Квартиру Леманна Андриан Дементьевич покидал приободренным. Но прежде чем пускаться на поиски Бронислава Пилькевича, майор был намерен переговорить с доктором Васильевым и встретиться с Евдокией Андреевной. Возможно, она имеет представление, где разыскивать этого самого Пилькевича, если только он до сих пор не удрал за границу.
Когда майор добрался вечером до Четвертой Красноармейской, Евдокия Андреевна уже была дома. Майор специально так подгадал. Ему не хотелось с ней беседовать в ателье, коротко, сухо, под косыми взглядами местных сплетниц. Не об этом мечталось майору.
– А, Андриан Дементьевич! – встретила его одетая в домашнее старенькое платье и фартук Евдокия Андреевна. – Проходите. Я сейчас ужин готовлю, может, вы подождете меня в комнате несколько минут, я только огонь под кастрюлей убавлю.
– Конечно, конечно. Не торопитесь, – охотно согласился майор.
Она проводила его в уже знакомую небольшую гостиную, с кожаным диваном, высоким зеркалом в углу и оранжевым абажуром с кистями. Андриану Дементьевичу было здесь очень уютно, как-то по-домашнему хорошо и спокойно. Его собственный дом, точнее, его комната была по-казенному холодна. Обклеенные старыми газетами стены, железная кровать, стол, два стула, тумбочка, шкаф и несколько полок с посудой – вот и все его хозяйство. Даже занавесок на окнах не было. Он не любил бывать дома, приходил только ночевать, очевидно, это было одной из причин его успешной работы. Всего себя он отдавал работе. Потому что больше ничего у него не было.
– Ну, вот, – входя в комнату со сковородкой и чайником, проговорила Евдокия Андреевна. – Вы жареную картошку любите? У меня на сале.
– Обожаю, – искренне ответил майор. – Только вот как-то неловко получается, вроде как я специально к ужину подоспел.
– Ну что за пустяки, – улыбнулась Евдокия Андреевна, расставляя тарелки. – Я только рада компании. Родя с ребятами куда-то запропал, а я не люблю есть в одиночестве. – При этих словах на лицо ее набежала тень печали, и Андриан Дементьевич тотчас ощутил прилив чувства вины.
– Давайте я вам помогу, – неуклюже засуетился майор, желая хоть чем-нибудь загладить свою вину.
– Ну что вы. Вы гость, да и потом, я уже справилась, – ставя на стол тарелку с хлебом, проговорила Евдокия Андреевна.
Говорить за едой о деле было неловко, но Евдокия Андреевна, очевидно, и сама это поняла, потому как заговорила о вещах посторонних, и вскоре их беседа потекла легко и свободно, касаясь то цен на продовольствие, то суровой прошлогодней зимы, то транспортного вопроса, то нового строительства на Выборгской стороне, где Мите с Верой обещали дать комнату в новом доме со всеми удобствами.
И только за чаем майор рискнуть перейти к сути своего визита.
– Пилькевич? Конечно, помню. Очень странный молодой человек. В прежние времена таких называли декадентами. Очень увлекался мистикой, нюхал кокаин и вращался в весьма странных кругах, одевался во все черное, любил длинные плащи, в духе театральных злодеев, носил алые галстуки и черные цветы в петлице. – В устах тихой, домашней Евдокии Андреевны рассуждения о подобных материях звучали весьма забавно.
– Неужели ваш супруг водил дружбу с таким странным типом? – с удивлением спросил майор.
– Ну что вы. Пилькевич просто когда-то учился вместе с Алешей в гимназии, а потом они встретились в начале восемнадцатого года. Алеша привел его к нам, не помню, как об этом зашла речь, но Алеша в шутку рассказал ему, что тот самый перстень подарил мне сам Григорий Распутин. После этого Пилькевич чуть с ума не сошел. Стал уговаривать продать этот перстень, требовал от меня признаний в каких-то нелепицах, жаждал откровений и до того распоясался, что Алексей Иванович вынужден был спустить его с лестницы. После этого он несколько раз подкарауливал меня на улице, пока не вынудил обратиться к городовому. После этого он пропал и всплыл только в середине двадцатых. Черных плащей и красных галстуков уже не было, но выглядел он по-прежнему странно и одевался во все черное. Только говорил он теперь шепотом, и во всем его облике было что-то нездоровое, он был неимоверно худ, с болезненно воспаленными глазами. Про перстень он не забыл и вновь пытался склонить нас продать его, обвиняя в нежелании спасти Россию, в узколобии и неверии. В общем, нес какую-то откровенную чепуху. К счастью, не впадая на этот раз в буйство и непристойности.
– А скажите, когда с ним познакомилась Варвара Ивановна?
– Варвара Ивановна? А кто это? – несколько растерялась Евдокия Андреевна.
– Жена вашего знакомого Леманна.
– Ах, простите. Мы так давно не виделись. Конечно. Да, она познакомилась с Пилькевичем именно тогда. А почему вас это интересует?
– Она говорила, что он почти маниакально желал овладеть перстнем, – пояснил майор.
– Возможно, она права. Но на этот раз он так же неожиданно пропал, как и появился. Последний раз муж встречался с ним лет пять назад на улице, но в дом к нам его больше не приглашал.
– А вам известно, где он проживает или хотя бы где работает?
– Нет, – с сожалением ответила Евдокия Андреевна. – Муж что-то говорил о том, что Пилькевич теперь работает фармацевтом, и с ужасом размышлял о том, чем он может пользовать своих пациентов.
Родион с Борисом шагали в ногу по вечерней улице, строго посматривая на редких прохожих, не обращая внимания на цветущую сирень, на запах свежей травы, витающий над городом, на золотистые облака, окрашенные последними лучами заходящего солнца. Они шли по делу.
Сенька Горло со своей компанией любил околачиваться во дворе на Пятой Красноармейской. Там к старому кирпичному флигельку лепилась деревянная лестница с навесом. Флигелек был нежилым, он смотрел на двор темными глазницами окон с выбитыми стеклами. Его хлипкая крыша наполовину просела, в подвале шныряли тощие кошки, воробьи свивали свои гнезда под уцелевшими балясинами. Тут же восседал король местной шпаны Сенька Горло.
– Значит, держимся спокойно. Скажем, что пришли на переговоры, пусть к нам один выйдет, – проговаривал план действий Борис.
– Один он не пойдет, если нас двое, – возразил Родион. – Не такой он дурак. Лучше я к нему один на разговор пойду.
– Ну уж нет. Решили вдвоем, значит, вдвоем. Пусть он тоже кого-нибудь прихватит, для счету.
– Ну, все, пришли уже, – останавливаясь возле арки, проговорил Родион. – Сразу бить все равно не начнут, сперва спросят, что надо. А если что, деру дадим, за углом, на Егорова, бить уже не станут.
– Ладно, двинули, – кивнул Борис, и они локоть к локтю вступили на вражескую территорию.
– О-ба на! – раздался чей-то насмешливый голос, едва они вышли из-под арки. – Сень, у нас гости, да еще какие!
Откуда-то из углов двора, из сваленных старых ящиков, поленниц, из-под подвальных козырьков стали вылезать неприятные, скверно улыбающиеся личности.
– Ба! Да это ж Родька Платонов и его верный оруженосец! – гоготнул тот же голос откуда-то сверху.
Но Борис с Родионом шли прямо к лестнице, не обращая внимания на насмешки. Там, лениво развалившись на ступенях, сидел Сенька собственной персоной и лузгал семечки, рядом с ним, дымя папироской, сидел его ближайший подручный Витька Рыло и неторопливо перемешивал замусоленную колоду карт.
– Здорово, Сенька, – подходя к лестнице, поприветствовал короля шпаны Родион.
– Кому Сенька, а кому и Семен Георгиевич, – процедил сквозь зубы Сенька. – Чего приперлись?
– Разговор есть, спустись.
– Не много ли чести. Хочешь говорить, топай сюда. Или поджилки дрожат? – Цепкий Сенькин взгляд был прикован к Родиону, словно он был во дворе один.
– Ладно. Только разговор у меня не для посторонних ушей.
– Лады. Тогда можешь Борьку внизу оставить, мои ребята его покараулят, – усмехнулся Сенька, но однако велел: – Сгинь, Витек, иди вон гостя займи, хоть в дурачка сыграйте.
Витька скривил недовольную мину, но послушно пошел вниз, по дороге ткнув Родьку в бок локтем.
– Ну, чего надо? – все так же развязно поинтересовался Сенька, когда Родион поднялся к нему на верхнюю площадку. Родион стоял, с беспокойством наблюдая, как внизу вокруг Борьки собралась вся Сенькина шайка. – Не боись, не тронут, пока я не велю, – успокоил его Сенька. – Так что надо?
– У меня отца убили, слыхал? – хриплым голосом едва выдавил из себя Родя.
– Слыхал. – Глумливые нотки из голоса Сеньки пропали. А может, Роде так показалось.
– Мне узнать надо, кто это сделал.
– А я при чем?
– Ну, у тебя знакомства, может, ты слышал чего? – пробормотал Родион, а потом собрался и твердо сказал: – Я думаю, что это сделал либо Клавкин хахаль, с вокзала, либо Семен Наумович.
– С чего это ты так решил? – заинтересованно приподнял бровь Сенька.
– Так, есть кое-какие соображения. Так что, поможешь?
– Пошли. – Сенька встал со своего места и направился в разваливающийся флигелек. Старенькая дверь с облупившейся краской едва держалась на одной петле, но Сенька трогать ее не стал, просочился в щель ужом. Родион нырнул следом.
– Я слыхал, его зарезали? – проговорил Сенька, глядя куда-то поверх крыш.
– Да. Прямо дома. И перстень с пальца сняли. Золотой, с синим камнем. А больше ничего не взяли. – Голос Родиона хоть и не дрогнул, но снова подозрительно охрип.
– Ревешь по ночам?
– Что? – От такого вопроса Родион сперва растерялся, а потом с подчеркнутым презрением ответил: – Еще чего.
– А я ревел. С месяц, наверное, – проговорил Сенька непривычным, тихим серьезным голосом. – Когда нам сказали, что отца больше нет. Ревел.
– Но ведь они у тебя просто арестованы, – неуверенно проговорил Родион.
– Просто арестованных не бывает, – неожиданно зло выплюнул Сенька. – Ты дома номер семнадцать и пятнадцать по Четвертой Красноармейской знаешь?
– Да.
– Это дома моего деда.
– Чего?
– До революции моему деду принадлежали, говорю, – повторил Сенька с горечью. – После Октябрьской революции он их