— Одно маленькое заклятие, и мои руки станут ловкими и сильными, как в молодости. Всего на пару часов, но мне хватит. Я получу свою долю аплодисментов, вот увидишь!
Сейчас старик оправдывал свои слова. Зрители хлопали и кричали от восторга. Фокусника не хотели отпускать, но, в последний раз раскланявшись, он спустился со сцены. Мабен увидел, что старик задыхается, жадно ловит воздух разинутым ртом и на его шее страшно набухли вены.
— Что с вами? — бросился к нему Маб. — Вам плохо? Я помогу!
— Нет, — старик отстранил его.
Он постепенно приходил в себя и дышал уже почти нормально. Только руки его снова сильно тряслись.
— Это после заклятия, — пояснил он. — Я плохо переношу магию, потому и перебрался на острова. Неважно, малыш, беги скорей наверх — твой выход!
Мабен взлетел по ступенькам, как по облаку, не чувствуя ног. Странно думать, что кому-то может быть плохо от магии. Он упивался ею, он купался в ощущении силы. Мальчишка показал публике деревянный брусок и едва вытерпел, пока зрители его хорошенько рассмотрят. Магическая формула вспыхнула в его уме и сама сорвалась с языка. Брусок в его руках обратился в яблоко. «Ты молодец! — вспомнил Маб. — У тебя все получится». Он превратил яблоко в хрустальный шар, не удержался и позволил шару всплыть над ладонями. Зрители бурно захлопали.
Старый фокусник переждал очередной приступ. Ему было очень больно. Старик подумал, что сегодня последний раз выходил на сцену. Без заклятия он не сможет выступать, потому что дрожат руки. А после заклятия ему так плохо, что следующий раз может его убить. Магия — обоюдоострое оружие.
Прежде чем уйти с площади, старик задержался посмотреть на мальчишку.
Мабен что-то шепнул, и хрустальный шар стал радужной рыбой-шаром, ощетинился колючками, захлопал глазами, шевельнул хвостом…
— Удачи тебе, малыш, — прошептал старый фокусник.
Маб гордо улыбнулся публике.
Начальник тюрьмы переводил немигающий взгляд с одного заключенного на другого. Тот, на ком останавливался начальственный взор, чувствовал себя так, словно ему по лицу возят пучком крапивы. Не смертельно, но очень уж неприятно. Главный тюремщик был слабеньким магом, куда слабее, чем любой из тех, кто стоял сейчас перед ним, но этот единственный прием он освоил в совершенстве. Ссыльные старались не ежиться слишком явно, а в мыслях проклинали начальника тюрьмы.
Если бы их проклятия имели силу, сударь Кааренбейм явил бы собой занимательное зрелище, хоть и недолго. Ему пришлось бы одновременно загореться, задохнуться, замерзнуть насмерть, утонуть, повеситься, стать собакой и совершить еще несколько крайне неприятных, местами неприличных и полностью несовместимых с жизнью превращений. В общем, если бы ножные и ручные кандалы, блокирующие магические способности заключенных, вдруг перестали работать, на месте начальника тюрьмы посреди тюремного двора возник бы локальный катаклизм немалой силы.
Но кандалы действовали. Никто из выстроенных в шеренгу магов не мог совершить ничего. И это была истинная пытка, по сравнению с которой издевательские штучки сударя тюремщика переставали иметь значение.
Полугодовое отсутствие магии воспринималось как удушье, как жажда, как дикий голод. Теперь же ссыльные маги находились в положении голодного, которого дразнят едой — вот она, магия, повсюду, но им недоступна. Близость и недоступность магической стихии опасно раскачивали рассудок. Во время каждого праздника смены сезонов на Тюремном острове обычно один-два заключенных сходили с ума. А на дни после праздника в тюрьме приходился пик самоубийств. Но праздник еще нужно было пережить. Несмотря на кандалы, ссыльные были опасны, как опасен любой доведенный до крайности человек.
Начальник тюрьмы был человеком душевно неприятным, но вовсе не извергом. Сударь Кааренбейм не издевался над заключенными попусту и сейчас обжигал и хлестал их взглядом не для собственного удовольствия, а для служебной пользы. Ему нужно было выбить из магов безумные надежды и вбить страх и отчаяние, чтобы сутки проклятого карнавала прошли на Тюремном острове без неприятностей. Всего сутки магии. Но по накалу страстей два дня праздника обычно равнялись всему предшествующему полугодию.
Чутье с самого утра нашептывало Кааренбейму, что в этот раз все будет еще хуже. Оттого начальник тюрьмы был злющий, как бритая лиса на муравейнике.
— Судари маги, — презрительно процедил главный тюремщик.
Слово «маги» в его исполнении звучало насмешкой. Впрочем, слово «судари» — тоже.
— Магия вам недоступна. Вы должны это знать. Именно знать и понимать всеми потрохами, а не просто помнить. Есть среди вас кто-то, кто мне не верит? Кто хочет лично в этом убедиться?
Заключенные угрюмо молчали.
— Попробуйте добраться до меня. Хоть так, хоть магией. Ну, кто? Ты?
Начальник тюрьмы остановил взгляд на бледнокожем северянине, всего месяц как на островах. В точке, куда он смотрел, кожа ссыльного мага стала краснеть, еще чуть-чуть — и будет ожог. Северянин упорно смотрел перед собой. Кааренбейм презрительно усмехнулся.
— Может, ты?
Он хлестнул взглядом соседнего заключенного в шеренге, затем следующего. Краем глаза он заметил движение на левом крае. Высокий, жилистый южанин на днях лишился напарника и волочил свою гирю в одиночку. Видимо, он решил, что это дает ему шанс. Отлично. Сейчас, сейчас глупец бросится…
Южанин рванулся к тюремщику со спины. На середине броска он выкрикнул заклятие. Замысел был неплох — превратить собственные руки в живые плети колючей проволоки, захлестнуть ненавистного врага за шею, обвить и дернуть. Но в тот самый миг, когда южанин исторг магический импульс, сработала защита. Заклинание распалось на бессмысленные звуки, а вся его суммарная сила обратилась на произнесшего мага. Ножные кандалы и наручники притянулись друг к другу, и заключенный рухнул на утоптанную землю тюремного двора воющим от боли клубком.
Начальник тюрьмы даже не повернул головы.
— Кто-нибудь еще хочет убедиться? — брезгливо спросил он. — Нет?
Южанин стонал и дергался. Сударь Кааренбейм подошел и остановился в шаге от скрюченного тела, сложившегося пополам — лицом в колени.
— Не шевелитесь, сударь, — посоветовал он. — Через некоторое время заряд ослабнет, и вы сможете отнять руки от ног. И если не повторите попыток практиковать магию, не повторится и экзекуция. Все поняли?
По шеренге ссыльных пронесся тяжелый вздох.
— Я хочу получить ответ, — нахмурился главный тюремщик. — Итак…
— Сударь начальник! Сударь начальник! Срочно! Важно! Немедленно!
Кто-то бежал от главного здания тюрьмы, вопя во всю глотку. Кааренбейм недовольно прищурился.
— Закончите процедуру, — бросил он помощнику и направился к зданию.
Младший надзиратель с выпученными глазами и разинутым ртом чуть не налетел на него:
— Сударь начальник! Там… Там такое!
— У тебя отменно глупый вид, — заметил начальник тюрьмы. — Что случилось? Либо ты способен доложить толково и кратко, либо тебе здесь не место. Ну?
Младший надзиратель икнул и стал навытяжку.
— Старый змей вернулся, — выдохнул он. — Там он, в камере. Он…
Не дослушав, Кааренбейм быстрым шагом, почти бегом бросился в корпус.
О да, на это стоило посмотреть. Опальный колдун, великий маг лежал на койке в углу своей камеры, завязанный узлом.
Только что во дворе один из ссыльных продемонстрировал, что бывает, если в заклятые кандалы пустить импульс средней силы. Теперь начальник тюрьмы наблюдал, что происходит с магом, закоротившим кандалы очень, очень сильным импульсом. Он видел это впервые и даже пожалел, что не может показать Бенгу всем заключенным. Вряд ли после такого зрелища кто-то из них и через десять лет решится применить магию, будучи закованным.
Ножные и ручные кандалы Бенги слиплись, но тело при этом не сложило лицом к ногам, а выгнуло дугой в обратную сторону. Руки старика были заведены за голову, ноги задраны назад, запястья прижаты к щиколоткам. Его мышцы попеременно вздрагивали от судорог, тело сотрясала дрожь. Воздух вокруг помутнел, как бывает от сильной магии, и в мареве проскакивали фиолетовые искры. Лицо старика было искажено гримасой боли, глаза закрыты, из перекошенного рта вырывались короткие хриплые стоны. Кааренбейм снял фуражку и погладил вспотевшую лысину.
— Может, его лучше расковать? Не то старик загнется.
Помощник начальника тюрьмы, отправив заключенных по камерам, присоединился к начальству в камере Бенги. Сударь Кааренбейм обернулся, посмотрел на подчиненного неодобрительно, качнул головой:
— Ни в коем случае. Очень может быть, что ради этого все и затеяно.
— А! — потрясенно выдохнул помощник.
— Вы же видите, он продолжает заклинать, — сказал Кааренбейм. — Иначе бы уже отпустило. Если старик умрет, нашей вины нет. Если же он сбежит…
— Я вас понял, — торопливо сказал помощник.
— Этот человек знает устройство кандалов лучше нас с вами, — задумчиво сказал начальник тюрьмы. — Вы знаете, что он участвовал в последнем их усовершенствовании?
— Нет, — пробормотал помощник, косясь на фигуру, скрюченную в нелепой и страшной позе.
— Чего же он добивается?.. — пробормотал Кааренбейм. — И почему он вообще здесь?! И как это он…
Тюремщик шагнул к койке. На полдороге он встретил сопротивление. Невидимая стена мягко прогибалась, пружинила, но не пускала вперед. Фиолетовых искр в туманном облаке вокруг Бенги прибавилось.
— Так, — резко сказал начальник тюрьмы, развернулся и вышел из камеры. — Усилить охрану, — распорядился он. — Двое пусть дежурят под дверью, в камеру не входить, об изменениях докладывать. Это отделение освободить от заключенных. Переведите их на третий этаж, где стены с грибком. Переживут. Здесь на входе в отделение поставьте щит, и пусть дежурят еще шестеро. Выполнять!
Руде Хунд взглянул на кандалы, грудой железных обломков лежащие на полу. По ним пробегали мелкие ядовитые огоньки. Успел! Все-таки успел. Он подул на волдыри, вздувшиеся на ладонях, и усмехнулся. Прищелкнул пальцами, прохладный ветерок овеял его измученные руки и исчез, оставив