– А что за люди Нина Игнатьевна и ее покойный супруг? – стараясь скрыть нетерпение, спросил Валентин.
– О! Я мало знакома с молодежью, все-таки разные поколения, – с виноватой улыбкой проговорила Клара Робертовна, – но вот моя домработница Тося…да, знаете ли, это не очень современно, – виновато пояснила дама. – Но моя дочь с сыном сейчас работают в Венгрии и, вероятно, пробудут там еще несколько лет, муж умер год назад, одной мне крайне одиноко, вот и завела себе помощницу, а скорее даже компаньонку.
– Понимаю, – поспешил успокоить Клару Робертовну Валентин.
– Гм. Так вот, моя Тося дружит с Нюшей, домработницей Григорьевых, и иногда мне кое-что рассказывает. Сейчас-то ее нет, Тоси. Уехала на месяц к сестре в деревню. Но что знаю, я вам расскажу, – поспешила успокоить Валентина почтенная дама. – Игнатий Леонидович и Ольга Дмитриевна люди глубоко порядочные и уважаемые, и старший их, Леня, тоже был чудесным мальчиком, а вот Нина, она всегда была очень избалованная, легкомысленная. Кроме нарядов да танцулек, ничем не интересовалась. И в институт-то она только благодаря отцу поступила. Неизвестно, чем бы вообще все это кончилось, если бы она замуж на третьем курсе не выскочила. Не знаю уж, чем ее Борис привлек, обыкновенный мальчик, не красавец, из простой семьи, но очень амбициозный. Думаю, с его стороны это был не совсем бескорыстный союз, а вот Ниночка, возможно, и влюбилась, кто знает? Не знаю, как они прежде жили, но в последнее время, когда у меня Тося появилась, лада в их семье уже не было. Жили они тихо, не скандалили, но жили вроде как сами по себе. А у Ниночки даже любовник есть! И, кажется, до этого тоже были! – При последних словах Клара Робертовна многозначительно выпучила глаза. – И, между прочим, Борис Николаевич об этом прекрасно знал. А еще он очень часто ругал Ниночку за транжирство, и сына Сережу тоже. Борис Николаевич с Игнатием Леонидовичем были очень недовольны, что Сережа в театральный пошел. Но Ниночка с Ольгой Дмитриевной встали на его сторону. Честно говоря, Сережа у них весь в мать пошел, такой же избалованный и ветреный. А уж какой модник! Впрочем, вы его видели. Причесан, как девица, вещи все импортные. А еще он недавно права получил! – всплеснула пухленькими ручками Клара Робертовна. – У Игнатия Леонидовича автомобиль есть, «Победа», он на нем сейчас не ездит, возраст, да и Борис Николаевич предпочитает метро. А что, удобно. У нас на «Канале Грибоедова» сел, на «Технологическом институте» вышел, всего пятнадцать минут до работы получается, как раз газету почитать. Это Борис Николаевич так говорил, когда его спрашивали, почему он на машине не ездит. Так вот, Сережа, как права получил, взял моду на дедовой машине в институт ездить! В девятнадцать лет! В институт! На собственной машине! Можете себе представить? Хорошо хоть Светлана у них девочка серьезная. Наверное, вся в деда пошла. Внешность, конечно, у девочки подкачала. Очень уж она ширококостная у них получилась, не грациозная, но зато умница. Отличница. Да, и Тося говорила, что у Светланы отношения с отцом лучше сложились, чем с матерью. С Ниночкой они как чужие. А вот Сережа мамин любимец, Ниночка спит и видит, как он известным актером станет. А по поводу машины Борис Николаевич и с Ниночкой, и с сыном несколько раз ругался, даже грозился Сергея карманных денег лишить. А только все равно все по их вышло.
– Спасибо, это очень важная информация, – серьезно кивнул Валентин. – А вы не знаете, не было ли у Бориса Николаевича каких-нибудь неприятностей в последнее время, может, на работе. А может, вообще.
– Неприятностей? – задумалась Клара Робертовна. – Даже затрудняюсь, – пожала она плечами. – Но вот Тося говорила, что Ниночка часто упрекала мужа, что с тех пор, как Игнатий Леонидович ушел на пенсию, тот ни одной стоящей работы не написал, ни одной умной статьи, и вообще, что Борис Николаевич только благодаря ее отцу сделал карьеру.
– А это правда?
– Понятия не имею. Но думаю, что Игнатий Леонидович, безусловно, во многом помогал своему зятю, впрочем, иначе и быть, наверное, не могло. Все же одна семья.
Больше ничего стоящего Валентин у Клары Робертовны разузнать не сумел. Ну, что же, наличие у вдовы любовника тоже факт немаловажный, и, скорее всего, именно с ним она должна встретиться сегодня в пять. Неплохо было бы разузнать, что за тип.
И Валентин, выйдя из подъезда, поспешил к остановке, подгоняемый свежим влажным ветром с Невы, который, вприпрыжку летя по Мошкову переулку, врывался на простор улицы Желябова, озорно трепал пока еще голые ветки деревьев и, остепенившись, вылетал на простор Невского проспекта. Валентин, до краев наполненный весенним настроением, энергичным шагом спешил к троллейбусной остановке, обгоняя немногочисленных прохожих.
Саша Мурзин сидел в длинном, обшитом деревянными панелями кабинете и с интересом разглядывал выставленные в застекленных шкафах приборы, части каких-то механизмов и корешки солидных фолиантов, названия которых, весомые, полные неизвестных терминов и формулировок, заставляли его испытывать некое благоговение перед точными науками, которые ему, спортсмену и школьному заводиле, никогда, увы, не давались.
– Конечно, о покойных принято либо хорошо, либо ничего, – поправляя на переносице массивные немодные очки с толстыми стеклами, проговорил заведующий кафедрой «Стрелково-пушечного, артиллерийского и ракетного оружия» профессор Овсянников. – Но Борис Николаевич действительно был человеком порядочным и весьма ровным. Конечно, он не отличался какой-то чрезмерной душевностью или открытостью, но тем не менее отношения с коллегами у него были вполне доброжелательные. И хотя в нашей научной среде иногда возникают споры и даже своего рода противостояние, на научной, разумеется, почве, – то и дело подкашливая и нервно потирая руки, объяснял профессор, – Борис Николаевич всегда находил возможность обходить острые углы, не переходя в научных дискуссиях на личности.
– Понятно, – скептически проговорил Саша, – ну, а что он сам представлял собой, с научной точки зрения?
– Вы имеете в виду, не занимал ли он чужое место в институте? – слегка нахмурясь, уточнил профессор.
– Именно.
– Ну, я думаю, что не открою вам тайны, если скажу, что наиболее значимые свои работы Борис Николаевич написал в соавторстве со своим тестем, академиком Шашковым. Но заверяю вас, что и сам Борис Николаевич человек весьма одаренный, трудолюбивый, и хотя, возможно, он не так блистательно одарен, как его родственник, тем не менее он занимал достойное место среди сотрудников нашей кафедры. И уж во всяком случае, могу вас заверить, что докторскую, а перед тем кандидатскую диссертации он написал исключительно самостоятельно.
– Если вас послушать, то получается, что покойный гражданин Григорьев был исключительно положительным персонажем и достойным членом общества, – несколько грубовато и даже цинично заметил Александр; подобные выходки были ему свойственны и не были проявлением несдержанности или плохого воспитания. Нет, воспитан старший лейтенант Мурзин был прилично, но иногда любил поиграть, как это говорили в некоторых заграничных фильмах, в «плохого полицейского», надеясь этим спровоцировать собеседника на обдуманную откровенность. С профессором этот фокус не прошел. – Непонятно только, за что же его убили, такого хорошего?
– Простите, как? – растерялся профессор, но тут же собрался и строгим, наставительным тоном заметил: – Этот вопрос, молодой человек, надо задать вам, да-да, именно вам, как представителю правоохранительных органов! И думаю, что наш институт, и мы, его коллеги, будем со своей стороны ходатайствовать о честном и добросовестном расследовании.
Больше беседовать с профессором Овсянниковым, ученым и идеалистом, было не о чем. И Александр, раскланявшись, переместился в соседнюю комнату, где на пишущей машинке бойко выстукивало очаровательное создание с убранными в хвостик пушистыми русыми волосами, губками бантиком, лучистыми зелеными глазами.
– Людочка, – наклоняясь к девушке, заговорщицки произнес лейтенант, – позвольте поинтересоваться, не подают ли в сем храме науки кофе, а возможно, и пирожные, нет ли здесь уголка, где усталый скиталец мог бы подкрепить свои силы?
Людочка тихонько прыснула в кулачок и так же заговорщицки ответила:
– Есть. В местном буфете.
– А не будете ли вы столь великодушны, что согласитесь разделить со мной скромную трапезу?
Людочка кокетливо взмахнула ресницами, еще раз хихикнула и, вытащив из машинки отпечатанную страницу, чуть жеманно промолвила:
– Пожалуй, что буду.
Они легко сбежали вниз по ступеням главной лестницы, при этом Саша то и дело косился на стройные Людочкины ножки, обутые в изящные туфельки с острыми носами. Людочка Саше нравилась, и он даже подумывал, не пригласить ли девочку на свидание в кафе-мороженое, а потом в кино на последний ряд. Впрочем, для первого свидания последний ряд – это откровенное хамство, можно и по физиономии получить.
– Два кофе и два эклера, – протягивая буфетчице рубль, заказал лейтенант и, прихватив угощение, двинулся к столику в углу, где ждала его, улыбаясь, Людочка.
– Зав кафедрой ваш большой чудак! – выбрав подходящий момент, заметил лейтенант Мурзин.
– Петр Алексеевич? Почему? – слизывая с пальчика крем, удивилась Людочка.
– Да так. Говорили с ним о Григорьеве, так только и слышно, какой он порядочный и добренький.
– Ну и что? – никак не улавливала Сашиного посыла секретарша.
– Да то, что не бывает таких всесторонне замечательных людей, которых все обожают без исключения, – чуть вызывающе заметил Мурзин.
– Мм, – пожала плечиками Люда, чем окончательно отбила у лейтенанта охоту приглашать ее на свидание.
– Значит, вы его считаете таким же идеальным, и все в институте его обожали, и студенты и преподаватели? – решил не сдаваться Мурзин.
– Ну почему идеальным? Человек как человек. Он, например, терпеть не мог, когда при нем кто-нибудь напевает, вечно мне замечания делал, а у меня привычка такая, – снова пожала плечиками Люда. – Но это же чепуха.