Она успела отскочить, но поздно — хоть он не припечатал ее к полу всем телом, а упал на паркет, его тело тотчас взвилось в новом прыжке, и он схватил ее за плечи, больно стиснул пальцами стальные мышцы и улыбнулся ей в лицо.
Жар его тела мог растопить ледники. Пламя его взгляда сжигало ей душу и заставляло возрождаться вновь.
— Мбо-о, — наполовину простонала, наполовину прошептала Хедвига, прижимаясь к мужчине своих снов.
— Хеди… любовь моя… — срывающимся шепотом прорычал южанин, поднимая женщину на руки и делая шаг к ложу.
Ночь спрятала любовников.
В кабачке «Надежный якорь», что располагался на границе между территорией порта и кварталами нижнего Бедельти, было шумно, чадно и тесно. Всякий, кто забрел сюда случайно, дальше порога обычно не заглядывал — уходил искать место поприветливее, благо, с наступлением темноты призывно зажглось множество сдвоенных фонарей, обозначая питейные заведения. Жаждущим было из чего выбрать. Завсегдатаев же привычная обстановка устраивала, а хозяина «Надежного якоря» вполне устраивали завсегдатаи.
Невысокий южанин с уверенными повадками не был ни случайным посетителем, ни рядовым выпивохой. Он прошел сквозь общий зал, не поморщившись; бросил охраннику у неприметной двери: «Меня ждут» — и оказался на другой половине.
Там было тихо, чисто и немноголюдно. Окна выходили во внутренний дворик. Южанин направился к дальнему столу, за которым уже сидели начальник порта Гайс Геберт и Крандж, капитан прибывшего сегодня трехмачтовика.
— А! — степенно сказал Крандж. — Вот и старина Бван Атен. Наше почтение, шкипер!
Южанин обменялся рукопожатием с обоими и сел.
— Что вы пьете, я вижу, — заметил он, кивнув на прозрачный графин с виноградной водкой. — А что вы едите?
— Не знаю, — ухмыльнулся Крандж. — Сударь наш Гайс пришел первым и заказал на всех. Рыбу, надо полагать.
— Рыбу?! — воскликнул Бван Атен. — Я полгода ел рыбу! У меня от нее желудочная колика! Хуже рыбы разве что мясо, сохраненное магическим способом. На вкус и запах оно ничуть не приятнее половой тряпки! Его я тоже ел полгода. Поэтому…
— Поэтому нам принесут нежнейшего ягненка, — перебил его Геберт. — Приготовленного на вертеле, с лимоном, чабрецом и черным перцем. Он родился, прожил свою жизнь и умер во славу чревоугодия при полном отсутствии магии. А насчет рыбы капитан Крандж… эээ… пошутил.
— Спасибо, Гайс, — прочувствованно сказал капитан Атен.
— Да, только на Трех ветрах и можно пожрать как следует, — проворчал Крандж. — Единственное место в мире, где тебе не подсунут вместо кролика магически обработанную кошку.
— Ну, когда-нибудь судари маги придумают амулет, позволяющий обнаружить кулинарную подделку, — предположил начальник порта. — Только вот когда?
— Когда, когда, — проворчал Крандж. — Когда краб наизнанку вывернется!
— О! — оживился Геберт. — То есть никогда! Как изящно. У меня, судари, для подобных выражений есть отдельный раздел. «Неисполнимые условия». Вот, извольте.
Он открыл тетрадь и принялся зачитывать:
— Когда змей развернет свои кольца. Какой змей? Неизвестно. Когда медуза квакнет… а, это ваше, морское присловье… Когда спящие проснутся…
— Почему морское? — перебил его недовольный Крандж. — Это чушь какая-то, вы уж меня простите, Гайс. Кто это вам в море квакать будет? Нет такого выражения! Кто-то над вами подшутил, а вы и поверили.
— Ну да? — огорчился Геберт. — А позвольте, я сейчас посмотрю, за кем же я это записывал…
Он зашелестел страницами.
— Кхм, — вмешался Бван Атен. — Давайте лучше выпьем, судари. И закусим.
Что-то в блеске его глаз наводило на мысль, что он знает, откуда в книжке Геберта взялась эта запись, и Крандж понимающе кивнул южанину. Сударь начальник порта иногда бывал невыносим со своим увлечением.
Беседа была прервана появлением вожделенного ягненка на блюде. После этого некоторое время за столом слышалось лишь чавканье и довольное урчание. Никакие условности не сковывали троих мужчин. Они были знакомы давно, очень давно. Лет двадцать, пожалуй. В те времена молодой Гайс Геберт едва лишь заступил на должность начальника порта, а юный Крандж еще не был капитаном. Геберт и Крандж сильно изменились с тех пор — один ссутулился, другой отрастил солидный живот.
А вот Бван Атен, проклятый капитан корабля-скитальца, не изменился ничуть. Что ему два десятка лет при его сотнях? Атен любил повторять, что саму императрицу Юга помнит еще девочкой с косичками. Наверное, врал.
Хотя бы про косички.
От центральной площади верхнего Бедельти расходились чистые мощеные улицы, застроенные красивыми опрятными домами. Но если идти по любой из этих улиц достаточно долго, мостовая под ногами постепенно сменялась простой утоптанной дорожкой, а затем и вовсе превращалась в заросшую бурьяном тропу.
Папаша Зайн и матушка Зайн жили в ветхом и скособоченном сарайчике, к которому вела одна из множества тропок, и считались обитателями верхнего Бедельти. Но, само собой, никто приезжий у них никогда не останавливался. Так что они очень удивились, когда кто-то постучал в дверь, выходившую прямо на улицу, — если это, конечно, можно было назвать улицей, потому что ограда вокруг сарая, которая прежде обозначала двор, недавно рухнула, а папаша Зайн ее так и не починил.
— Не открывай, — проворчал он. — Постучат и уйдут.
Но матушка Зайн с кряхтением поднялась, взяла со стола лампу-коптилку и подошла к двери.
— Здравствуйте, — сказала девушка. — Я погощу немного у вас, можно?
В темноте только и видно было, что она молода, но ни черт лица, ни одежды девушки разглядеть было нельзя.
— Хорошо, — растерянно ответила матушка Зайн и впустила гостью. — Только у нас и гостить-то негде. Это же сарай, а не дом. Вы, видать, ошиблись, сударыня. Вы только не пугайтесь, мы люди бедные, но честные и ничего плохого вам не сделаем. Вот муж мой сейчас встанет с лежанки и проводит вас куда надо.
— Не волнуйтесь, — улыбнулась девушка. — Я у вас только переночую сегодня. Этого будет достаточно. Вы дальше сами справитесь, я знаю.
Матушка Зайн растерялась окончательно. Во-первых, она совершенно не понимала, о чем толкует гостья. Во-вторых… во-вторых, она вдруг поняла, что ей вовсе не хочется, чтобы девушка уходила.
— Хорошо, — сказала она снова. — У нас есть еще одна лежанка. На ней спала наша дочь Кати. Да вот только потерялась она год назад, как раз на весенний карнавал. Мы сперва надеялись, что она осенью объявится, а теперь уж совсем надежду потеряли. Так что вы ночуйте, нам урона не будет. Ой, простите, что это я бормочу? Не слушайте меня, дуру старую!
Матушка Зайн чуть не расплакалась, но девушка улыбнулась ей, протянула руку и легонько погладила старую женщину по голове.
— Все будет хорошо, матушка Зайн, — убежденно сказала она. — И дочка ваша вернется.
Обернулась и повторила те же слова:
— Все будет хорошо, папаша Зайн.
И тот вдруг почувствовал что-то необычное. Что-то, чего не чувствовал очень давно, так что даже забыл, как это называется. От смущения он откашлялся и спросил неловко:
— А вас… а вас как зовут, сударыня?
— Я в семье третья, — улыбнулась гостья. — Зовите меня Трина.
Глава 2ЛОДКА С УПРЯЖКОЙ ТЮЛЯК
В свое первое утро на архипелаге Тильдинна Брайзен-Фаулен проснулась перед рассветом, хотя легли они за полночь. Ее супруг мирно посапывал на ложе, выставив из-под одеяла пятки. Тильдинну разбудила вполне житейская причина — за ужином они пили белое игристое вино, и теперь молодой женщине понадобилось на горшок.
Ночная ваза обнаружилась под кроватью. Увы, снятая молодоженами за большие деньги комната была слишком маленькой, уединиться в ней было негде. Недовольно надув губки, Тиль некоторое время топталась с неудобосказуемым предметом в руке посреди апартаментов, затем представила себя со стороны — и рассмеялась. Хихикая, она уселась на горшок прямо там, где стояла. Плиссированная юбка ночного платья расстелилась вокруг женщины, словно венчик цветка, и скрыла под собой все. Только радостное журчание выдавало Тильдинну. Но Вальерд спал сном здорового человека с чистой совестью, а больше в комнате никого не было.
Вернув ночную вазу на место, Тиль обнаружила, что спать ей расхотелось. Поиски горшка, затем места, куда с ним приткнуться, затем волнение, как бы не разбудить мужа, — все это перебило сон. К тому же ночь закончилась, и серые предрассветные сумерки стремительно светлели. За окном проснулась и запела какая-то птаха — сперва неуверенно спросонья, затем все громче.
Тильдинна Брайзен-Фаулен, богатая горожанка, привыкла спать долго. Раз уж она поднялась до рассвета, так пусть это будет приключение. Тиль встряхнула Вальерда за плечо. Муж, не просыпаясь, заулыбался и заплямкал губами, возмутив Тиль до глубины души.
— Как ты можешь спать, Валь! — воскликнула она с негодованием. — Мы на архипелаге Трех ветров, здесь все не такое, как у нас, а ты спишь?!
— Сейчас я встану, сударь наставник, — пробормотал Вальерд. — Сию минуточку. Уже встаю… А?! Что?! Где…
Он вскочил с постели с колотящимся сердцем. Произошло что-то ужасное, непоправимое.
— Ты принял меня за мужчину, — горько сообщила ему молодая жена. — Как ты мог, Валь? Ты совсем, совсем меня не любишь.
В уголках ее прекрасных глаз набухли слезинки. Не так представлял себе это утро сударь Брайзен-Фаулен, в высшей степени не так. Но, может быть, милость супруги еще можно вернуть?
— Ах, Тиль, — сказал он как можно более проникновенно, — ну что за глупости! Я люблю тебя всей душой. Иди ко мне, дорогая, я докажу тебе свою любовь.
Увы и еще раз увы. Тильдинна не только не пожелала рассмотреть его доказательства, но обрушила на склоненную голову Вальерда новые обвинения — в эгоизме, бессердечности, низменности натуры и ограниченности чувств. Короче говоря, когда они выходили из дому, Вальерд был виноват на неделю вперед и прощен лишь условно. Условием было немедленное и беспрекословное подчинение всем желаниям супруги.