Андреа сунула руки в карманы, не зная, что предпринять.
— Не вижу никакого смысла в нашем разговоре. Мы ничего не добьемся.
— Не согласен, — он перешел на шепот. — Во время процесса ты наблюдала за мной, а я за тобой. Вижу, ты готова возразить, но это так, день ото дня мы узнавали друг друга все лучше и лучше.
— Это абсурд.
— С самого начала суда я понимая, что меня подставили и я проиграю дело, поэтому я занялся другим: я мечтал о тебе. О том, как хорошо было бы поговорить с тобой, прикоснуться к тебе и обнять. Но я был совсем не готов к тому, что мой темноволосый ангел как по волшебству окажется в тюрьме, упадет в мои объятия и подарит поцелуй, за который любой мужчина отдал бы жизнь.
Андреа ахнула: он говорил так, словно читал ее мысли. Он описал ее собственные чувства, ее ощущения. Но она не смела в этом признаться.
— Мне кажется, вы все понимаете неверно, это тюрьма на вас так подействовала?
— Наоборот, она мне многое прояснила.
— Вы не возражаете, если мы перенесем наш разговор в гостиную? Я чувствую, что здесь, в кладовке, у меня начинается клаустрофобия.
— Зачем же вы приезжали в тюрьму, где за каждым поворотом запирают решетку?
Его находчивость просто потрясала.
— Чего же вы хотите, мистер Гастингс?
— Люк. И вы прекрасно знаете, чего я хочу.
— Наверняка у вас есть женщина, которая...
Губы его сложились в гримасу.
— Их было несколько, но ни одна не запомнилась надолго. И уж тем более не добилась того, чего добились вы.
Видимо, это замечание можно было толковать по-разному, но она не стала вдаваться в подробности.
— А как насчет брюнетки, убитой горем, которую я видела в суде?
Лицо его приняло жесткое выражение.
— Это жена моего близкого друга, погибшего в авиакатастрофе несколько лет назад. Если я и питал к ней какие-то чувства, то лишь дружеские. Они совсем не похожи на то, что я испытываю к вам.
Андреа с трудом проговорила:
— Боюсь, что я вела себя как последняя дура и влезла в вашу личную жизнь.
— Это мой личный ад, а не жизнь. Вам не кажется, что вы непредсказуемы? Сначала вы голосуете против моего оправдания, потом бросаетесь меня спасать.
— Я понимала, что, если вы начнете конфликтовать с часовым, — она упрямо смотрела в пол, чтобы не видеть его, — это будет по моей вине, и не хотела этого. Вы и так достаточно... настрадались.
— Скажите, — начал он мягко, — наверно, вы были тем самым присяжным, который четыре часа меня отстаивал? Вы все так долго сидели в комнате для совещаний, что у меня появилась надежда.
— Боюсь, это закрытая информация, — ответила она уклончиво.
— Это были вы, — глаза его сверкнули. — Я это чувствовал.
— Я считала, что показания против вас предвзяты и вообще на вас слишком навалились. Нельзя было поверить, что человек вашего ума, знающий биржевой рынок, как вы, наделает таких ошибок. В это не поверил бы даже ребенок. Но в конце концов и мне пришлось проголосовать против — слишком весомы были улики.
После молчания, показавшегося ей бесконечным, он сказал:
— Спасибо вам за честность.
— Однако ваше поведение в тюрьме заставило меня усомниться в вашей невиновности. Кстати, чем дольше вы продержите меня в этом шкафу, тем больше я поверю в правильность приговора.
Его обычное, бархатным голосом произнесенное «ха-ха» лишь усилило его сексуальную привлекательность.
— Ну раз вы так обо мне думаете, я буду делать что хочу. Все равно репутация подмочена.
— Отодвиньтесь, мистер Гастингс. — Ее испугало собственное желание, то, что рядом с ним она теряет самообладание. Еще чуть-чуть, и она — в его власти.
— Не отодвинусь, что угодно, только не это.
— Мистер Гастингс, я — духовное лицо!
— Вы женщина, случайно ставшая духовным лицом. Кстати, сейчас на вас нет пасторского облачения. Почему вы его не надели, зная, что я приду? Думаю, вы ждали от этой встречи того же, что и я.
А может, он прав? — забилась мысль. Действительно, почему я не надела пасторский воротник? Андреа прогнала эту мысль и поменяла тактику:
— Если вы получите, что хотите, обещаете ли вы уйти и оставить меня в покое, навсегда?
— Да как же это возможно? Начиная с завтрашнего дня мы будем ежедневно видеться на тренировках, до самого матча!
— Я могу избавить вас от тренерства, для этого нужен один телефонный звонок, и только.
— Звоните. Вы восстановите против себя подростков, так как их команда проиграет соревнования. И все же не избавитесь от меня: я намерен стать активным членом вашей религиозной общины. Мы будем встречаться на репетициях хора, в кружке по интересам, на воскресных службах. Список можно продолжить!
Андреа поняла, что загнана в угол.
— Зачем вам это все? Вы даже не верите в Бога.
— Я верю в вас. Мое спасение давно уже в ваших руках, нравится вам это или нет.
— Ваше спасение!
— Я уже объяснял, что вы приехали в Ред Блаф в самые мрачные для меня дни, и я их не так-то скоро забуду.
Он произнес это тихо, и Андреа испугалась еще больше, чем раньше, — не его, а своих ощущений, вызванных этим голосом.
— Если вы прикоснетесь ко мне, я закричу. Мейбл услышит и вызовет полицию, и вы будете в тюрьме еще до рассвета.
— А я рискну.
Он придвинулся поближе; Андреа отступила на шаг и прижалась к одежде, висящей на вешалках.
— Прекратите, Люк. — Она возбужденно дышала, голос стал хриплым. — Ради Бога, мы же взрослые люди.
— Ммм, — он мычал от удовольствия, заключив ее в свои объятия и прижимая к себе. — Взрослые, и пользуемся взаимностью. Это прекрасно. Я буду целовать вас, Андреа Мейерс, и, если на небесах есть Бог, вы тоже меня поцелуете. Вы будете целовать меня, потому что вы этого хотите. И не можете с этим бороться.
— Вы еще пожал... — Она не смогла закончить: он зажал ей рот поцелуем, и вместо слов раздался стон. Все было как в первый раз, с той лишь разницей, что сейчас никто за ними не наблюдал, никто не крикнул бы: «Назад, в камеру!» Никто и ничто не мешало девушке, она уже чувствовала, как волна наслаждения подхватила ее и понесла, и вот она уже страстно целует его, забыв все на свете.
— Бог услышал мои молитвы, — прохрипел Лукас, блуждая губами по ее лицу.
Их тела слились так гармонично, что ей пришлось собрать всю силу воли, чтобы от него оторваться. Было неимоверно трудно утихомирить страсть, которую он в ней разжег.
— Не отпущу, — бормотал Лукас, но она уже вырвалась из его объятий и убежала в гостиную, где попыталась собраться с мыслями. Стоя к нему спиной, Андреа сказала твердо и решительно:
— Теперь, когда вам стало легче, пожалуйста, уходите. Я хочу остаться одна.
— Как мало вы знаете мужчин! Вы меня только раззадорили.
— А вы ничего не знаете о женщинах. — Она обернулась к нему, сжимая кулачки. — Набрасываетесь на первую встречную после шести месяцев воздержания и... — голос ее прервался от гнева.
— Я согласен, что обстановка в этой кладовке возбуждает, там можно потерять голову. Но — давайте разберемся. Что мы в ней делали? Только целовались. Я же вас не насиловал — согласны? Все было взаимно.
Он подошел вплотную и снова зажал ей рот поцелуем; это был поцелуй полновластного хозяина.
— Когда я захочу наброситься, вы это почувствуете. Потому что захотите того же самого.
— Ваши фантазии принесут вам одни неприятности, — сказала она ледяным тоном.
— А я и так весь в неприятностях. И все из-за вас. — Он говорил низким, мягким голосом, в котором снова таилась опасность. — Вспомните, что это вы вступили во владения дьявола, приехав в Ред Блаф. Вся наша история — на вашей совести. Я не желаю вам «спокойной ночи», потому что она будет беспокойной: мы оба не скоро заснем. До свидания.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Вечером в следующую пятницу Андреа выскочила из своего кабинетика при церкви, неся большой сверток, обернутый в яркую, нарядную бумагу.
Ее догнала Дорис, тоже уходившая с работы:
— Ты что, опять бежишь в больницу? Уже пятый раз за эту неделю!
— Сегодня утром Мэри Дрискол родила девочку. Если я не поздравлю ее сейчас — завтра никак не смогу из-за этой поездки за город с подростками.
— Да пусть отец Пол играет с ними в кегли! Тебе же нужен выходной, — воскликнула Дорис.
— Не могу я отдыхать сейчас, — ответила Андреа.
По совести говоря, она не позволяла себе отдыхать, боясь, что Лукас Гастингс нагрянет к ней домой. После того, что произошло неделю назад, она дала себе клятву не оставаться с ним наедине ни под каким видом. Для этого ей пришлось дела, рассчитанные на две недели, провернуть в одну, что практически не оставляло ей свободного времени.
Ей не удавалось не видеть Гастингса совсем: она хотела играть в волейбол. Но взяла себе за правило уходить на десять-пятнадцать минут раньше остальных, чтобы он не мог задержать ее, завести какой-то личный разговор или затеять что-нибудь похуже.
Однако время шло, и ее опасения, что он опорочит ее в глазах других, не оправдались. Его поведение на волейбольной площадке было безупречным — полная противоположность тому, что происходило наедине. Он, несомненно, был спортсменом, дети от него в восторге, и Андреа тоже. Она изо всех сил старалась не подавать виду, но было трудно, почти невозможно оставаться к нему равнодушной.
Бог наделил Лукаса многими способностями; кроме того, в нем жил дух соревнования, и этим он заразил всю команду. Он смог убедить ребят в том, что они обязательно получат награду, присуждаемую на межприходских соревнованиях, если будут аккуратно ходить на тренировки, подчиняться его инструкциям и сохранят хорошую форму.
К следующему воскресенью Андреа поверила, что Лукас безопасен. Он ни разу не намекнул на то, что между ними произошло, и не вышел за рамки дозволенного. Он даже не просил встречи через Дорис — к чему легко мог бы прибегнуть. Андреа представления не имела о том, как он проводит дни или часы, свободные от тренировок, и пыталась себя убедить, что не хочет этого знать.