«Всю жизнь, Кублах. Всю свою жизнь, с самого детства, с тех пор как отец стал инвалидом, из-за того, что…»
«Сейчас моторолы не делают таких ошибок. Но ты пойми – даже и тогда его решение не было, строго говоря…»
«Слушай! – взорвался Дон. – С тех самых пор я пошел войной на эту самую вашу машинную религию! Никто не имел права покушаться на папино здоровье!»
«Все это я слышал тысячу раз, и не только от тебя», – хотел сказать Кублах, но промолчал.
«Я не желаю, чтобы кто-то за меня решал, как мне жить, чем заниматься, каким пальцем ковыряться в носу! Мне не надо чужих подстраховок, я обойдусь тем, что буду надеяться на себя! Ты и тебе подобные молитесь на своих моторол: ах, реши за меня то, ах, присоветуй мне это, ах, как здорово, что ты всеми нами управляешь, как разумно ты устроил наш мир, да как бы мы без тебя, бедные недоумки, обходились. А им чего – их просят, они управляют».
«Но ведь это правильно! – не выдержал Кублах, ввязавшись тем самым в уже тысячу раз проговоренный спор. – Ты не можешь назвать ни одной ошибки моторолы…»
«А даже если бы и так – это не значит, что их нет. Вы же не контролируете моторол!»
«Просто потому, что это невозможно теоретически. Человек не может разобраться в многофакторной логике».
«Вот я и говорю! Да ладно, скучно с тобой спорить – заранее известен каждый твой аргумент. Я не про то. Я всегда боролся с этой вашей машинной религией. Ваш моторольный рай обречен. И вы были бы обречены вместе с ним, если бы не мизерная надежда на таких людей, как я. С этим самым, как его, геростратическим комплексом. Нас мало, мы все наперечет, вон, даже персональных детективов к нам приставляют, честь-то какая!»
«Как же не приставлять! Вон ты здесь сколько наворотил, спаситель хренов!»
«И меня вы точно – приперли к стенке. Что ж, сам виноват. Я убежал и только потом понял, что идти мне некуда, можно только к тебе навстречу, но это неинтересно. Я решил рвануть на Стопариж, я сначала даже и не вспоминал про Фальцетти, я просто хотел побыть здесь, честное слово. Фальцетти – это уже потом. Безысходность – тяжкая штука. Он давно, еще три года назад, соблазнял меня своими платоновскими пространствами. Сам-то он своими мозгами город опылять боялся, знал, в каком сумасшедшем мире окажется. А у меня была заинтересованность. Когда таких, как я, целый город, можно настоящую борьбу начинать. Если бы у нас получилось, мы бы камня на камне не оставили от вашего интеллекторного парадиза, будьте уверены. Мы бы такое тут раскрутили!»
«Но для того, чтобы заполучить целый город, тебе пришлось убить целый город!»
И на этом Дон дискуссию прекратил. Он замолчал. Дважды вызывал его Кублах и дважды не смог дождаться ответа. Тогда он встал, неожиданно обнаружив, что парк за небольшое время изрядно преобразился – зазеленел, забил фонтанами, птицами оголтело защебетал, залился солнцем и наполнился теплым стопарижским ветром. Парк настолько ожил, что даже люди появились вдали.
Сзади что-то резиново пискнуло. Кублах оглянулся на кресло – то испуганно съежилось; посмотрел на лаковую траву – травинки завернулись в тугие спирали; тогда он сжал челюсти, заплющил веки и заорал во весь голос:
– Жди меня, Дон, жди и слабей заранее. Я иду к тебе, и ничто меня больше не остановит!
Он пошел быстрым шагом, чувствуя себя не столько охотником, сколько зверем, жажда добычи соединялась в нем с яростью; он поймал себя на мысли, что транспортировать своего преступника в Четвертый Пэн, а теперь, после всего, пожалуй, и в Главное Управление Космопола, он не собирается – нет! Он чувствовал непреодолимое желание растерзать Дона, ему казалось, что Дон обманул его, что он как будто ударил исподтишка по самому незащищенному месту. Ярость была настолько сильна, что Кублах принудил себя остановиться и переждать ее приступ. Не ярость даже – самое искреннее возмущение!
– Вот подонок!
Он тяжело дышал, лицо было красно, кулаки сжимались и разжимались, глаза вытаращены и злы.
Мимо один за другим проходили люди. Все они провожали его взглядами, но провожали неодинаково: одни смотрели с усмешкой, другие зло, третьи – так, словно пытались вспомнить, где и когда они видели этого человека, растерянно застывшего на тропинке.
И все они были Доны. И всех их надо было ловить.
«Кстати, – раздался вдруг в голове спокойный, чуть сдавленный голос Дона, – как тебе удалось убежать от Фальцетти? Насколько я понял, тебя заставили его посетить?»
Кублах машинально кивнул. Ярость уходила.
«А ты не говорил ему про связь между нами?»
«Нет. Но разве это секрет?»
«Нет конечно. Только из разговоров с Фальцетти я уразумел, что он об этой связи ничего не знает. Он очень удивлялся, как это персональные детективы с такой легкостью подчиняют себе своих преступников? И почему они так легко их находят? Он грешил на какой-то мистический магнетизм. Я не разуверял».
«Но не мог же он не знать! Это общеизвестно!»
«Ты даже не представляешь себе, каким анахоретом прожил Фальцетти последние шестьдесят лет и сколько общеизвестного он не знает! Оставаясь при том самым информированным человеком города. Так, значит, он тебя отпустил?»
«Да. Я немного удивился. Я ждал смерти или изоляции, а он отпустил меня на все четыре стороны».
«Ты говорил, кто ты?»
«Он знал. Думаю, он с самого начала знал, как только я сюда прибыл. Он, похоже, тогда убийц на меня напустил, чего я вообще не понимаю. Гауф…»
«Ах, ну да. Ну да. Конечно. Понятно. Теперь, Йохо, дорогой! Пожалуйста, попробуй незаметненько оглядеться. Я думаю, он пустил за тобой своих камрадов».
«Кого?»
«Людей своих. Убийц, одним словом. Он, как и ты, охотится на меня. Только с другими целями. Убить тебя – то же самое, что убить меня. Возможно, он знает об этом».
Боже мой. Так просто. Он обязательно должен был об этом подумать. Взять и просто так его отпустить.
Кублах медленно огляделся.
Глава 15. Покушение на Кублаха
– Дурак, ох, дурак! – сказал Кублах. – Профессионал, черт бы меня подрал!
Вот они, ну вот же они, почти на виду стояли, только слепой мог тех трех парней не заметить. Кублах вспомнил, как зацепил их пару раз боковым взглядом, они очень неестественно двигались; вспомнил, что на миг насторожился тогда, но слишком занят был он в то время Доном, чтобы замечать кого-то еще. Он уставился на парней долгим, тяжелым взглядом (он ничего на самом деле не значит, такой взгляд, но люди почему-то пугаются, когда персональный детектив на них вот так смотрит), погипнотизировал малость и пошел им навстречу.
Уже начинало темнеть, и ветер усилился. Парни, довольно одинаковые на вид – Дон почему-то назвал их камрадами, – стояли, закутавшись собственными тенями. Казались они неживыми.
– Он нас засек. Идет к нам, – сказал в пространство один из них, и словно бы из пространства вместе с легким тревожным ветром пришел каркающий ответ:
– Продержитесь пару минут. Мы в пути.
– Он один, нас трое, – сказал другой камрад. – Персональные детективы из того же дерьма скроены, что и мы. Сейчас мы его уделаем.
Остальные в унисон кивнули, и Кублах этот синхронный кивок воспринял как издевательское приветствие. Одной из его слабостей было то, что временами он мгновенно вскипал.
На беду Кублаха, ему попались профессионалы с теми же рефлексами в крови, что и у него. Единственным его преимуществом оставался интеллект. Ребята, что и говорить, были простые, несмотря на доновские характеры. Правда, интеллектом как преимуществом Кублах воспользовался бессознательно, почти случайно.
– Что такое, парни? – спросил он, подойдя на грань безопасного расстояния, и протянул руку в сторону, куда-то к небу, заставив всех троих на какое-то мгновение задержаться с действиями. И в это мгновение боевая машина «Кублах» включила форсаж.
Клубок тел. Быстрые, глазом почти неуловимые, перемещения. Мельканье рук, ног, барабанная дробь ударов, чей-то предсмертный стон – все заняло от силы три-четыре секунды. Клубок распался, Кублах с растопыренными по-крабьи руками отскочил назад. В схватке он выронил оружие, так же, как и остальные ее участники. Одинаковые рефлексы, одинаковая первая задача – с самого начала выбей оружие из рук противника. Один камрад с неестественно вывернутой шеей, с искаженным застывшим лицом уже лежал на траве, остальные, сумев избежать смертельных ударов, стояли справа и слева от трупа, пытаясь боковым зрением нащупать оружие. Взгляды из-под бровей, кровавые потеки, полураскрытые рты.
Это был пат. Справившись с одним, но не выключив остальных, Кублах потерял свое единственное преимущество, ему уже некогда было думать, два боевика стерегли не то что каждое его движение – каждую мысль. «Они меня обложили, они боятся меня, но ждут подмоги, так что живым мне отсюда не выйти. Мне их вымотать надо, протянуть время, но его, похоже, не так уж много».
Камрады тоже тянули время. Медленно-медленно, словно к взрывчатке, они приближались к Кублаху, в их действиях не было ни единой ошибки. Им даже оружие не нужно было сейчас.
Послышался тонкий вой, стал усиливаться. «Подмога!» – подумали камрады, а Кублах озлился. Он понял, что у него уже нет ни секунды времени. Или сейчас, или никогда. Но сейчас тоже было самоубийством.
Вдруг – два хлопка, один за другим. Два тихих хлопка – и камрады уже в падении, с наполовину перерезанными телами.
– Сюда! Быстро!
Кублах обернулся на голос и увидел Джосику. Сначала он ее не узнал. Просто женщина, лихая такая баба в мужской одежде, с двумя боевыми скварками в руках, прям боевик, стоит, загородив собой переулок. Уже потом, когда она нетерпеливо махнула ему рукой и сказала громко: «Сюда!» – он понял. Не узнал, а именно понял, кто это перед ним. Трезвая Джосика была полной противоположностью Джосике пьяной. И фигура, и стать, и посадка головы, и особенно голос, очень женский, подчеркнуто женский, при мужском-то наряде. Показалось Кублаху – королева звала его. Истинная царица. Он и побежал на ее зов не для спасения жизни – это во вторую очередь, – а потому, что позвала королева. Вот такое с ним случилось странное ощущение.