Я облегченно вздохнула и поплыла в сон. Он обволакивал облаком, мягким и тугим, как вата. В нем было спокойно, тепло, пусто и звонко.
Выплывая из дремы, я услышала голоса. Один принадлежал Героиде. Один маме. И один был чужой, мужской. «Милиционер!!» — в ужасе подумала я и приоткрыла глаза. Электронный будильник на столе показывал 23:48. У изголовья кровати сидел врач и считал мой пульс. Рядом стояли мама и Героида.
— У нее днем был понос, а потом температура поднялась. Последний раз час назад мерили, было тридцать девять и девять. Я дала чай с лимоном, она сразу уснула и все это время спала.
— Почему?! — воскликнула я вслух и окончательно проснулась.
— Выпей морсика, — сказала мама, — сейчас тебе укольчик сделают, и станет легче.
Я ошалело таращилась на Героиду. Я не верила своим глазам. Как это так? Она же должна у-ме-реть! А вместо этого поправляет мне подушки и протягивает стакан смородинового морса.
И я его беру. Я принимаю стакан у нее из рук.
Потом я долго болела и долго думала над этой историей. Почему Героида не отправилась на тот свет, так и осталось загадкой. Единственное объяснение, которое я смогла найти, — вместо поганки на том же самом месте успела вырасти обычная съедобная сыроежка.
Наверное, так оно и было.
Да, забыла сказать — несколько раз Сашка меня навещал. Ему разрешили. Нам разрешили, если точнее. Он объяснял пройденный материал и приносил букеты из кленовых листьев. Самый крупный огненно-алый листок я храню до сих пор в дневнике.
ЯЙЦО ПАШОТ
Вот уже третий месяц на уроках труда мы, девочки шестого «А» класса, проходили кулинарию. Наша трудовичка Олимпия Петровна Погосад была не совсем обычной училкой. Она пыталась преподавать с творческим уклоном.
Возраст Олимпии Петровны приближался годам к девяноста. Это была махонькая сухонькая старушенция, увешанная потемневшими серебряными брошами и кулонами. Про броши она говорила: «Эту малую парюру подарила мне Крупская». Мы уже знали, что парюра — от слова «пара», комплект из двух или трех одинаковых украшений, а малая — потому что бывает и большая. В довершение всего Олимпия Петровна стриглась под мальчика и носила большие стрекозьи очки.
Три четверти века назад она жила в Петрограде и училась в институте благородных девиц, а теперь вот учила нас. Каким ветром ее занесло в преподавательский состав средней школы № 1 поселка Лесная Дорога, остается загадкой. Многие училки, особенно наша классная ведьма Казетта Борисовна, в открытую посмеивались над ней, но Погосад была незлая, никогда не ставила двоек и троек, и мы, девочки, ее любили. Она платила той же монетой, превращая уроки в увлекательные путешествия по монастырской кухне, царским пирам и погребам Елены Молоховец.
Свой курс Олимпия Петровна начала с сервировки. Мы сервировали парты алюминиевыми ложками и вилками из школьного буфета, а вместо ножей таскали из дома вязальные спицы. По мере усложнения задачи, когда приборов стало не хватать, Олимпия Петровна велела вырезáть их из картона. Тарелки, чашки и бокалы мы тоже заменили картонными кругляшками. На сервировку я извела все имевшиеся дома обувные коробки. Берешь в руки «вилку», а по черенку надпись: «сапоги мужские зимние, размер 45, полнота 8».
Подслеповатая Погосад таких мелочей не замечала. Она вообще старалась видеть только хорошее. Уроки труда были единственной точкой во времени и пространстве, где мы ощущали себя не тупицами-троечницами, а превращались во фрейлин. Спасибо Господу Богу и причудам судьбы, забросившим ее в наш маленький подмосковный поселок.
«С левой стороны от тарелок располагают соответствующие ножам вилки — столовую, рыбную, закусочную, — диктовала Олимпия Петровна из маленького потрепанного блокнотика. — Расстояние между приборами должно составлять немного меньше одного сантиметра, равно как и расстояние между тарелкой и приборами. Концы ручек приборов, так же как и тарелки, должны отстоять от края стола на два сантиметра».
Мы записывали эти хитрые премудрости слово в слово и подчеркивали важные места красным карандашом. Однажды бабушка заглянула в мою тетрадку, ухмыльнулась и сказала: ну-ну.
— Может, в жизни пригодится, — заступилась за конспекты мама.
— Дай-то Бог, — вздохнула бабушка. — Дай-то Бог.
На уроках труда все делились по парам, так легче было работать. Разумеется, моей напарницей стала закадычная подружка Танька Капустнова.
Когда мы достигли вершин сервировки, пришло время кулинарить и Олимпия Петровна допустила нас до плиты. В качестве разминки она задала творческое домашнее задание. Заключалось оно в следующем: взять из поваренной книги любой рецепт и приготовить по нему блюдо, а родители пусть сами оценку поставят — она ее потом в журнал перенесет.
Легко сказать, любой рецепт. Шел 1989 год. Сахар и крупу мы покупали по талонам. В свободной продаже в сельпо был только хлеб, кулинарный жир, панировочные сухари и березовый сок — трехлитровыми банками, как боеснарядами, продавщицы заставили все прилавки. Изредка родителям давали на работе заказы или завозили полуфабрикаты в буфет. За яйцами, творогом и молоком ходили в соседнюю деревню. Вот и весь рацион.
Этого Олимпия Петровна как-то не учла. Или просто забыла, какой сейчас год на дворе. Что же нам делать… Мы уселись с Танькой у нее на кухне и стали думать.
— У мамки есть книжка с рецептами, большая такая. Вот она. — Танька ловко подцепила за корешок и выудила с полки толстенный том, обернутый в голубую клеенку. — Давай посмотрим, что ли…
Издание оказалось очень старым. Ветхие, промасленные страницы едва не рассыпались в руках. О, там было много разных рецептов. Но осетрина паровая, студень из стерляди, поросенок холодный с хреном, крем-паштет из зелени с дичью, бульон с саго, суп-пюре из спаржи, крабы, запеченные в молочном соусе, корзиночки из слоеного теста с салатом, тельное из рыбы и даже чихиртма из баранины нам не годились.
— М-да… Хорошенькое дело стерлядь. Ты вообще хоть раз в жизни пробовала что-нибудь из этого, а Тань?
— Не-а.
— Я тоже.
Мы приуныли. Мы долистали поваренную книгу почти до конца — впереди оставалась только глава «Блюда для больных ожирением, сахарным диабетом», — как вдруг глаза у Таньки засияли.
— Идея! Гляди: яйца пашот.
Действительно, это была отличная идея. Для пашот ничего не требовалось. Кроме соли, специй, воды и, собственно, самих яиц. Рецепт был очень простой.
В небольшую кастрюлю налить пол-литра воды и, как только закипит, добавить соль и специи, например перец молотый или горошком, лаврушку, гвоздику. Аккуратно выпустить яйца в кипящую воду и варить две минуты. Снять кастрюлю с огня, накрыть крышкой и оставить яйца на десять минут в горячей воде. Сразу же подать к столу.
Вот и все премудрости.
Нас это устраивало. Мы вымыли яйцо и набрали кастрюльку воды, приготовили соль, перец, лаврушку. Гвоздики в хозяйстве не оказалось, но мы решили, что это не так уж и важно.
— Ну что ж, приступим. — Танька тюкнула яйцо ножом. С первого раза скорлупа не разбилась, только треснула.
— Сильнее бей, не бойся.
Танька занесла нож, подумала секунду, прицелилась и тюкнула еще раз. Яйцо растеклось у нее в руке, соскользнуло в кастрюльку, булькнуло и ушло на дно.
— Мы воду вскипятить забыли! — вдруг хлопнула по лбу Танька. — Надо было в кипяток разбивать. Какая же я дура!
— Больше нет яиц?
— Это было последнее.
— Ладно, — сказала я. — Что мы теряем. Давай так варить. Может, еще получится.
Танька зажгла конфорку крошечной плиты «Лысьва», поставила наше сомнительное творение на огонь и накрыла крышкой кастрюлю. Через пять минут вода закипела. Мы заглянули под крышку. В кастрюльке весело бурлила пена, сбиваясь в мелкие белесые хлопья. Как будто там вымыли с мылом очень грязного человека.
Пробовать такое не хотелось. Мы молча смотрели на белую пену. И тут на кухню вошла Танькина мама.
Она взглянула на поваренную книгу, разложенную посреди стола. Потом на кипящую кастрюлю. Потом на нас.
— Девочки, что это? — спросила она, заглянув в кастрюльку. — Татьяна?
— Яйцо пашот, — чуть слышно пролепетала Танька.
— По труду задавали, — ввернула я, чтобы разделить с подругой фиаско.
— Как ты сказала — пашот? Ну и как вам это блюдо? Уже попробовали?
— Нет, — мрачно сказала Танька.
И тут Танькина мама начала смеяться. Взахлеб, неудержимо смеяться.
— Это смольнянка ваша выдумала? Совсем бабка сбрендила. Хотела бы я посмотреть, что у нее сегодня на ужин.
— Овсянка, наверное. Она ее любит, говорит, королевское блюдо.
— Так, — мама вытерла слезы, — все ясно. А теперь будем делать, что я скажу. Под мойкой был лоток из-под гуляша… — Танька покорно полезла под раковину. — Нашла? Да нет, левее. В углу, за мусорным ведром. Давай его сюда.
Венгерский гуляш иногда давали в заказах, и наши мамы собирали пустые лотки под рассаду. Покопавшись, Танька выудила кюветку из кучи домашнего хлама. Галина Сергеевна сняла кастрюлю с плиты.
— Держи крепче. Двумя руками.
И она перелила наше варево в пластиковый судок.
— Забирайте свой деликатес. Что стоите, дуйте во двор, пока бабушка не увидела.
— Зачем? — не поняла Танька. Я-то уже догадалась, в чем дело, но ждала, что скажет Танькина мама.
— Мурке отдашь. О мама-мия, Санта-Мария! — Галина Сергеевна обхватила голову руками и снова зашлась безудержным хохотом.
— Галя, потише! — донеслось из-за стенки.
Насчет бабушки Галина Сергеевна совершенно права — старуха Капустниха скора на расправу. Но сейчас она в соседней комнате смотрела по телевизору «Сельский час» и была неопасна.
— Я понесу, — взяв судок, объявила Танька, — а ты двери будешь открывать.
Галина Сергеевна никак не могла успокоиться. Она буквально задыхалась от смеха.
— Мам! У тебя что, невроз?
Тут я с любопытством взглянула на Танькину маму — в поселке давно поговаривали, что дамы Капустновы страдают неврозами — вроде бы даже однажды это закончилось «скорой помощью».