— Хороший план, — прошелестел змеемаг, и все за столом подобрались, потому что его слова не были похвалой. — Хороший план, но мы не пойдем Путем праведников.
У Аннухи сквозь стиснутые зубы вырвался невнятный звук, и он ссутулился, пытаясь казаться меньше. Старик скривил губы в подобии недоброй улыбки. Собравшиеся замерли, ожидая его слов.
— Кто из вас знает про Путь грешников? — свистящим шепотом спросил Бенга.
Молодые маги не знали.
Вчера Орвель упросил Трину занять гостевые покои во дворце. Обнадеженный, он долго не мог уснуть, строил далеко идущие планы, спохватывался, обличал себя в глупости и снова принимался мечтать. Ночь была беспокойной, Орвель то и дело просыпался — ему казалось, что уже давно утро. Как ни странно, встал он бодрым и тотчас послал узнать, как там гостья, хорошо ли почивала и присоединится ли к нему за завтраком. Король Тарсинг совершенно забыл о неприятностях пребывания в зверином обличье, чего с ним прежде не случалось. И даже пропажа перстня отошла на второй план.
После завтрака Орвель, слегка робея, спросил, не согласится ли Трина зайти с ним в тронную залу, к родителям. Девушка согласилась. По дороге Орвель рассказал ей о проклятии, постигшем короля и королеву, когда ему было всего шестнадцать лет. Затем, чтобы не возвращаться второй раз к неприятным материям, он рассказал о родовом проклятье Тарсингов — тем более что прямо сейчас Трина наблюдала его в действии и ничуть не пугалась. И, не успев опомниться, Орвель обнаружил, что рассказывает девушке об исчезновении перстня. Слушая его, Трина все больше хмурилась. Заметив это, Орвель осекся.
— Я огорчил вас, милая Трина! — покаянно воскликнул он. — Простите, я не должен был вываливать на вас все свои неприятности сразу. Но я ничего не хочу скрывать от вас. Мне кажется…
— Вам правильно кажется, Орвель, — улыбнулась девушка, и ямочки на ее щеках заиграли. — Я просто задумалась, что же я могу сделать, чтобы разыскать перстень. Пока рано обещать, но я найду, как вам помочь.
— О!
Тарсинг слегка оторопел, поскольку не ждал от девушки помощи — скорее понимания и сочувствия. Собственно, это уже и есть помощь, подумал он и попытался облечь свои мысли в достойную форму, но тут они добрались до тронной залы, и невозмутимый слуга распахнул дверь перед королем и его спутницей.
Родители Орвеля неподвижно восседали на тронах. Как позавчера, как год назад, как десять лет назад, когда на них обрушилось заклятие безумного мага и растянуло мгновения их жизни на годы. Инвойд и Росемунда дор Тарсинг были живы и, вероятно, проживут еще очень долго — вот только для королевства Трех ветров, как и для остального мира, они были все равно что статуи самих себя. Орвель по привычке потянулся было за метелочкой из птичьих перьев, чтобы обмахнуть с родителей пыль, но вовремя спохватился.
— Мама и папа, познакомьтесь, это Трина, — скованно сказал он. — Трина, это мои родители.
Девушка молча присела в реверансе перед бывшими королем и королевой, и Орвель ощутил к ней острую благодарность. Что бы она ни сказала сейчас, получилось бы глупо, и он уже успел пожалеть, что обрек девушку на неловкость. Но Трина удивительным образом всегда оставалась естественной, и сам Орвель рядом с ней не казался себе ни смешным, ни неловким. У него все получалось правильно — а главное, приходила уверенность, что так будет и впредь.
Они поклонились Инвойду и Росемунде и тихонько вышли из залы. Орвель молчал, погрузившись в собственные мысли.
— А они и вправду ничуть не изменились, — задумчиво сказала Трина. Ее мысли тоже витали далеко.
— Да, — рассеянно согласился Орвель дор Тарсинг и взял девушку под руку.
Легкая странность ее слов царапнула короля, но слишком слабо, чтобы заинтересовать. Он полностью сосредоточился на том, что собирался произнести сам. Проходя через галерею, в восточные окна которой лились потоки солнечного света, король остановился и повернулся лицом к спутнице.
Он взял обе ее руки в одну свою звериную лапу и нежно накрыл другой.
— Я вас люблю, Трина, — хрипло сказал Орвель. — Будьте моей женой.
Девушка молчала, только щеки ее порозовели.
— Понимаю, сейчас не лучший момент, и я выгляжу не самым приятным женихом, — торопливо сказал король. — Не отвечайте мне пока. Я подожду.
Трина подняла на него карие серьезные глаза.
— Я люблю вас, Орвель, — сказала она. — Но мне трудно…
— Молчите! — воскликнул король. — Дайте мне порадоваться тому, что вы уже сказали! Ох…
Он медленно обнял девушку одной рукой, не выпуская из другой ее ладони, и привлек к себе. Несколько минут они провели в молчании, только сердце Орвеля под лохматой шкурой колотилось так громко, как никогда в жизни. Его меховой бок был горячим, но Трина не отстранялась — наоборот, прильнула к нему сильнее.
— Теперь давайте ваши «но», — грустно сказал король. — Наверное, ваши родители не позволят вам выйти за урода, проклятие которого передается по наследству?
— Мои родители никогда особенно не интересовались мной, — вздохнула Трина.
— Простите, — огорчился король.
— Ничего, — покачала головой девушка. — Это не так ужасно, как может показаться. Меня растили старшие братья. Мне нужно будет спросить позволения у них. Но они, как бы это вам сказать…
— Они не позволят вам выйти за урода, проклятие которого передается по наследству, — мрачно сказал король.
Трина рассмеялась. Заиграли ямочки на ее щеках, и Орвель с трудом удержался, чтобы не улыбнуться в ответ. Свою улыбку в зверином облике он сегодня поутру внимательно рассмотрел в зеркале и нашел отвратительной.
— Вы ничуть не урод, Орвель, и не смейте так говорить! — воскликнула Трина. — Дело во мне. Ведь вы почти меня не знаете! А я… я пока не готова рассказать вам все.
— Я знаю самое главное, — убежденно сказал король. — Вы самая лучшая, самая умная, красивая и замечательная женщина, и только вас я хочу видеть своей королевой. Я не буду вас торопить, Трина.
— Спасибо, — улыбнулась девушка.
Брат Наарен выдал Хунду бурые холщовые штаны и рубаху, в которых здесь ходили все.
— Эй, послушай… — осторожно начал Хунд.
— Можешь называть меня братом, — сказал монах. — Можешь просто по имени. У нас все просто. Истинная вера не требует церемоний.
Наарен был низенький, крепкий, круглоголовый. Внешне он походил на выходца из Северного Поморья, но в речи его отсутствовали характерные растянутые гласные. Если он и был помором, то лишь по крови, не по воспитанию. Прибыл ли Наарен с континента или родился на архипелаге? Трудно сказать. Впрочем, это был самый неважный из вопросов, которые занимали Хунда.
Северянин подумал, что он совсем ничего не знает про монастырь, где оказался. Зато про веру, которую он так неожиданно принял, Хунд знал самое главное — она способна противостоять магии. Пустоверы, так называют себя монахи. Пусто-веры. Верующие в пустоту? Гадать можно долго, но незачем. Настоятель велел Наарену дать объяснения новичку? Ну так пусть объясняет.
— Давай-ка по порядку, брат, — насколько мог вежливо сказал Хунд. — Кто вы такие, что здесь делаете… и главное, почему вас магия не берет, а?
Наарен фыркнул. И Хунд внезапно понял, чем отличались монахи от всех прочих людей. Они его не боялись. Сильный маг, северянин привык, что его побаиваются обычные люди и опасаются другие маги. Сосланный, закованный, он все равно был страшен — как свирепый пес на привязи. А здесь на него смотрели, как на неразумного щенка, который если и может навредить, то лишь себе. Сообразив это все, Хунд тихо выругался.
— Переживаешь, что магии своей лишился? — дружелюбно спросил Наарен. — Брось. Нет никакой магии.
— Чего-о?! — не сдержался Хунд.
— Магии нет, — повторил монах. — Ничего нет. Ты слушай. Если не дурак, то поймешь.
Вера в Бога Нет родилась на дальнем пустынном севере, где зимой месяцами не видно солнца, а если метут метели, то и соседнего дома не видно. Было это давно, очень давно, невообразимо давно — во всяком случае, не при нынешнем императоре и не при отце его, а раньше, за пределами летописей и хроник Хунд попытался прикинуть сроки. Император правил Севером последние пять сотен лет, целую эпоху, и вряд ли его отец был менее долговечен… Северянин с новым уважением взглянул на монаха, а тот продолжал рассказ.
Монастырь на одном из трех островов архипелага в Длинном море тоже был основан в долетописные времена. Впрочем, сами монахи записей никогда не вели и прошедших лет не считали — незачем. Поколения пустоверов-островитян спокойно вели хозяйство и соблюдали предписанное ничтожество, не зная и не желая знать другой жизни.
На континенте долгое время тоже было тихо. Однако при старом императоре, отце нынешнего, случилась беда.
К началу его правления дальний север был практически безнадзорен, слишком много сил и внимания требовало южное побережье, где бушевала война с Югом. На северные области просто накинули магическую удавку, чтобы заставить население платить оброк, и на сотню лет успокоились. А пустоверы платить не стали — магия на них не действовала. Узнав про свободные от податей земли, к ним стали стекаться разные людишки и, принимая веру в Бога Нет, становились неподвластными магическим методам подчинения.
Когда с Югом в очередной раз был заключен непрочный мир и Северная империя соизволила заинтересоваться, что происходит у нее за шиворотом, на дальнем севере обнаружились многочисленные монастыри и селения при них, процветающие, несмотря на суровость погоды. Хорошо работать, когда трудишься только на себя и ничего не отдаешь воюющей империи. Разумеется, Ледяной Короне такое положение дел не понравилось. И следующий десяток лет империя вела внутреннюю войну — с пустоверами. Сперва единицы, затем десятки, сотни и, наконец, тысячи строевых магов были отправлены на вечно заснеженные земли, чтобы привести к покорности отщепенцев.
Император победил — все-таки у него было больше сил. Пустоверие, объявленное ересью, в империи искоренили. С тех пор монахи не имеют постоянных связей с континентом и не интересуются внешним миром. Иногда к общине добавляются новые братья и сестры, либо пришлые, либо свои, из родившихся здесь детишек. А в остальном на Монастырском острове мало что меняется…