– Быстрей же ты! – Она встревоженно посмотрела на небо. По небу со стороны Виргианских бань плыли широченные боевые берсеркеры, модель сто одиннадцать. Четыре в ряд.
Сунула под мышку один из скварков, Кублаха дернула за руку в нетерпении, утащила под арку. Из окон на них таращились.
Глава 16. В доме Фальцетти
А теперь они сидели друг против друга в большой гостиной дома Фальцетти, и теперь Кублах понимал уже все. И не знал, как себя вести в такой ситуации, уж очень она ему казалась дикой и невероятной. Он молча смотрел на Джосику, а та одеревенело притулилась к столу, будто бы ничего не произошло, будто бы не сидел перед нею Кублах, вся ушла в то, что теперь называется музыкой для одного уха, хотя уши-то у нее как раз были закрыты оба – это просто так называется; там, конечно, оба уха задействованы полностью, там и стереофония, и психофония, и звукосвет, и «молоточки по черепу», и даже, если захочется, можно включить звук самомузыки, у которой нет автора, кроме моторолы в качестве конструктора и слушателя (слушать-то ее не надо, надо только при ней присутствовать, слушать, что ж, слушать – все равно не услышишь), в качестве композитора и исполнителя, так, чтобы в самый тик эта музыка попадала, хоть и не слышно ее бывает, но в самое настроение.
Глаза у Джосики были полуприкрыты, она куда-то смотрела и даже зрачками двигала, но это ничего не значило, потому что она видела только свою одноухую музыку, вся была в ней – или только показывала, что она вся в ней, бог ее знает, что она там себе думала под своей музыкальной шапочкой. Скажем, просто сидела, и все, и ни до кого никаких дел. От нее пахло чем-то несвежим и определенно неженским, запущенная она была вся.
А Кублах молча смотрел на Джосику, чувствуя себя полным дураком. Он не знал, что сказать. Он сидел прямо, вытаращив глаза, казался себе старым и слежавшимся. Время от времени он покряхтывал, глубокомысленно мдакал, постукивал по столу пальцами, этак нетерпеливо, в том смысле, что, мол, теряю я здесь с вами свое драгоценное время, но неприлично же уйти просто так, не крякнув, не кашлянув, никаким другим естественным образом не обнаружив свое присутствие, прежде чем сменить его на отсутствие.
Это было зрелище – старый баран Кублах и молодая, насквозь пропитая Джосика напротив (оба, вспомним, почти одного возраста), которая когда-то была Дону жена, но теперь не жена Дону, а сама Дон, самый что ни на есть Дон, самый охраняемый из всех Дон, самый драгоценный на всей планете и самый заброшенный, самый одинокий, если, конечно, не считать умирающих сейчас в одиночестве старух-донов, стариков-донов и бродящих безо всякого к себе внимания сумасшедших детей, которым донами не позволил стать пубертатный возраст.
– Что же вы мне сразу-то не сказали, что… ну, вот про эту вот про ситуацию вот про всю?
Джосика услышала, виновато улыбнулась, у нее это очень хорошо вышло.
– Я пыталась. Не получилось.
– Теперь-то хоть, как все произошло? А?
– Что Дон вам сказал?
– Ничего мне Дон не сказал. Дон с ума сошел. Он обычную чушь нес. Или отмалчивался. Ну, это понятно. Он меня боится.
– Вас? – Джосика оскорбительно показала всем своим видом, что готова расхохотаться, но слишком она для того высокоинтеллигентная и высокопоставленная дама, чтобы позволить себе такое хамское выражение чувств.
Они сидят друг напротив друга в большой комнате с окном, настоящим окном, выходящим на улицу, сидят и друг на друга не смотрят. Молчание, которое тянется уже бог знает сколько времени, лишь изредка прерывается неопределенным мычанием Кублаха типа: «М-да, вон оно как у вас, просто чудом спасся, спасибо, конечно, вам», – на что Джосика всякий раз с большой готовностью кивает и пытается сказать что-то вежливое, но не ладится у них разговор. Кублах барабанит пальцами по столешнице, Джосика с большим любопытством эти пальцы рассматривает. Ей очень хочется выпить.
– М-да, вот так вот, – говорит Кублах.
– Ага, – кивает Джосика. – Вы себе и не представляете.
Он хмыкает.
– Лихо, а? Вы мне сегодня дважды жизнь спасаете. Мне еще никто жизнь не спасал. И надо же, чтобы именно вы. Да еще дважды.
– Да бросьте вы! На моем месте так поступил бы каждый! – криво улыбаясь, цитирует кого-то Джосика, но потом спохватывается. – Убейте меня, если не так.
– Да нет, конечно, не так, – начинает протестовать Кублах, но потом тоже спохватывается. – Это вы имеете в виду…
– Ага, – кивает Джосика. – Именно это я имею в виду.
Причем, заметьте, каждый из них имеет в виду свое.
Напряжение потихоньку рассасывается.
– Поесть бы, – говорит Кублах. – Я еще на этой планете вообще не ел.
– Я уже заказала. Только у меня кухня барахлит что-то, очень все у нее медленно в последнее время. С моторолой-то мы не связываемся. Понимаете?
– Понимаю, – врет Кублах. Его снова тянет барабанить пальцами по столу, но он сдерживается. – Вот вы меня извините, я что уточнить хотел…
– Пожалуйста-пожалуйста!
– В каком, извините, статусе я вас должен воспринимать? Как Джосику, как Дона или как кого-то еще? Я всяких этих ваших тонкостей еще не успел постигнуть.
Джосика смущенно улыбается. Ей уже просто до чертиков хочется приложиться.
– А я уже и сама не знаю. Сначала я была Доном, потом стала Джосикой, потом… ну, не знаю. Я не Джосика. От нее у меня только имя, тело, кое-какие рефлексы и, конечно, воспоминания. От Дона? Многое от Дона, но, сами поймите, я ведь женщина, какой из меня Дон? И мозги не те, и все не то. Я многое стала забывать из того, что он знает, многое мне просто неприятно… ну, не потому неприятно, что оно нехорошо или, например, незаконно, а просто потому, что оно не мое, я так не могу, мне так не нравится, я бы так не сделала никогда. Так что я просто женщина, похожая на Джосику, очень многое знающая про Дона, ну, и, конечно, кое-что разделяю из его взглядов… не совсем же все-таки… но все равно я не Джосика и не Дон, я просто такая особая женщина, такой вот у меня, как вы говорите, статус.
– Тогда я не совсем понимаю, – настойчиво интересуется Кублах, – что это вы так меня спасти старались? Спасибо, конечно, по гроб, извините, жизни и так далее, но вам-то что за корысть? Особенно если вы третья, совсем никакого ко мне отношения не имеющая…
Джосика вдруг теряет интерес к разговору.
– Думайте что хотите. Не знаю я. Я ведь очень хорошо вас помню. Как никто другой. Здесь к вам у каждого особое отношение.
Кублах в доверительном порыве подается к Джосике.
– Вы знаете, мне почему-то все время хочется говорить с вами как с Доном.
Джосика недовольно пожимает плечами.
– Пожалуйста. В каком-то смысле я и есть Дон. Но вам бы в этом смысле кого-нибудь другого лучше найти. Я же говорю – я женщина, а это вы даже не можете себе представить, как кардинально.
Глава 17. Штурм
– Я тебя прошу, Дон, оставь, пожалуйста, затею со штурмом, – уже знакомым баритоном сказал моторола. – Она слишком опасна.
Дон, так неожиданно оставленный Кублахом в покое и окрыленный возникшей отсрочкой, был этим голосом застигнут врасплох. Облегчение, которое он испытал, когда охота на него закончилась на совсем уже безнадежной стадии, быстро перешло в предчувствие удачи, а предчувствие не замедлило превратиться в радостную уверенность. Ему стало мешать собственное одиночество, он уже поднял руку, желая объявить всеобщую готовность к нападению (до него и так и так оставалось всего двадцать минут, никакой особой необходимости в дополнительном объявлении не было, но уж очень захотелось – взять и объявить, что-нибудь этакое генеральско-историческое при этом произнести), и тут вдруг голос – непонятно откуда.
Дон был уверен, что коттедж целиком и полностью защищен от датчиков моторолы, – и тут вдруг такое. Он осторожно огляделся.
– Не ищи, – сказал моторола. – Ты ищешь запрятанный терминал – его нет, ты хорошо защитился. Я просто вычислил твои мысли и твои действия. Говорю не я, говорит… как бы это тебе объяснить… это что-то вроде вибрации стен. Довольно сложная цепочка. Кстати, у Фальцетти есть похожее изобретение.
– Ну и что? Что ты от меня хочешь?
– Я ведь сказал уже, – баритон звучал спокойно и даже благожелательно. – Оставь затею со штурмом. Она опасна.
– Ты бы так камрадам говорил, когда они людей сотнями убивали.
– Я говорил. Они меня не послушались. По Конституции, у меня всего лишь консультационные функции.
Дон издевательски захохотал. Получилось очень мрачно.
– Вот и я не послушаюсь. Ты мне не командир. У тебя всего-то консультационные функции.
– Террор камрадов, – наставительно сказал моторола, – не превышал порога опасности для города, такие вопросы решаются консультациями, переговорами и активизацией сил безопасности города. Твой штурм превышает этот порог. Я не могу его допустить.
– Это ложь! – закричал Дон. – Ты просто работаешь на Фальцетти!
Моторола вроде бы оскорбился, выразив оскорбление двухсекундным промедлением.
– Я не работаю на Фальцетти, – кротко возразил он затем. – Я работаю на город. И я не лгу. Я не лгу вообще.
– И это ложь! И это ложь тоже!
Нервен был Дон, сам понимал, что нельзя так, но последние дни, особенно последние часы, его доконали. Он уже не мог сдерживаться. Он ненавидел моторолу. Он ненавидел всех моторол вообще.
– Это не ложь.
Дон глянул на часы и сузил глаза.
– Так. Ты все сказал?
– Все, – ласково ответил моторола.
– Я приму к сведению. А сейчас прости, мне некогда. Прошу тебя отключиться.
Пренебрегать такими просьбами моторола не имел права. Он даже не имел права отвечать на них устным согласием – просто должен был молча отключиться, и все. Тем не менее он сказал:
– Но я тебя предупредил.
– Все! – страшно заорал Дон. – Некогда! Внимание, время!
Он поднял руку ладонью к двери. Штурм начался.
Собственно, штурм начался чуть раньше, когда высланный на помощь Кублаху (Дон не мог допустить его убийства) отряд кузенов под командой Шутенер-Строка столкнулся с камрадами, которые того же самого Кублаха намеревались уничтожить на месте или предварительно захватить для последующего уничтожения, да вот не нашли почему-то. В ходе краткой стычки уничтожив камрадов, отряд запросил разрешения идти к магистрату, поскольку находился поблизости от него, и, получив разрешение, отправился занимать позицию.