совещаний с моторолой, пищеприемники, схаллы для развлечений, библиотека, рестораны, копирные, гезихтмакерские, диспетчерские, бани и туалеты – и все пусто, нигде ни одного человека, и совершенно зря астральные колонны расточают свой свет; и застыли разноскоростные ленты передвижения, и вместо звуков популярной феерии из полуоткрытых дверей фантоматографа сочится какая-то даже угрожающая тишина. Вы глядите направо, потом налево, с опаской поднимаете взгляд на потолочные витражи, замечаете скульптурную группку отдыхающих роботов, и в сердце ваше невольно закрадывается ужас недоумения.
Никого.
Никого, кроме, как выясняется, двух людей, двух словно бы даже микроскопических человечков; один сидит в вольной позе за низким таможенным столиком, в то время как другой, напыжив грудь, нетерпеливо перед ним топчется.
Из всей полагающейся по должности формы таможенник имеет лишь мятый расстегнутый китель, накинутый на плечи. В остальном он одет так же, как обычно одеваются молодые люди на теплых планетах или же гимнасты знаменитого цирка «Разини» и еще, кажется, психотанцоры: на нем почти черное трико с «подошвами» и жабо.
Между тем он давно не молод и на циркача не похож. Он поджар, в морщинах. Длинные слегка обвислые черты лица ироничны, нос громаден, глаза прищурены, губы выставлены вперед. Второй – он один из наших самых главных героев, тот самый персональный детектив Доницетти Уолхова, о котором уже говорилось, – Иоахим Кублах. Он невысок, плотен, тщательно одет и по-своему, по-бульдожьи красив, как сказали бы женщины. Взгляд его серых глаз блестящ и до чрезвычайности напорист. Кублах раздражен и вот-вот взорвется. Хотя он и понимает, что удивляться здесь ничему нельзя, что за три месяца сбежавший Дон мог натворить всякого; хотя он с самого часа прибытия твердо решил настроиться на холодный прием и наблюдение, неудивление получается у него плохо, что еще больше раздражает. Он досадует на таможенника, который, похоже, нарочно тянет время, он досадует на свою память, обычно очень цепкую, – лицо таможенника знакомо, но Кублах никак не может его вспомнить. И он уже понимает, что с планетой его детства произошло что-то страшное.
Он очень скоро поймет, что, начиная вот с этого момента, с момента встречи с таможенником, он быстро начал терять самого себя – с этой вот растерянности и с головой охватившей досады.
– Та-ак. Тэ-экс, – сказал таможенник, страшно знакомым жестом дергая мочку уха. – Ага. Иоахим Доннасантаоктаджулия Кублах. Все правильно. Иоахим Кублах, значит. Все верно.
Кублах энергично кивнул головой и уже открыл рот для язвительной реплики, но сдержался.
– Персональный детектив, так? – Таможенник с любопытством поднял взгляд на живого персонального детектива.
– Там написано.
– Ага, – удовлетворился ответом таможенник. – Персональный, значит, детектив, детектив самого… м-да… Доницетти Уолхова. Дона, то есть.
– Вы что, его знаете? – мгновенно взяв безразличный тон, спросил Кублах.
– Ну, еще бы. Кто на Стопариже не знает Дона? А вы, получается, его персональный детектив?
Тут Кублах взорвался.
– Вы что, издеваетесь?! – почти заорал он. – Вы меня полчаса держите здесь с какой-то ерундой! Я спешу, понимаете? Быстрее делайте свое дело. Черт возьми!
– Вон какой грозный детектив у нашего Дона, – сам себе сказал таможенник с очевидным уважением в голосе. – Он спешит, а я издеваюсь. Он и понять не хочет даже, что я только исполняю свой долг, что долг у меня такой. Я ведь обязан выяснить, кого это такого пускают на планету, которая из-за карантина никого не принимает. И почему это для персонального детектива я обязан исключение сделать. Обязан? Обязан. Да, вроде бы обязан. Или все-таки не обязан?
– А вы в правила поглядите, – прошипел Кублах. – На нас никакие карантины не распространяются.
– Вот так вот, – с удовлетворением констатировал таможенник. – И правила им не писаны, и людей почем зря хватают, теперь за Дона нашего взялись, надо же! Ну, ничего, это мы еще посмотрим, как вы Дона нашего возьмете.
– Что значит «посмотрим»? Вы на что намекаете? – Кублах взбесился окончательно и перешел на тон, хорошо известный всем забиякам Парижа‐100, – тихий, низкий, с особыми модуляциями голос, очень внимательный взгляд, туловище подать сколько возможно вперед.
– Сумочку, пожалуйста.
– Я вас спрашиваю!
– Откройте, откройте!
– Я вас официально спрашиваю, на что вы здесь намекаете?
– Ага, спасибо. Можно закрыть.
– Что он здесь успел натворить, этот ваш любимый Дон? Что это вообще все значит? Почему карантин? Почему вы не в форме?
– И карточку свою возьмите. Уже не нужно.
Кублах со свирепой миной выхватил у таможенника мемо и сунул его в сумку.
– Я могу идти?
Таможенник замялся.
– Даже не знаю, что и делать. Ведь у нас карантин. Если буквально инструкции следовать, то, конечно, не могу я вас пустить на планету. Карантин у нас. Полный карантин, понимаете?
Кублах задержал дыхание, потом подышал для успокоения носом. Получилось немножко громко. Затем сказал:
– Вы хоть понимаете, что говорите? Меня сюда пустили официально, мне разрешил посадку ваш собственный моторола. Я персональный детектив, поглядите свою инструкцию внимательно, там должно быть насчет персональных детективов, иначе инструкция ваша недействительна. И прошу, пожалуйста, побыстрее!
– Вот-вот, – сокрушенно сказал таможенник. – Вот чего я не понимаю. Моторола вас пропустил. А в инструкции про вас ничего не сказано. Может, она и плохая, но у меня нет другой инструкции. Я и пропустить вас не могу, но и не пропускать как-то неудобно – посадка была разрешена. И транспорт, вот ведь какое дело, транспорт, на котором вы прибыли, тоже, понимаете, отбыл. Ситуация, а?
Кублах откашлялся.
– Послушайте, как вас там…
– Гауф. Тито Гауф. Ти-то. Га-уф. Имя такое.
Кублах с подозрением воззрился на таможенника. Не сумасшедший ли он? Но больше походило на то, что таможенник этот, Тито Гауф, по какой-то причине просто над ним смеется. Кублах так ему и сказал:
– Вы, по-моему, надо мной издеваетесь. Ну-ка, пропустите меня!
– Вот была мне охота, – сказал в ответ таможенник Тито Гауф с некоторым даже оскорблением на лице, – вот была мне охота тащиться сюда спозаранок, в такую даль, из-за вас одного, ни из-за кого больше, чтобы только над вами поиздеваться. Будто мне больше издеваться не над кем. Ведь вам простой интерлингвой объясняют: на Париже‐100 полный карантин и никого пускать не разрешено. Это вы понимать можете?
– Мы это понимать можем, – ответил Кублах. – Мы другого не в состоянии понимать: какого черта вы мне здесь комедию устраиваете, если пустить меня не можете? Сказали бы сразу – и все. Я б тогда по инстанции. Где тут у вас старший?
– Ишь мы какие! – обиделся Тито Гауф. – Старший, по инстанции… Я тут старший, к вашему сведению, и никого надо мной старше нет. Вот посажу вас сейчас в осмотровую и осмотрю. И сто лет осматривать буду, до следующего транспорта.
Кублах на это сказал так:
– Если вы. Сейчас же. Не прекратите. Своих издевательств. Я вам эту вашу космовоксхаллию по атомам разнесу. Вместе с вами в придачу. Вы даже не подозреваете, что такое подготовка у персонального детектива. В осмотровую он меня посадит. Ха-ха!
После чего таможенник некоторое время собирался с мыслями, а Кублах апоплексически на него смотрел. Он и сам не любил приступов ярости, которые временами накатывали на него.