– Ага, как же! – повторил Фальцетти и снова уставился на лупу с изображением прихожей его собственного дома, где Кублах наконец-то управился с замком и теперь заставлял себя решительно и по-деловому дом Фальцетти покинуть.
«Ну всё, Дон, я тут немного подзадержался, но теперь можно заняться и тобой. Так что не нервничай, я скоро буду. Заканчивай дела и готовься к радостной встрече!»
Дон опять промолчал, что сейчас не играло никакой роли.
Дверь наконец распалась. Прихожую затопил солнечный свет. В нем безвольно и густо закружились пылинки. Джосика недовольно поморщилась во сне и пробормотала что-то невнятное. Кублах вышел наружу.
– Готовность! – напряженно сказал Фальцетти. – Сейчас он из ворот выйдет.
– Я еще раз предупреждаю, – занудил моторола. – Никакой крови, никакого насилия. Я ему обещал, что твои люди больше не будут за ним охотиться. Я не могу нарушить своего обещания. Его шкура неприкосновенна.
Фальцетти отметил слово «шкура» (по его наблюдениям, необычность в моторолиной речи, как правило, предвещала необычные действия). Он холодно смотрел в лупу, показывающую Кублаха на пороге дома, – вот он, глаза насторожены, губы сжаты, в осанке предельная собранность, но вообще – никакого профессионализма.
Последнее оказалось для Фальцетти неожиданностью. Мало кому довелось видеть за работой персонального детектива, но мифов о них сложено громадное количество, причем страшненьких. Считалось само собой разумеющимся, что персональные детективы – люди, каких в мире едва ли можно насчитать сотню (на самом деле счет идет на десятки тысяч, чего Фальцетти не знал, ибо это – секретная информация). Что они обучаются по особым чудо-программам, что такая подготовка плюс хирургическое вмешательство превращает их в полубогов, точнее, в полудьяволов по сравнению с обыкновенными людьми, пусть даже суперплюсподготовленными оберорднунгами. Считалось также, что безраздельная власть над преступником, к которому персональный детектив приставлен, на которого настроен, лишь немногим сильнее его почти мистической власти над остальными людьми.
«Впрочем, – подумал Фальцетти, – возможно, что такая подготовка настолько эффективна, что уже не требует от персонального детектива излишнего профессионализма».
На самом деле все, конечно, было не так. Суперплюсподготовка, по сравнению с оберорднунгами, у персональных детективов неполная и в ряде случаев необязательная вообще, была для Кублаха лишь второстепенным, защитным механизмом, введенным на всякий почти невероятный случай, потому что защищаться от кого бы то ни было персональному детективу обычно нет никакой нужды. Основное, что делало персонального детектива персональным детективом, – это особая хирургическая связь между ним и его подопечным, когда охотник становился передатчиком, а жертва – приемником, как бы дополнительной частью его тела, дополнительной сложной и целиком послушной мышцей. Во время охоты жертва не имела никаких шансов, даже смерть охотника для нее освобождения вовсе не означала – наоборот, напомним, преследуемый умирал вслед за своим персональным детективом от судорог и страшной головной боли.
Это чересчур жестокое для моторол техническое решение заставляет нас предположить, что институт персональных детективов придуман если и машиной, то, во всяком случае, при подавляющем участии человека. Мы не можем сказать, кто, когда и при каких обстоятельствах этот институт зачал – здесь тайна, охраняемая с серьезностью истовой. Не можем мы также сказать, зачем он нужен – этот своего рода тайный, внегосударственный, а стало быть, и внемоторольный орган, каким-то неизвестным нам образом моторольную государственность цементирующий и заставляющий государство с собой считаться. Святой Анмаршч в своем нашумевшем философском стекле «Рождение нового бога» высказывает предположение, что древние моторолы с их непостижимой для нас логикой, понимаемой лишь иногда, лишь крайне поверхностно и лишь на уровне интуиции, задумали этот институт и создали условия для его непременного создания, сами, однако, непосредственного участия в акте создания не принимая отнюдь, – и добились таким образом того, чего хотели, но чего сами сделать по соображениям моторольно-этическим не могли.
Интересно, что святой Анмаршч делает из этого парадоксальный вывод: в некоторых случаях человек может оказаться для моторолы тем же, чем в свое время были для человека механизмы – более примитивным, но в отдельных частностях более совершенным, чем он, орудием, способным на то, чего сам создатель орудия сделать не в состоянии. Мысль эта, как хорошо известно просвещенным читателям, весьма далеко идущая. И один из ее выводов, тривиальный по форме и оттого еще более неожиданный по существу, гласит: «Человек сильнее механизма», – и утверждает нас в сознании, что Дон прав, а власть моторолы не совершенна и, главное, не вечна. Что уже само по себе есть логический парадокс, современной философией так до конца и не разрешенный.
Фальцетти, разумеется, всех таких парадоксов не знал, а потому просто боялся Кублаха и стремился как можно скорее его уничтожить. Теперь это не казалось ему сложным, особенно если учесть непрофессиональные повадки персонального детектива.
– Подходит к воротам, подходит! – радостно потирал он руки под нравоучительное бубнение моторолы.
Медленно и осторожно, все время думая о возможных ловушках, совсем уже приблизившись к воротам, Кублах вдруг обернулся и воззвал к дому:
– Дом!
Тот, естественно, промолчал. Потому что Кублах шел не в дом, а от дома. И еще потому, что слишком жирно будет со всякими там вступать в объяснения.
Наверное, в первый раз за всю свою жизнь Кублах решился на такой риск. Наверное, в первый раз за всю свою жизнь он по-настоящему испугался.
Бедный, бедный Йохо, вот и пришел твой конец!
Он решительно, даже, пожалуй, чересчур решительно сомкнул челюсти, обозначил каменный взгляд и тронул узенькую резную калитку – в конце концов, моторола обещал ему безопасность, в конце концов, моторола остается самой главной в городе силой, кто бы у них там на власть ни наметился.
– Сейчас, сейчас! – радостно хихикнул Фальцетти.
И Миоах, сидя на своем посту перед однопрозрачным окном, перестал двигать челюстью, проявив тем самым рудиментарный интерес к предстоящей элиминации. Что, впрочем, не означало зарождения в нем хоть сколько-нибудь заметного интереса к самому Кублаху. Кублах здесь был ни при чем. При чем здесь была только система ловушек – детище Миоаха.
В городе, где изначально нет человекоубийственных инструментов, где запрет на их производство строго подчинен мотороле (на самом-то деле, как мы знаем, они есть во множестве и не подчинены никому), кое-какие вещи соблюдающему действительно строго, проблема оружия становится чисто человеческой. Здесь мы опять, только, может быть, с другого конца приходим к выше высказанным идеям о случае с созданием института персональных детективов – так или иначе технические средства насилия и, в частности, уничтожения приходится создавать из предметов, предназначенных на сугубо мирные цели, и делать это вынужден исключительно человек, без вмешательства, естественно, моторол и им подобных высших машин, что, во‐первых, требует от изготовителя непривычного напряжения умственных сил, а во‐вторых, наполняет его тайной гордостью – хоть что-то осталось такое, чего их всемогущества моторолы делать изначально не могут. Хоть в чем-то человек выше. Человек сильнее механизма, и это радует.
Здесь надобно также вспомнить, что искусство изготовления оружия с приходом Дона было утеряно совершенно, ведь сам Дон ничего такого делать не умел и не собирался. Экстремист в отношении машин, к людям он относился с чрезвычайной религиозной бережностью, хотя в последнее время эти его положения несколько поколебались – он камрадов за людей почти что и не считал.
Миоах если и был камрадом, то камрадом тайным: он нигде не числился, ни в каких списках. Фальцетти нашел его случайно и спас от жестокой смерти, потому что тот был пойман камрадами, заподозрен в принадлежности то ли к кузенам Дона, то ли к пучерам, и уже готовился к неминуемой экзекуции по причине обнаружения в его доме огромного количества самодельных приспособлений для человекоубийства. Миоах к оружию имел талант несомненный и явно врожденный. У него был удивительный нюх на все, что хотя бы в принципе могло убивать, а так как мало найдется в мире предметов, совсем не пригодных для целей отнимания жизни, то Париж‐100 виделся ему как огромная оружейная лавка. Все в его глазах содержало в себе оружие, оставалось только, как он любил выражаться, отсечь ненужное.
Привлекать официальных камрадов к убийству Кублаха Фальцетти не пожелал – в последнее время его подозрительность еще более возросла. Миоах – вот какое было тайное оружие у Фальцетти.
Система ловушек, в считаные минуты установленная командой перенастроенных пауков-чистильщиков вокруг дома Фальцетти, была гордостью Миоаха. Работала она безотказно и не вмиг, а со значительной растяжкой удовольствия. Если Кублах вдруг испугается выходить через калитку и, к Миоаховой радости, выберется из дома где-нибудь далеко от ворот, он тут же будет затянут муслимовым полем (строительные машины, мощные вегиклы) и без особой спешки перенесен ко входу, где попадет на процедуру, поэтическим языком Миоаха названную «эскалатор смерти». Эскалатор неспешно и с достоинством вознесет его через различные, со вкусом подобранные уровни и типы болевых испытаний. Взбиватель, чахоточная дымка, фиксатор, дегустатор, гомогенизатор, декомпенсатор, раздражающий все нервные окончания сразу, и декомпенсатор, раздражающий избранные группы нервных окончаний (так называемый симфобайк), тщательно выверенная последовательность болевых наркотиков и, наконец, благодатный костер – все это с исключительной сметкой было заимствовано из различных образцов оборудования пищевой, медицинской, интеллитовой, строительной и камнеплавильной фабрик.
Система эта, два раза уже опробованная, была только что Миоахом усовершенствована, ибо, по его мнению, в первый раз действовала с неприличной поспешностью, а во второй так и вообще донесла до костра изуродованное,