сам Советам отдал, себе одну лишь квартиру оставил, в которой с семьей проживал. Сам, понимаешь? Потому что в «Свободу, Равенство и Братство» поверил. Ну, совдепы ему руку пожали, грамотку вручили, в газетке про него напечатали. Он не буржуем был, а управляющим завода. Редким специалистом, из семьи мелкого чиновника выбился. В Америке учился, в Париже. Сам все заработал, два дома построил, династию мечтал основать. Отец у меня гвардейским офицером был, но тоже после восемнадцатого на сторону Красной армии перешел. За кордон никто не побежал, все хотели светлое будущее строить. А потом Советам двух домов мало показалось. Решили буржуев недобитых уплотнить и подселили к нам сперва одно семейство, потом второе. Пока мы вместо восьми в одной комнате не оказались. А потом им и этого мало стало. Они за отцом пришли, в контрреволюционном заговоре его обвинили, припомнили белогвардейское прошлое, а заодно и мать взяли. Так, до кучи. Она у меня институт благородных девиц окончила, чем не повод, а то, что она совсем девчонкой в госпиталях сестрой милосердия работала, это забыли. Их арестовали, а нас с дедом в подвал. А потом дед человечка одного разыскал, старинного своего знакомца, тот за деньги для нас и разузнал, что с отцом и матерью стало. Отца сразу же после ареста расстреляли, а мать в лагеря без права переписки, а это все равно, что на тот свет. Там мало кто выживает, – с торопливой горячностью рассказывал Семен. – Вот когда я это услышал, стал по ночам реветь. У меня словно жизнь закончилась, оборвалась той самой ночью, когда родителей взяли, а я стал сыном врага народа. Мне в этой стране ничего не светит, и Борьке твоему тоже. Только он, дурак, этого не понимает. Мы здесь мусор, вырастем, и нас зачистят. Не к стенке, так в лагерь. А тебе повезло. Твоего отца не власть, а уголовники убили, ты вроде как у нас жертва теперь. Можешь спать по ночам спокойно, не опасаясь стука в дверь. Твой отец вам с матерью билет в «светлое будущее» купил.
– Какой еще билет? Ты чего, спятил? – пробормотал Родион, отступая от Сеньки. Все, что тот говорил, казалось ему кощунственным бредом.
Но Сенька обернулся к нему с совершенно спокойным лицом.
– Не понял еще, да? Дурачок ты еще, Родька. Так и не повзрослел. Ладно, помогу тебе. Только насчет жида, думаю, ты ошибаешься. Он в основном скупкой занимается, мокрые дела не по его части, к тому же перстень какой-то, хоть бы он был и бриллиантами усыпан, для него так, мелочь, – сплюнул под ноги Семен. – У него в матрас миллионов пять небось зашито, и все чистым золотом.
– Пять миллионов? Да он же ходит как оборванец! – не поверил Родион. – Они же чуть ли не помоями питаются.
– Эх, наивный ты человек, Родька, кто ж в наше время богатством кичится? Только тот, кто на лесоповал торопится.
Яков шагал по улице, не глядя по сторонам, все еще насупленный и невеселый. Умеет майор, ежа ему в бок, настроение людям испортить. У майора вечно то одно дело, то другое, а у Якова, может, вопрос жизни решается. Может, он наконец встретил человека, с которым по жизни в светлое будущее хочет идти. На самом деле таких важных решений Яков еще не принимал, а так только, воображал всякое. Но больше все про катание на лодке под луной и чтение стихов. Перебирая свои обиды на майора, свежие и вспомнившиеся к месту старые, Яков сам не заметил, как дошел до Можайской улицы, на которой в красивом четырехэтажном доме проживала с матерью Галя, Галина Гавриловна.
– Иду! Иду! – раздался из-за двери слабый женский голос. – Кого вам?
– Галину Гавриловну.
– Нет Галины, вечером приходите. На работе, – не открывая двери, объяснил голос.
– Откройте, это уголовный розыск, – отчего-то сердитым голосом распорядился Яков. Видимо, утренние наставления майора даром не прошли.
– Уголовный розыск? Ах, батюшки, – всполошились за дверью. – Да что же стряслось-то? Не томите товарищ, с Галей что стряслось?
– Нет. С Галиной Гавриловной все в порядке, – поспешил успокоить старушку усовестившийся Яков. Уж больно старушка выглядела слабенькой, хрупкой, пронзительно жалкой. – Я по другому вопросу. А вы кто будете?
– Мать ее, Мария Петровна. Да вы проходите, неудобно в дверях разговаривать. Сюда, пожалуйста, – провела его в светлую угловую комнату Мария Петровна. – Садитесь, как звать вас, не расслышала?
– Чубов, Яков Михайлович, – представился Яков, с интересом осматривая комнату.
Возле самого окна стоял небольшой рабочий стол, на котором аккуратной стопочкой были сложены учебники и тетради, над столом висел чей-то портрет. Наверное, какого-то педагога. Яков его не узнал. Рядом со столом стояла железная кровать с кружевным подзором, а над ней большая фотокарточка Галины Гавриловны с мамой.
– Так что же случилось, Яков Михайлович? – оторвала его от разглядывания фотографии хозяйка.
– Я к вам из-за убийства Платонова Алексея Ивановича, – пояснил Яков и удивился.
– Господи! – воскликнула старушка. – Убили! Как же теперь Гале-то? Гале то не говорите!
– Да вы не волнуйтесь так, она уже знает, я ей еще вчера сказал, когда в школу заходил, – поспешил успокоить старушку Яков.
– Вчера? Ох, батюшки, а она мне ни слова. Ни словечка, – охала старушка.
– Да из-за чего вы так переживаете? Объясните наконец, я никак в толк не возьму? Вы Платонова знали? Он лечил вас?
– Конечно, знала, конечно, лечил, – закивала старушка. – Только благодаря ему и жива.
– А почему вы из-за Галины так переживаете?
– Ох, да-к ведь любит она его! Как любит! Она же у меня одна кровиночка осталась, самая младшенькая, последышек. Никого больше нет, – запричитала старушка. – Сынки все кто на войне, кто в революцию померли, старик мой в восемнадцатом от голоду и болезни преставился, одни мы с дочкой остались. И жили тихо-мирно, пока я не слегла, так уж дочка так убивалась, так убивалась, пока доктора этого не нашла. Хороший доктор, умный, добрый, хоть и немолодой уже, а очень славный. Ну, Галина моя и влюбилась без памяти. Совсем голову потеряла. А у него ведь семья, мальчик у Гали в классе учится. Я уж ее пыталась образумить, ан нет. Ни в какую. – Старушка промокнула влажные глаза платочком. – До того дошло, на улице его караулила. И возле работы. И у дома. Совсем себя забыла. Я, говорит, за ним хоть куда, лишь бы вместе. А он, вишь ты, не бросил семью, Галине моей отставку дал. Культурно, вежливо, вы, говорит, молодая, встретите еще свое счастье, а у меня жена, венчаны мы, я ее люблю и никогда не брошу. Хороший человек. Жаль, конечно, что у Галины с ним ничего не вышло, – всхлипнула Мария Петровна. – А уж как она убивалась после этого, даже слегла. Я от горя чуть снова не заболела. Потом вроде отходить стала, но доктора так и не забыла. Говорить с ним больше не стала. А возле дома все одно караулила. Только теперь издали. Я уж понадеялась, что она его забывать начала, как-то вроде успокоилась, повеселела. А с месяц назад, ничего мне не сказала, на работу к нему поехала, в больницу. Мне потом оттуда звонили. Женщина одна, тоже врач. Раисой зовут, отчество сложное, Робертовна вроде, все мне рассказала. Просила больше Галю к ним не пускать, чтобы она доктора не позорила. Оказывается, Галя моя перед ним на коленях стояла! А я что сделать могу? Ох, господи, спаси и сохрани, – перекрестилась старушка. – Ну, раз Галина знает, так, может, оно все и к лучшему. А когда его убили-то?
– Да девятнадцатого числа.
– Ох ты, господи, земля ему пухом.
– А Галина в этот день, где была?
– Галя? А они с ребятами из шестого класса к шефам каким-то ездили, за город. Поздно вернулись, – торопливо объяснила Мария Петровна.
Жениться Яков раздумал. А вот историю про поездку к шефам, напротив, решил проверить. Ох и коварный народ эти женщины, вздыхал он, направляясь к знакомой школе. Выезд к шефам?
– Выезд к шефам? Да, да. Дайте подумать, – усиленно хмурился директор Николай Кириллович. – Сейчас, сейчас, где-то у меня было записано. – Он порылся в ящике стола. – А вот же. Восемнадцатого числа они ездили. Сопровождали их Галина Гавриловна и Анна Степановна.
– Точно восемнадцатого, а не девятнадцатого?
– Абсолютно. Вот у меня помечено, – показал Якову толстую тетрадку в клеенчатой обложке директор. – Я сюда все записываю. Чтобы, вот как сейчас, не путаться в случае проверки. У меня и список детей прилагается, все как положено.
– Благодарю вас. А девятнадцатого у вас никаких мероприятий не было?
– Нет. Обычный рабочий день, – развел руками директор.
Глава 1423 июня 1936 г. Ленинград
– Толик, ты куда нас тянешь? – перелезая через очередной забор, беспокоилась Лида. – А вдруг нас поймают? Сюда же нельзя, наверное.
– А ты как хотела? Тихон этот не в зале ресторана ошивается, а на задворках ящики грузит и бочки с мусором выставляет. Знаешь, сколько я вчера времени потратил, чтобы выяснить, как на задворки ресторана попасть? Через зал-то нас никто не пустит. Ну да не дрейфь, пришли уже, – подмигнул Толик, огибая угол и прячась за лохматым кустом.
– Ну и где он? – оглядывая вытоптанную площадку между вокзалом и воротами, скептически поинтересовался Боря.
– Сиди, жди. Выйдет. Может, машина придет с продуктами, тогда он разгружать выйдет. Может, просто покурить, – огрызнулся Толик. – Я почем знаю когда, что мы с ним, о встрече договаривались?
Сидеть пришлось долго, с полчаса, наверное. Ребята присели в тенечке за углом. А Толику пришлось в кусте караулить, потому что, кроме него, никто не знал, как этот Тихон выглядит.
– Ребята! – тихонько зашипел Толик, отчаянно маша рукой. – Вон он!
Все трое, как вспугнутые воробьи, слетели с ящиков и ринулись в заросли.
Возле задней двери ресторана топтались два мужика.
– Ругаются, что ли? – с прищуром глядя на парочку, спросил Боря.
– Вроде того.
Тощий, плохо выбритый мужик, в засаленной кепке и неряшливом халате, толкал в угол дворика того, что пониже и поприземестее.