Покончив с бобовой кашей, я достал из заплечного мешка, где хранил самые нужные вещи, книгу без начала и конца, но с множеством белых страниц. Каждая вторая страница там осталась чистой, потому что текст печатали только с одной стороны. Книгу эту я купил у старьевщика, она рассказывала о каком-то замке, где под полом зачем-то сделали множество опасных ловушек. Неведомый автор снабдил свой труд гравюрами-схемами, которые вечерами я с интересом изучал, дивясь жестокости мастера. Я зарисовал на одной из пустых страниц серебряным карандашом причудливые извивы дороги, что должна была вывести меня к замку. После чего спрятал книгу, накрыл попоной спину Серого, перекинул поверх связку из футляра и арбалета, взял старину под уздцы – вернее, ухватил за обрывок веревки, что по-прежнему заменяла уздечку, – и двинулся в путь. С Белой скалы в лесную долину вела одна-единственная дорога, и я бодро шагал по ней, то и дело оглядываясь по сторонам. Мне надо было найти подходящее место для ночлега, если я не успею добраться до замка к тому времени, когда начнет смеркаться.
Глава 2. Полукровка
Дорога вообще располагает к размышлениям, а дорога, которая ведет через лес, к размышлениям философским. А главный философский вопрос: почему я вообще очутился на этой дороге, куда и зачем я тащу свою задницу через этот молчаливый и очень недружелюбный лес.
По рождению я полукровка, родился и жил до четырнадцати лет за валом короля Бруно. Я бы мог оставаться там и дальше, но стихопевцем в землях лурсов мне не стать. У лурсов вообще нет стихопевцев. Они обожают трактаты с многозначными смыслами, игру словами, полунамеки, риторические вопросы. А если хотят послушать песню, то зовут человека из-за вала, сладкоголосого исполнителя песен со словами, как садовые цветы, красивыми и недолговечными. Стихопевцев ценят за голоса, а не ищут смысл в рифмованных строках. Порой слова могут вообще не иметь смысла. У лурсов редко бывают красивые голоса. Один из менестрелей, когда я обратился к нему с вопросом: «Может ли лурс стать стихопевцем?» – ответил насмешливо, что хриплое козлиное блеяние понравится только козлам на лугу.
Но в том-то и дело, что я не лурс. То есть лурс наполовину. По матери я человек. И о своем происхождении по материнской линии мало что знаю. Известно только, что родители мои приехали в земли за валом короля Бруно за пять месяцев до моего рождения, и здесь их соединили на срок земной жизни по старинному лурсскому обряду. И в голосе у меня в самом деле нет сладости певцов с побережья, но я никогда и не слагал слащавые баллады.
Итак, мне было четырнадцать, когда я решил рвануть когти и пересечь вал. Я был единственным сыном в семье и наверняка разочаровал отца: две мои младшие сестренки никогда не мечтали пересечь вал короля Бруно или распевать песни во время пирушек приморских герцогов.
Когда я сказал, что хочу уйти в земли за валом и обойти города-королевства, отец выслушал меня, не скрывая насмешливой улыбки.
– Ты мало знаешь о тех землях, Тиано. Ты можешь говорить на языке людей и даже, возможно, петь, и даже, не исключено, тебе будут бросать медяки богатые гости на пиру. Но вопрос в другом. Для чего ты отправляешься в путь? Дальняя дорога – не цель, хотя иногда кажется, что движение само по себе имеет ценность. Вот о чем подумай, Тиано: если ты выйдешь завтра за ворота, а через пять лет вернешься и снова войдешь в те же самые ворота, в чем будет итог твоего путешествия?
– То, что мне удастся исполнить в пути. – Я заколебался отвечая, и отец это заметил.
– Нет, Тиано, итог будет равен нулю. Путь, замкнутый в кольцо, не имеет смысла. Если ты намерен что-то сделать, то должен, во-первых, уйти навсегда, а во-вторых, должен достигнуть поставленной цели. Какова цель твоего пути, Тиано?
– Я найду ее в дороге.
– Думаешь, это оригинальный ответ? Сотни, тысячи так говорят, но в итоге просто идут и умирают на полпути. Подумай, что это значит, – половина пути. Половина слова, половина вдоха. Есть ли смысл у того, что исполнено наполовину?
– Ты хочешь, чтобы я остался?
Он несколько раз отрицательно покачал головой.
– Я не могу желать, чтобы ты пошел куда-то или не пошел. Если ты намерен идти, то иди. Но помни, большинство путников никуда не приходят. Или возвращаются назад. То есть совершают бессмысленные действия, растрачивая жизнь.
Я не очень понял его рассуждения: мне показалось, это был такой своеобразный способ меня отговорить от ухода из дома.
– Ты сам выбрал путь, которым никто не идет. Ты женился на женщине из города-королевства и привез ее в дикий край, за вал короля Бруно. Это было твоей целью или вышло спонтанно – решение, принятое в пути?
Он рассмеялся диким клекочущим смехом – так смеются хищные птицы, вонзая когти в добычу.
– О, если ты думаешь, что целью моей было похищение женщины из чужого племени, то ты наивен, сынок. Хотя ты прав в одном: цели, которую ставил, я так и не достиг.
– Но есть же истины абсолютные? – спросил я.
– Какие?
– Добро и зло.
– Разве? Добро для одного может быть злом для другого – каждому по нраву что-то свое, если их дух не связан оковами чужих желаний.
– А зло? Оно тоже разное?
Отец задумался. И внезапно заговорил жестко, и голос его зазвенел от гнева:
– Зло едино.
– Но одним зло, а другим – нет… Для кого-то зло может стать спасением от напасти.
– Зло едино. Если ты причиняешь зло другим, ты причиняешь его себе. Нет зла, которое может тебя миновать, если ты к нему прикоснулся. Эта сталь обоюдоострая, и у меча этого нет рукояти – только лезвия. Ты не заметишь, как порежешься, и не поймешь, что поранил другого.
Он провел пальцами по волосам, откидывая их назад. Волосы надо лбом у него сильно поредели и сделались из каштановых почти совсем седыми, лишь кое-где темное осеннее золото просвечивало среди паутинно-серебряных нитей. Когти на его пальцах были страшно изувечены, превратившись в уродливые наросты, – такими когтями не прочертишь линию на древесине, не начертишь знак на камне.
– Люди – не лурсы, в их словах нет многозначности, один обман, и его легко распознать. Только страх слушающих не дает понять, когда люди лгут, – сказал отец, и я не понял, было ли это напутствием или просто замечанием самому себе.
Сейчас, шагая по дороге, я почему-то вспомнил этот разговор. Мне стало казаться, что отец хотел сказать что-то иное или я его не так понял.
Лес был до странности тих: едва слышный гул качавшихся на слабом ветру крон да шорох падавших листьев – и все. Ни единого звука, кроме этих. Дорога петляла. Она как будто была не уверена в выбранном пути и дергалась из стороны в сторону, соскальзывая с земной тверди. В лесу пахло сыростью, грибами, палой листвой, серое полотнище дороги усыпали шипастые плоды каштанов. Мы с матушкой и с сестрами в детстве собирали их в лесу и мололи на ручной мельнице каштановую муку. Мы были бедны. Дом, который достался отцу по наследству, давно превратился в руины – серый остов стен с пробоинами окон, сквозь которые по ночам светили нездешние и очень яркие звезды. Я любил по ночам сидеть на груде камней и рухнувших балок и смотреть в звездные провалы. Я воображал себя императором Домирья и готовился к походу против варваров, которые обитали где-то на просторах Дивных земель.
А жили мы в двухэтажном домике, бывшей сторожке. Восстановить его и придать ему жилой вид – только на это хватило нашего упорства и жалких средств. Я мечтал, что когда-нибудь отстрою родовое гнездо, что снова заблестят в проемах стекла, а крыша оденется бронзовой черепицей. Я мысленно оглаживал ладонями рамы из светлого дуба, придумывал орнамент на каменный пол в большой зале. И по ночам мне снилось, как я сижу у камина и веселый огонь прыгает по сердито трещащим поленьям. А бронзовые олени сцепились рогами в бесконечном поединке на мраморной полке камина. Огромное зеркало в резной раме отражает залу: я вижу стол с белой скатертью до пола, расставленные на столе фарфоровые тарелки с небесно-синим орнаментом и сверкающее серебро, девушка в легком платье из пестрой тафты поправляет разложенные вилки, ножи и серебряные кубки. Она поднимает голову, я угадываю ее улыбку – и просыпаюсь…
Да, мы были бедны, но в нашем доме всегда было полно гостей, они приезжали друг за другом: едва исчезал один, как уже другой соскакивал с притомившейся лошадки у нас во дворе. Они всегда привозили одно и то же – старинные фолианты или древние свитки в футлярах. И я часто видел – дверь в кабинет отца оставалась открытой – как отец разворачивает очередной свиток изуродованными пальцами и склоняется над ним, будто норовит отыскать нечто воистину ценное. Иногда он просиживал над книгами ночи напролет, но всякий раз откладывал очередную рукопись с печальным вздохом: «Нет, это совсем не то». Что он пытался отыскать в древних трактатах? Новый смысл старинного слова? Неведомый никому чертеж, рецепт снадобья, заживлявшего раны? Матушка говаривала, что отец знает древние, ставшие мертвыми языки, еще те, на которых писали не только в первую эпоху лурсов, но во времена императоров Домирья. Ясно было, что он искал какой-то древний текст, но никому не говорил, что именно ищет.
Я внезапно остановился. Вернее, первым остановился Серый, а я сделал еще два шага, веревка натянулась, и я тоже замер. Впереди дорога раздваивалась. Она расходилась под острым углом так, что поначалу между двумя ее колеями росли в два ряда кусты остролиста. Потом зазор делался шире, появлялись деревья – ровная колоннада в один ряд, потом – в два, потом – в три.
Я смотрел на эту странную развилку и не знал, куда должен свернуть. Направо? Налево? На той карте, что я нарисовал, глядя с вершины Белой скалы, не было никаких развилок. Сверху виднелась только одна дорога через лес к замку. И не было ни одного ориентира, чтобы определить, какой путь верный. Если вместо одной дороги тебе предлагают две, как узнать, какую дорогу ты выбрал в начале пути?