Я глянул на лежащих подле разрушенной ограды. Тела погибших распухли, как будто валялись несколько дней в тепле – черная магия не только их убила, но и обезобразила до неузнаваемости. Один из мертвецов – огромного роста, с двуручным мечом в деснице – лежал на спине. Лицо его за несколько минут прогнило так, что наружу проступили лобные кости черепа, живот вздулся, рубаха лопнула, обнажив синеватую плоть. Гигантский рост и клочья черных волос, прилипших к черепу, не оставляли сомнений, что этот гигант – брат красавицы Райны.
Пока все бежали, я на ходу перенастроил ладони (этим приемом я овладел в совершенстве), обернулся и выбросил вперед десятки мираклей в красно-синей форме ниенских мечников. Они выстроились в ряд за моей спиной и перекрыли улицу. Я создал цепь-миракль, толще любой якорной цепи в порту Ниена, и протянул ее от одного здания к другому, зацепив за дверные решетки, что в Золотом граде опускались перед дверьми, выходящими на улицы.
Эдуард и его спутники тем временем выводили из конюшни коней. Братья были уже в седлах.
– Кенрик, быстрее! – крикнул Эд, устремляясь к городским воротам. Но у него на пути колебалось еще одно магическое полотнище.
Я кинулся бежать, вновь перенастроил ладони, слепил из остатков черной магии, что висли на домах повсюду, черный пульсирующий комок и послал его в преграду перед воротами. Она лопнула с треском. Сверху, правда, остались какие-то лохмотья, но кони ныряли в прореху один за другим. Скакавший впереди Эдуарда Чер-Ордис спешился и снял здоровенный брус, замыкавший ворота, пока спутники Эдуарда рубили стражу Игера. Краем глаза я видел, как Лиам орудует мечом и брызги крови веером летят во все стороны, черные в синем свете лурских фонарей, развешанных на тонких паучьих столбах вдоль улиц. Я вернулся к конюшне – искать своего скакуна, и с изумлением обнаружил, что его нет. То ли он умчался следом за остальными, то ли кто-то в неразберихе вскочил на моего Красавчика. Вообще не было ни одного четвероногого – ни коня, ни мула, только седла остались – почти никто не успел взнуздать своего коня. Я в растерянности повертел головой, наддал магии в ноги и легкие и кинулся бегом догонять наших. Меня не оставляла надежда, что братья заметят мое отсутствие и Лиам вернется. Я был уверен, что вернуться должен именно Лиам – он никогда не бросит своего безумного братца. Я добавил магии своим мышцам, понимая, что могу упасть замертво от перенапряжения. Однако в скорости я мало прибавил: слишком много сил было растрачено на устранение запретных полотнищ.
Я почти добежал до ворот, когда на меня пала лурская ловчая сеть, выпущенная из специального гарпуна. Я почти успел сжечь ее боевым приемом магика, прежде чем на меня накинулись сразу трое конных и сбили на землю. Удар по голове отправил меня в густую уютную черноту. Я не ведал, что происходило дальше, спаслись наши или нет или все пали в неравной схватке.
Очнулся я уже в плену – привязанный к черному от копоти столбу в подвале пыточной, в грязной чужой рубахе, и Брин стоял напротив меня, скрестив руки на груди, и улыбался.
– После сшибки на Изумрудной реке Крон сказал мне, что сильнее тебя, Кенрик, магика не существует по всей ойкумене. Крон ошибся, как всегда. Ну и как тебе? Магические замки не давят?
Я вдруг сообразил, что я дал клятву не злоумышлять против Игера, Брина и Гиера в Золотом граде, но Брин в отношении нас ни одной клятвы не дал.
Дверь в темный подвал приоткрылась, в узкую щель протиснулся прислужник в цветах императорского дома, осторожно, крадучись, приблизился к Брину.
– Скоро? – спросил Брин.
Серо-желто-черный отрицательно замотал головой.
– Но это же совершенно безопасно. Такое зрелище…
Императорский посланец вновь мотнул головой и стал отползать к двери. Меня, скованного печатями Брина, он все равно боялся.
– Начинайте! – приказал Брин.
Почему меня не убили сразу? Почему выбрали столь изощренную пытку, как лишение Дара?
Может быть, моя смерть не имела смысла, раз Эдуард и Лиам ускользнули из ловушки? Как наследник я не имел цены. Я был бесценен как магик, способный с помощью своего Дара разить армии.
И этого Дара меня лишили.
Глава 16. Магик без Дара
Казнь моего Дара я вспоминаю каждый день. Открываю утром глаза – и первая мысль: я отныне никто. Смотрю на изувеченные руки и плачу без слез. Глаза жжет, беззвучные рыдания клокочут в груди. От запертой в теле силы вздуваются вены на плечах и руках. Но сила быстро тает – ее поглощает боль в изувеченной ноге.
Это теперь. А тогда, очнувшись после лишения Дара, я не мог осознать до конца, что со мной произошло.
Утром меня выволокли за ворота Золотого града и бросили в пыль на обочине. Руки мои были перевязаны какими-то тряпками, но все еще кровоточили. На мне была все та же чужая рубаха, провонявшая потом и кровью, и холщевые крестьянские порты с веревкой вместо пояса. Императорский гвардеец, широкоплечий и красномордый, подвел мне лошадь.
– Вставай, магик, пора магичить! – Он пнул меня под ребра и захохотал.
Я попытался подняться, но сумел только сесть.
– Где твои миракли, почему не бегут на помощь? А? Молчишь?
Он наклонился к моему лицу. Я хотел что-нибудь ответить ему, но ничего не мог сказать, у меня только дрожали губы.
Он плюнул мне в лицо.
– Ты теперь ничто. И твой Ниен – пыль под ногами Игера. Мы растопчем вас, как теперь я топчу тебя.
Он вновь ударил меня и ушел. Старая кобыла осталась подле меня, стояла, позвякивая удилами. К лошади поперек был привязан нагой человек. Голый мертвый человек, длинные волосы его слиплись от засохшей крови, измазанные в крови руки свешивались почти до самой земли. Я поднялся и медленно обошел мертвого всадника. Тело было голубовато-серое, странно вытянутое. Я узнавал и не узнавал его. Боль разрывала мою душу.
Я еще не позволил до конца уяснить, что случилось, когда губы мои прошептали:
– Лиам…
Я обхватил его голову, всю в заскорузлой крови, прижался губами к холодной коже и затрясся от рыданий. Когда-то я вернул его к жизни, отдав часть своей магической силы. Теперь Лиам умер окончательно, и я ничего не мог с этим поделать. Я вспоминал отросшую короткую шерстку волос на его голове в день, когда он перестал дышать, и отчаяние накрывало меня новыми волнами – одна за другой. Тело его давно остыло. Оно не было окоченевшим, но это лишь означало, что трупное окоченение прошло. Я уже ощущал слабый трупный запах, несмотря на то, что убитого натерли солью.
Наконец рыдания иссякли, я понял, что если останусь здесь еще хотя бы на несколько минут, то просто умру. Я ухватил повод несчастной клячи и поплелся по дороге. Пальцы мои почти не действовали, но старая кобыла оказалась послушной и следовала за мной. Постепенно шаг мой выровнялся, и я стал двигаться регулярным легионерским шагом. Магия, не находя выхода в изувеченных руках, устремилась к ногам и давала мне силы идти без остановки.
Несколько повозок обогнали меня, навстречу попадались всадники, почти все в форме императорской гвардии. На нас с Лиамом никто не обращал внимания ни из военных, ни из гражданских.
Лишь однажды какой-то толстощекий торговец на упитанном мерине остановился, пригляделся и спросил:
– Сколько хочешь за клячу?
Я выпрямился, поднял руку в призывном жесте, толстяк сообразил, что перед ним магик, хлестнул мерина и умчался с поразительной резвостью. Что магик изувечен – этого он понять не успел.
В сумерках я устроил привал, уселся, прислонившись спиной к дереву, размотал повязки на руках. Черная рана на правой ладони выглядела плохо – покраснела, воспалилась и при нажатии сочилась гноем. Надо скорее попасть домой – матушка залечит мне руки. Сейчас я даже не мог развести огня, чтобы прижечь рану. Мысленно я повторял лишь одно слово – «скорей», как будто возвращение под родной кров могло что-то исправить.
Скорей – или я просто не вынесу этого бремени. Скорей – пусть кто-то окажется рядом.
Дальнейшее я помню плохо. У меня был сильный жар, лихорадка сотрясала мое тело, магия спасала и убивала болезнь, но воспаление вскоре возвращалось. Эта борьба заставляла меня раз за разом покрываться то жарким, то холодным потом. Ночь я провел под деревом, прислонившись спиной к стволу, то в бреду, то в липкой полудреме. На рассвете двинулся дальше. Время от времени я останавливался напиться, если по дороге попадались родник или колодец. Всякий раз я пытался мыть руки и лицо. Щетина до странности быстро отросла, превратившись в небольшую бородку. Рану мне прижгли в кузне обломком раскаленного клинка, и я почти не почувствовал боли – меня лишь шатнуло от слабости, и горячая струя мочи стекла по ноге.
Я шел дальше, выпрашивал у кого-то еду, и мне подавали, то сухарь, то кусок брынзы или сыра. Неведомо, сколько я пробыл в пути.
Один раз старая женщина кормила меня с ложки похлебкой из большой глиняной миски. Потом какая-то ярко раскрашенная красотка – был уже вечер, и я проходил через маленький городишко, название которого выпало из памяти, – напоила меня вином из фляги. Это оказалось крепкое Вианово вино – его делают из подсушенного винограда, который созревает на Южной кромке в октябре. Сладкое. Пьянящее. Вино вечеринок и оргий. Мы пили его в Виане, и после одной бутылки ноги отнимались напрочь. Вино очень дорогое. Женщины обычно такое не пьют.
Я провел здесь ночь на сеновале. Кобыла стояла рядом и хрупала сено, пока я спал. Я не снимал с ее хребтины тело, но чувствовал запах трупа даже во сне. Самым трудным было пережидать ночь. Я спал урывками. Едва начало светать, как я двинулся дальше.
Потом я увидел, что мне навстречу скачет отряд, я узнал Чер-Риса впереди на черном ухоженном скакуне и за ним – наших копейщиков в красно-синих епанчах и опустился на дорогу, в плотную серую мелкую пыль. Я добрался до манора «За холмом». Мечники окружили меня. Чер-Рис стал снимать с кобылы тело Лиама. Я сидел в пыли и трясся от рыданий. Слезы катились сами собой, но не уменьшали боли в груди.