Теперь Витанова. С ним все было сложнее – Дон видел, чувствовал второе дно у этого парня, видел, что ему доверять особо нельзя, но это был отличный воин, ну просто всех врагов растерзать. Как открытую книгу читал Дон Витанову, хотя про себя всегда добавлял: «Открытую книгу со слипшимися страницами», – вот даже непонятно, где он такое древнее сравнение отыскал, откуда взялись у него эти слипшиеся страницы?
Так или иначе с Витановой вообще было все очень странно. Однажды он пришел без спросу в дом Зиновия Хамма, где имел обыкновение проживать Дон, упал чуть только что не в колени Дону и говорит:
– Повиниться перед тобой должен.
– Слушаю, – несколько испуганно сказал Дон, потому что Витанову терять ему было уже никак невозможно, а он что-то такое подозревал.
– Вот что, – сказал Витанова и на Дона при этом пристально посмотрел. – Вот что. Я, наверное, не очень хороший человек был, пока тобой не стал…
И запнулся, все так же пристально Дону в глаза глядя.
– Нико, не хочешь говорить – не говори, – попросил Дон. – В чем дело?
– Хочу, – после паузы ответил Витанова. – Но почему-то не получается. Я должен… Словом, считай, что я повинился перед тобой. У меня тут сейчас одно дело с Алегзандером, так что я пойду.
И с тем ушел. Дон с недоумением и жалостью глядел ему вслед.
Главная беда Витановы сводилась к тому, что он считал себя Воином. Именно так – Воином с большой буквы. О себе прошлом он не знал почти ничего, кроме того, что в двух словах рассказал ему моторола. Он даже не знал, чем он занимался до Инсталляции. Что-то такое ему иногда мерещилось, но это даже слабенькой предпосылкой к грядущему «возвращению» назвать было нельзя. Что-то стыдное было в его прошлом, Витанова не знал что, да и не хотел знать, и потому даже мысль о «возвращении» с негодованием отвергал. Знал он две вещи: по натуре он Воин и что-то недостойное до Инсталляции совершил. Или совершал. Теперь, в этой своей жизни, сильно разбавленной жизнью Дона, он хотел быть достойным, даже совершенным Воином. Что уж он вкладывал в это крайне приблизительное понятие – вопрос отдельного и очень сложного разговора, причем такого сложного, что, может быть, и сам моторола с его мириадами сознаний не разберется, хотя на самом деле разберется, конечно, это просто оборот речи такой. Совсем уже приблизительно говоря, это было что-то похожее на кодекс древнеяпонских самураев, но о самураях Витанова ничего не знал, потому что не любил историю, да и из памяти Дона мало что можно было извлечь по этому поводу.
Так или иначе Витанова, хотя он и верно служил Дону, но действительно, как мы знаем, кое-что предпринимал – если не против Дона, то, во всяком случае, в обход его. Он действительно создавал свою собственную, неподконтрольную Дону армию и надеялся с ее помощью занять место Дона после того, как того заберет Кублах, а в том, что он его заберет, не было ни у Витановы, ни у Дона, ни у кого другого никакого сомнения. Он ревниво посматривал на Ромео, который к Воинам себя не причислял и даже такого слова в отношении себя в уме не держал, но Воином все же был, причем, похоже, изначально достойным.
Но Ромео убит, вакансия стала ближе. Некоторое подозрение у Витановы было и насчет Лери, тот пользовался у Дона особым расположением, но все-таки был слишком в тени, слишком занят был какими-то непонятными Витанове делами и явно не стремился занять место Дона после того, как его заберет Кублах. Вот придет Кублах, вот придет Кублах! М-м-м… Кублах пришел и оказался в западне в доме Фальцетти, наедине с Джосикой. В то самое время, когда уже все было готово к приему власти, Кублах вдруг оказался обезврежен, а позорное действо у магистрата, которое не то что битвой, но и поединком назвать нельзя – действительно, полное издевательство, – поставило точку на всех надеждах победить не то что моторолу, но и кого бы то ни было еще, поставило Витанову в совершенно глупое положение.
Много донов после того ушло, а те, которые не ушли, оставались при Доне или в силу привычки, или в силу каких-то своих соображений, к битве с моторолой не имеющих никакого отношения. Статус Воина обесценился, потому что сражение кого-либо с кем-либо моторолой тогда явно не предусматривалось, оставалось лишь сражение с ним в одиночку – положение, которое сам Дон предпочитал всем другим, но которое в данном случае могло окончиться только поражением, причем почти наверняка бесславным и стыдным.
Придя к такому заключению, Витанова стал, образно говоря, мыть и гладить свою белую рубашку, а говоря не образно – готовиться к последней битве, которая хоть и станет его поражением, но героическим и ни в коем случае не позорным. Как это сделать, он пока не знал, но он знал, что ничего не получится, если не очистить свое прошлое – пусть это будет только то прошлое, которое было после Инсталляции, – от того, чего он хотя бы в принципе мог стыдиться. А ведь он даже убить подумывал Дона, чтобы место себе расчистить. Поэтому, хоть он и не считал свои действия даже маломальским предательством, следовало обо всем рассказать Дону.
Не смог.
А впереди, как он понимал, еще предстояла последняя в его жизни битва. Он потом очень жалел, что, случившись, она опять превратилась в какой-то фарс.
Примерно того же рода битва предстояла и Лери, хотя об этом он еще не подозревал. Его очень волновала проблема с поиском «домика», но после памятного разговора с Доном у магистрата ничего нового про «домик» он раздобыть не смог. Но однажды пришел – скорей по привычке, чем по необходимости, – в дом Зиновия Хамма, и Дон тут же зацепил его пальцем: «Поди-ка сюда, разговор есть».
Уединились.
– Так что ты там насчет дома Фальцетти говорил? – спросил Дон.
Лери вскинул глаза, чрезвычайно воодушевился и быстро, многословно стал рассказывать Дону то, что уже рассказал раньше. Дон перебил:
– Понял я, понял. Ты вот что… Со мной Дом тоже не разговаривает, какие-то там… происходят… словом, я тут поговорил с Джосикой, она с ним, и слушай, что он через нее тебе передал.
Дон достал мемо, оттуда раздался красивый женский голос:
– Валерио, вам следует остеречься, дело для вас очень опасное, однако нужный для вас прибор вы можете найти в квартире Грозного Эми, вы знаете, где это. – Лери действительно знал, потому что работал у Дона чем-то вроде разведки. – Только это надо сделать прямо сейчас.
– Ага! – сказал Лери. – Дон, я пойду.
– Ага, – сказал Дон и с сомнением добавил: – Может, что и получится?
Такими оказались их прощальные друг другу слова.
Глава 19. Поиски «домика»
Как только Лери вышел из дома Зиновия Хамма, блокировка от моторолы кончилась, и мемо тут же принялся передавать накопленные сообщения и просьбы о контактах, но он ничего не захотел слушать, сказал только:
– Потом.
И мемо послушно замолк, пропищав напоследок:
– Нужна бесколеска? Я сейчас.
Лери не любил свой мемо – это был не его мемо.
Бесколеска присвистела секунд через сорок – все это время Лери нетерпеливо метался по площади, распугивая людей своим взволнованным видом.
– Садись! – раздался справа дикторский баритон с неуловимо знакомой хрипотцой, он обернулся и увидел рядом с собой тяжело вооруженный берсеркер с приглашающе распахнутой дверцей. Лери вспрыгнул на сиденье и с пятикратным ускорением взмыл в небо, редко усыпанное дневными рекламами и прочими бессмысленными сообщениями.
Берсеркер даже не спросил адрес – мемо подслушал и сообщил, они вмиг домчались, благо оказалось недалеко.
Дом, где жил Грозный Эми, был под стать ему самому, такой же мрачный и чуть-чуть скособоченный, словно бы он вдруг собрался угрюмо попританцовывать, ногу приподнял даже, да замер, прислушиваясь то ли к себе, то ли к мелодии. Лери не знал, что Эми слыл психотанцором, он вообще о нем ничего не знал, но почему-то сравнил его дом именно с танцующим человеком. Было в доме три этажа, Эми занимал второй, но самого его там не оказалось. Дом был заперт. Но когда Лери толкнулся в дверь и остановился разочарованно, не зная, что делать дальше, дом сказал:
– А, это ты? Проходи. Только здесь никого. И, кстати, давно уже.
– Я ненадолго, – ответил Лери, заинтересовавшись мимоходом, откуда дом Грозного Эми его знает. Он, например, даже приблизительно не помнил такого дома.
В квартире Грозного Эми царил армейский порядок – аскетизм, ничего лишнего, кроме разве что огромного тридэ-зеркала в большой комнате. И непонятно было, что тут можно найти, что за прибор, о котором говорил Дом Фальцетти.
Вот здесь – вы не поверите! – у Лери сильнейшим образом заработала интуиция. Правда, похоже, что это была не чистая интуиция, а скорее слабая прелюдия к «возвращению», тут же судорожно и очень быстро подавленная, но кое-что после себя оставившая, я имею в виду знание некоторых вещей, которое свалилось на Лери вроде как бы из ниоткуда.
Он вдруг узнал эту квартиру и подумал: «Я здесь уже был, и не один раз». Он вдруг вспомнил расположение комнат: большая, куда по хитроумному замыслу архитектора вел входной лифт (слава богу, что располагался он не по центру, как случается у чересчур продвинутых болванов, а все-таки в укромном местечке, между фальшокном и фигурным эркером), имела в стенах еще четыре прохода – в спальный, туалетный и еще два почти неиспользуемых помещения, но Лери откуда-то знал, что есть пятый отсек, тайный. Он даже знал, где находится вход в него – естественно, за зеркалом.
В зеркале вдруг почудилась ему на секунду немыслимая рожа в коричневых волдырях – то ли моторола так шутил, то ли сам Эми, хотя на него вроде и не похоже. Рожа исчезла, и Лери предпочел о ней сразу забыть. Он знал, как открыть тайный проход, и знал также, что ему следует поспешить, на мелочи не растрачиваясь. Он подошел к зеркалу вплотную и принял парольную позу героя – правая рука вскинута вперед и чуть вверх (под строго определенным углом!), левая в кармане, лицо нелепо гордое. Получилось только с четвертого раза, но когда получилось, зеркало распахнулось, и Лери даже крякнул от удивления.