«Одного? – едва не расхохотался Герман. – В этом-то море бессвязной фрейдистской психоаналитической чепухи не понять только одного?! Интересно, чего же именно?»
– Ну? – пошевелил он локтем.
– Почему ты все-таки так ненавидел Кирилла?
И опять Алесан угодил в точку. Задал тот самый вопрос, который всегда стоял перед Германом! Но все же он попытался ответить – не столько другу, сколько себе самому:
– Да очень просто. Дело здесь даже не в Ладушке. Просто всегда, с первого мгновения нашей встречи, я знал, что он тоже ненавидит меня. И все, что он делал, он делал не из любви к ней, а из ненависти ко мне!
Он еще успел расслышать удивленное восклицание Алесана, и тотчас спокойная тьма за пределами охотничьего домика вдруг вспыхнула двумя белыми огнями – и с рычанием набросилась на него.
Когти пронзили сапог, и Герман не сдержал крика.
Одним ударом проломив перекладину, тигр просунул лапу в домик и запросто выдернул бы Германа наружу, если бы три другие жерди не оказались более прочными.
Герман как безумный шарил по полу, пытаясь нашарить штуцер. Да где он?! Только что рядом был!
Что-то вцепилось ему в плечи сзади, рвануло, повалило.
Как, и там тигр?!
До Германа не сразу дошло: это Алесан опрокидывает его наземь, чтобы удобнее было стрелять.
Ну уж нет! Тигр напал с его стороны – значит, это его тигр!
В этот миг правая рука наткнулась на штуцер, стиснула.
Герман выстрелил сразу из обоих стволов, полулежа, и отдача была так сильна, что его буквально придавило к полу. Все же он увидел, как темный ком отлетел от решетки. И тотчас над головой дважды оглушительно полыхнуло: Алесан, конечно же, не мог остаться не у дел!
Мгновение царила непроглядная тьма, а потом…
За свою жизнь Герман не раз приходил к выводу, что луна просто поразительно коварна и любопытна. Вот и теперь: позволила тигру подкрасться вплотную к охотникам (которых он уже считал своей законной добычей), а потом выкатилась на небеса, чтобы полюбоваться, кто кого.
Но уж сомнений быть не могло! Эффект от разрывной пули чудовищный, а уж от четырех-то… Потом, при свете дня, Герман нашел множество клочков тигриной шкуры, очень похожих на те, леопардовой расцветки, от маминого шарфика…
А тогда он просто сидел в клетке, предоставив более проворному Алесану выскочить наружу и единолично принимать почести от восхищенных подданных, которые со всех ног мчались с факелами от деревни, призывая благословения всех богов на голову Великого Быка, Слона Могучего… и прочая, и прочая, и прочая. Герман сидел, потирая ноющее плечо и боясь поглядеть на ногу, и как-то очень медленно, длинными словами думал, что, похоже, пора возвращаться домой: он сделал здесь все, что мог. Вот, даже тигра-людоеда пристрелил, как и обещал некогда Ладе… да, все-таки первый выстрел был его, что бы там ни думал о себе Сулайя XV!
А еще Герман думал, как странно все-таки, что тигр бросился на него именно в тот миг, когда он впервые обозначил словами биотоки, которые всегда исходили от Кирилла. Словно бы та необъяснимая ненависть вдруг обрела вещественное воплощение – и вырвалась из тьмы!
Мейсон тащил Гаврилова в скверик. Он каким-то непостижимым собачьим чутьем знал, что победил-таки хозяина: тот больше не водил Мейсона на ненавистный пустырь, наполненный угрожающими, а что еще хуже – высокомерными запахами.
Гаврилов угрюмо брел за оживленным псом. На заводе опять (третий раз подряд!) задержали зарплату. Жена принесла свою – и заплакала:
– Видела сегодня рекламу: в Египет, мол, поезжайте, пирамиды смотреть. А мне в магазин зайти страшно! На что жить? Втроем-то!.. Чего сидишь сиднем, ищи другую работу. Вон, в магазине опять грузчик нужен – попросись, может, возьмут!
– Да ведь у меня на заводе сутки через трое, – заикнулся Гаврилов. – Разве возьмут в магазине не на полную ставку? Надо же кого-то на оставшиеся дни искать, а кто захочет?
– Сутки через трое! – уже взрыдала жена. – Плюнь ты на этот завод, в конце концов! Тоже мне профессия – стрелок военизированной охраны! У тебя и пистолет не заряженный отродясь!
– Тебе откуда знать? – смертельно обиделся Гаврилов. – И что, грузчик в гастрономе – хорошая профессия, да? Престижная?
– Престиж нынче денег стоит. Где зарплата нормальная, там и престиж, – огрызнулась жена. И совершенно другим, безнадежно-усталым голосом спросила: – Ну что, звонил кто-нибудь насчет квартиры?
– А то, – вяло откликнулся Гаврилов. – Трое звонили. Одна женщина даже собиралась прийти в три-четыре.
– Ну и?..
– Ну и не пришла, конечно.
Вот именно – конечно…
После той злосчастной истории квартиру словно заколдовали. Люди интересовались, звонили, назначали встречу – однако дальше этого дело не шло. Ей-богу, можно было решить, будто всех их на подходе к дому перехватывает какая-то злая сила и дает от ворот поворот.
Гаврилов иногда всерьез думал, не выставили ли соседи добровольные пикеты вокруг дома, и чуть только кто-то начинает интересоваться квартиркой номер восемьдесят, ему сразу выкладывают жуткий рассказец о том, как неделю назад здесь, в этой самой квартире, был найден застреленный мужчина, а под ним – недостреленная женщина, которая вроде бы даже и не совсем женщина, а…
Гаврилов и сам не знал, откуда пошли эти слухи про не совсем женщину, однако его ушей они тоже достигли. Видимо, кто-то где-то ляпнул в полиции или в больнице, там вовремя оказались чьи-то знакомые – ну и, как обычно бывает, теперь все всё знали. Иногда Гаврилову казалось, что, если бы дело было только в убийстве, разговоры утихли бы скорее. Подумаешь, ну что такое в наше время убийство?! Сообщениями о них наша жизнь полна с утра до вечера, от первых, самых ранних новостей и до последнего фильма «после полуночи». Нет, было что-то особенное, невыносимо позорное в том, что эта, недобитая, была вдобавок недоделанной женщиной! Несколько раз Гаврилов ловил соседские взгляды, полные не насмешки, не любопытства, даже не злорадства (о сочувствии, конечно, и говорить нечего!), а нескрываемой брезгливости. Как будто он сам был в чем-то виноват! Как будто он сосватал этому, как его, Рогачеву, тетьку-дядьку!..
Нет, знал бы Гаврилов, кто тот доброхот, снабжавший потенциальных квартиросъемщиков «нужной информацией», – собственноручно язычок выдрал бы!
А как кстати было бы сейчас сдать квартирку-то…
От рогачевской проплаты не осталось даже воспоминаний, деньги нужны – прямо позарез. Весна грядет, надо машину на ноги ставить, обувать, само собой. Крыло бы покрасить. Выправить и покрасить. А если серьезно, то и двигатель не просто перебрать бы, а…
Гаврилов обреченно махнул рукой и едва не выпустил поводок. Размечтался! Раскатал губу!
Мейсон вдруг сильно рванулся. Гаврилов по инерции пробежал за ним несколько шагов и только потом сообразил, что Мейсон тащит его к собственной жене (в смысле – Гаврилова: Мейсон-то жены не имел, потому что был в свое время кастрирован, бедолага), которая бежит-катится по тротуару, будто колобок, размахивая руками и крича:
– Ваня! Ваня, она пришла!
– Кто? – растерялся Гаврилов, вглядываясь в высокую женскую фигуру, которая в этот миг выступила из сумерек и остановилась за спиной жены.
– Она! Та… – Жена чуть оглянулась и с особенным пиететом отрекомендовала: – Та дама, с которой ты договорился квартиру посмотреть.
О господи! У Гаврилова даже ладони вспотели, и он принялся суетливо стаскивать перчатки, как бы намереваясь на радостях поручкаться с долгожданной клиенткой.
Дама, впрочем, такого желания не выразила и по-прежнему держала руки в карманах короткой дубленки, отороченной ламой. Лицо ее пряталось под капюшоном, и сколько Гаврилов ни вглядывался, видел только твердый, решительный подбородок. Голос у дамы оказался тоже решительный, властный, правда, чуть хрипловатый. Возможно, от курения: от нее пахло духами и хорошим табаком.
Гаврилов по жизни терпеть не мог курящих женщин, был в этом смысле ужасным пуританином и даже разговаривал с «ходячими табакерками» подчеркнуто грубо, однако на сей раз решил поступиться принципами и быть терпимее к человеческим слабостям. В конце концов, почему бы денежной даме не покурить хорошие, дорогие сигареты? В квартире он ей дымить запретит, конечно… но не сразу, а как только получит задаток!
– Ваня… – фальшиво промурлыкала жена, и Гаврилов очнулся от мечтаний о том, как он распорядится этим самым задатком.
– Ну что, пошли поглядим квартирку, коли есть охота, – промолвил он с небрежным пожатием плеч. Совсем ни к чему, чтобы эта долговязая поняла, до какого зарезу она нужна Гаврилову! Надо знать себе цену, он всегда говорил! Довольно и того, что эта круглая дура, на которой он женился пятнадцать лет назад, бегает тут на задних лапках! – Я вас, правда, к трем ждал, ну что ж, опоздали так опоздали…
– К трем? – удивилась дама. – Вряд ли мы с вами договаривались. Я только что позвонила, буквально четверть часа назад. Правда? – Она полуоглянулась, и Гаврилов только сейчас разглядел стоявшую за ее спиной неприметную и молчаливую фигуру в сером китайском «козлике» и вязаной шапочке. Фигура кивнула, подтверждая. – И оказалось, что мы находимся поблизости от вашего дома. Решили взглянуть на квартиру сразу. Но ваша супруга сказала, что ключ у вас, – вот мы все и отправились на поиски.
Гаврилов внимательно слушал. Мейсон – тоже: совершенно как хозяин, склонив набок кудлатую голову и подергивая правым ухом. Правда, в темноте было не разглядеть, шевелит ли ухом и Гаврилов.
– Хотя да, – задумчиво согласился он. – Точно, звонили не вы. У той голосочек был такой звонкий, молоденький, как у синички, а у вас…
Он поймал исполненный ужаса взгляд жены и осекся, поняв, что слегка переборщил с чувством собственного достоинства.
– А у меня старческий, хриплый, как у вороны, – закончила дама и расхохоталась без всякой обиды. – Да уж какой есть! Но, может быть, мы уже пойдем, а?