А бывали и такие места, о которых и старейшинам было узнать внове.
Да, бывали такие времена, бывали.
Однако, видно прогневал род богиню-праматерь Кобэлло, чье имя и носил. Разгневалась на непослушных да недостойных сынов своих, кои не столь ревностно, видно, выполняли обязанности, от веку ею им заповеданные.
А случилось так, что не уследил молодой вождь за племенной кобылой, вошедшей в сезон охоты. Задремал, паршивец, после ночи любовных утех с вольной девой, чье имя не сохранилось в памяти рода.
А кобыла, вырвавшись на волю, в свою очередь нагулялась как следует и принесла на свет жеребенка лиловой масти да с рогом, промеж глаз торчащим.
И с той поры благословение праматери покинуло род Кобэлло. Жеребята стали рождаться все сплошь с таким вот рогом, а кобылки в родах много пострадали.
Стало сокращаться число заповедных, волшебных лошадей, которые могли в мгновение ока перенести седока из одного места в другое. Представьте, они перемещались в пространстве!
Правда, только в пределах родного мира. И дар этот был весьма ценен, потому что мир был всем хорош. И богат, и обилен. Да только высочайшие горы и широчайшие моря разделяли его на непроходимые территории.
И добраться даже до ближайших соседей было весьма и весьма проблематично.
А что такое род, живущий в одной долине, и не имеющий возможности смешивать свою кровь с соседними? Такой род ждет вырождение.
Которое, потихоньку, уже и шло.
И решено было на совете рода отправить камень-поисковик в другой мир. Мир, ворота в который открывались раз в сто лет
Камень этот был зачарован еще в старые времена, и поговаривали, что самой богиней-праматерью. Кто же еще мог быть столь предусмотрителен, зная о некоторой ветрености своих детей?
Кто еще мог подумать о запасном варианте?
Только Она. Богиня Кобэлло, праматерь рода.
Тот камень-поисковик обработали лучшие мастера, поместили в перстень, и отправили, преклонив колени перед богиней-праматерью, в великой надежде на избавление.
Потому что легенда (а между нами, Ольхор был совершенно уверен, что это была не легенда, а совершенно натуральная быль) гласила:
«Родится в одном из миров дева, единственная, Избранная, которая придет роду на помощь и спасет его от вырождения. Которая вернет роду его богатство.
И да будет перстень тот ей впору, и да перенесет он ее в пенаты рода. И случится то, когда ворота в мир тот распахнутся.
И на небе будет светить полная луна, и нападет сон великий на всех живущих.
И придет она, в свете великом и пламени, и от вида ее падете вы ниц в радости несказанной»
Ольхор, чего греха таить, еще мальчишкой мечтал быть тем, кому доведется присутствовать при этакой радости. Единственное, чего ему не хотелось, так это править.
— Но, — подумал мужчина, — не будь я вождем, довелось ли мне быть этой ночью между двух заповедных колонн? Нет.
— А вдруг, — размечтался вождь, неосознанно разматывая тюрбан, который терпеть не мог, а носить приходилось в такие вот не рядовые моменты, — пророчество исполнится прямо здесь и сейчас?
Внутренний голос, который был приличной таки врединой, сразу же зашептал:
— Ну-ну… Надеяться не вредно. Да ты такой, пардон, вождь, при котором пророчество не только не исполнится, а еще и сбежит на пару-тройку веков.
Ольхор был с голосом категорически не согласен. Вождь он, действительно, не ахти. Но! При наличии таких советниц, как хора Эльхи и хора Кольхи, так очень даже неплохо получается. Благослови их праматерь!
Между нами, Ольхор слабо себе представлял, как будет управлять родом, когда обе дамы покинут этот план бытия. Одна надежда, что за столько лет, а прошло уж все сорок пять, нужные знания все-таки осели в его памяти. Дамы, по крайней мере, его в этом всемерно убеждали.
В роду Кобэлло продолжительность жизни была достаточно велика. По крайней мере, среди тех, кто доживал до пятнадцатилетнего возраста. Стоило человеку перешагнуть этот барьер, как, при наличии достаточно хороших внешних условий (а они были весьма достойны) он вполне себе жил-поживал и до двухсот-двухсот пятидесяти.
В глубине же своей тонкой и чувствительной души мужчина мечтал о несбыточном. О путешествиях. О разных мирах. Конечно, он понимал, что такие мечты особой почвы под собой не имели. Но когда это суровая реальность бытия мешала мечтам?
Наоборот. Мечты как раз очень его поддерживали и скрепя сердце, но давали возможность оставаться вождем, а не бросить все в великой праматери, попытавшись войти в эти врата самому.
Но видно, богиня-праматерь предусмотрела таковую возможность со стороны непослушных детей рода, и хорошенько зачаровала врата, дабы не было соблазна детям ее сбежать от сложностей бытия в мир другой. Ибо знала праматерь, что и в любом из миров сложностей не избежать. Мудра была в предвиденье своем.
Однако слухи ходили, что некоторые, очевидно избранные богиней-праматерью, ухитрились-таки во врата те войти. По крайней мере, вождь слышал об этом еще в глубоком детстве, и сознание этого факта грело его мечтательную душу.
Ну, а вдруг и у него получится?
Чем не шутит богиня-праматерь?
Конечно, Ольхор, как мужчина весьма разумный, таковые мысли свои, затаенные мечты держал глубоко в себе. Хотя, вполне возможно, что обе его советницы явно что-то подозревали.
От двух почти трехсотлетних дам вообще мало что могло скрыться. И разум их, несмотря на весьма почтенный возраст, был остер, а наблюдательность просто зашкаливала.
Вождь клана, размечтавшись и глядя на созвездия иных миров, мерцающих сквозь туманную дымку легких ночных облаков, незаметно для себя впал в легкую дрему. Его глаза закрылись сами собой, дыхание стало медленным, могучая грудь едва заметно вздымалась, желтый балахон приятно согревал в ночной прохладе.
Ничто не мешало его забытью. Даже легкий ночной ветерок, казалось, старался пролететь повыше, чтобы не потревожить мужчину, который так явно нуждался в отдыхе.
На самом деле, было в этом его неожиданном сне нечто странное. Потому что Ольхор был мужиком чрезвычайно выносливым, и от природы ему вполне хватало для сна пяти часов. И в эти пять он прекрасно высыпался и вставал свежий, как огурчик.
Собственно, в ночи, близкие к эпохальному полнолунию он нес вахту в заповедном месте именно поэтому. Любой другой вполне мог заснуть, и проспать явление девы, обещанной пророчеством. Да собственно, кто бы его сюда пустил, этого другого?
— Хотя, — думал иной раз Ольхор, — как это возможно, проспать, если явится она в ярком свете и пламени?
Но как бы то ни было, а вахту приходилось нести именно ему.
Одно радовало вождя — в такие моменты он был один, и престарелых советниц, которые в обычное время глаз с него не сводили, поминутно поучая и наставляя, рядом не было.
Ибо не положено.
Потому что если было еще сказано в пророчестве.
«И будет там один только вождь. И встретит он в надлежащем обличье деву ту, и падет ниц перед ней».
Уж как бы и хора Кольхи, и хора Эльхи не желали хоть одним глазком взглянуть на приход обещанной девы, да куда им против пророчества? Довольная улыбка тронула его губы, и погрузился мужчина в сон.
В том сне он видел себя, одетого совершенно неподобающим образом. Торс его был полностью обнажен, и вместо приличных обтягивающих как вторая кожа узких штанов, обычной одежды неженатых мужчин, на нем красовалось нечто невообразимое. Широкие штаны, ниспадавшие на голые (!) ступни, из такого тонкого материала, что, казалось, дунь на него, и улетит, едва держались на бедрах.
А бедра эти, и живот его совершали совершенно неприличные телодвижения. Да Ольхор в жизни бы никогда не догадался, что способен на такое.
Это был танец, чувственный и завораживающий. И он танцевал его для нее, для нее одной
Она, невообразимо прекрасная, с карими глазами в пол лица и распущенными пшеничными волосами, смотрела на него, не отрывая глаз, раскинувшись на ложе, покрытым белой шкурой.
На лодыжке ее прекрасной, длинной и весьма мускулистой ножки красовался тонкий золотой браслет.
Она привстала на ложе, и властным движением остановила его танец.
Ольхор встал как вкопанный, и приклонил перед прекрасной незнакомкой голову.
Она же жестом подозвала его, притянула к себе обеими руками, которые были прекрасны, мощны и мускулисты, и поцеловала в губы, благодаря за танец, и не желая отпускать.
Ольхор почувствовал, как его сердце затрепетало, как птичка, стремящаяся на волю. Все его члены мгновенно напряглись, и кровь побежала по венам как стремительный горный поток.
Мужчина коротко простонал, и открыл глаза, все еще дрожа и тяжело дыша. Руки его непроизвольно двинулись друг навстречу другу, будто желая обнять нечто желанное и прекрасное.
Но прекрасное виденье, незнакомка из сна исчезла, как и подобает каждому приличному виденью, когда человек просыпается.
Ольхор с трудом сел, и поднес чуть дрожащие руки к губам. Казалось, на них остался неведомый и приятнейший аромат, который мужчина когда-либо обонял. Они пахли лесными ягодами, собранными сухим летним днем, и наполняющими своим ароматом все вокруг.
Мужчине стало жарко, несмотря на прохладную ночь, и он снял проклятый желтый балахон, отбросив его.
По руке тяжело и грубо ударила церемониальная золотая цепь. Ольхор сорвал и ее, желая отбросить и того дальше, но вовремя сообразил, что поди ее потом найди. Луна луной, но трава в заповедном лугу высока.
А все облачение должно быть под рукой на всякий случай.
Надо сказать, что после такого вот видения, мужчина был явно не в своей тарелке. И теперь его голый торс неприлично блестел в свете луны уже в реальности. Но Ольхору было все равно.
— Богиня-праматерь, что за сон ты мне явила? — мужчина спросил прямо и требовательно.
Ясное дело, богиня промолчала. Да, собственно, Ольхор и не ждал ответа. С раннего детства он обращался к ней со всякого рода просьбами и даже, чего греха таить, требованиями. Мал был да удал. А богиня терпелива и любяща. И по любви своей, как сейчас понимал вождь, никаких-то просьб его не выполняла. Ну, почти.